Divider

ИСТОЧНИК СИЛЫ

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
Дион Форчун

Секреты доктора Тавернера
Источник Силы


СОДЕРЖАНИЕ:

ПРЕДИСЛОВИЕ

1. ЖАЖДА КРОВИ

2. ВОЗВРАЩЕНИЕ РИТУАЛА

3. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ИСКАЛ

4. ДУША, КОТОРАЯ НЕ ДОЛЖНА БЫЛА РОДИТЬСЯ

5. ПАХНУЩИЕ МАКИ

6. ГОНЧАЯ СМЕРТИ (СОБАКА, НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ)

7. ДОЧЬ ПАНА

8. ВРЕМЕННЫЕ СЪЕМЩИКИ

9. ВОСКРЕСШИЙ

10. ЗОВ МОРЯ

11. ХОРОШИЙ ИГРОК (ИСТОЧНИК СИЛЫ или МЕСТО, ГДЕ РЕШАЕТСЯ СУДЬБА)

12. СЫН НОЧИ

РАБОТА СОВРЕМЕННОГО ОККУЛЬТНОГО ОБЩЕСТВА
Эссе по «Секретам доктора Тавернера»

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Работа Общества Внутреннего Света
Мистическая религия
Идеалы Общества Внутреннего Света
Источник Общества Внутреннего Света

СЕКРЕТЫ ДОКТОРА ТАВЕРНЕРА
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти истории можно рассматривать с двух точек зре¬ния (и, без сомнения, точка зрения, которую выберет читатель, будет определяться его собственным вкусом и полученными ранее знаниями). К ним можно относиться как к вымыслу, подобно рассказам Толстого Мальчика из «Записок Пиквикского клуба», предназначенному для того, чтобы вызвать мурашки у вас на спине. Но их можно рассматривать и как то, чем они в действитель¬ности являются: исследованиями малоизвестных аспек¬тов психологии, облаченными в форму вымысла потому, что, если бы они были опубликованы в виде серьезной научной работы, у них не было бы никаких шансов быть услышанными.
Я была одной из самых первых в этой стране, кто изучал психоанализ, и в процессе своего обучения обна¬ружила, что в моих руках находятся концы ряда нитей, исчезающих в темноте, которая окружает маленький круг света, проливаемого точными научными знаниями. Мой опыт повел меня вслед за этими нитями, во тьму неизвестного, и то, что там происходило, представлено на этих страницах в виде волшебных историй.
Однако я не хочу сказать, что все происходило точно так, как описано в этих рассказах, - поскольку это было не совсем так. Тем не менее все они основаны на фактах и в них не содержится ни одного события, которое це¬ликом было бы лишь плодом воображения. То есть, мож¬но сказать, что как ни одна картина не является просто фотографией, так она и не является чистой фантазией. Это, скорее, составные фотографии, собранные, подобно мозаике, из разрезанных на множество кусков бесчис¬ленных моментальных снимков действительных собы¬тий. Все они далеки от того, чтобы быть произвольным плодом воображения, но являются серьезными исследо¬ваниями психологии сверхсознания.
Я представляю эти этюды по «сверхнормальной па¬тологии» широкому читателю, потому что мой опыт по¬казывает, что случаи, подобные описанным здесь, не так уж необычны, как можно было бы предположить. Обыч¬но они остаются неопознанными и неидентифицированными, и те, с кем произошли подобные вещи, не могут рассчитывать на помощь. Я лично прошла через несколь¬ко примеров Power House («Источника силы»), и некото¬рые из них хорошо известны членам различных круж¬ков, интересующихся этими вопросами- «Жажда крови» - правдивая история в буквальном смысле, и обе эти истории, описанные далеко не в целях легкого чтения, даже пришлось слегка смягчить, чтобы сделать пригод¬ными для печати.
Некоторые из моих читателей, без сомнения, узнают «доктора Тавернера»: его таинственная лечебница - действительный факт, бесконечно более необычный, чем любой вымысел. Удивительно, что его портрет, нарисо¬ванный художником, иллюстрировавшим эти рассказы для «Ройял Мэгэзин» лишь на основе собственного вооб¬ражения, обладает заметным сходством, хотя этот художник никогда не видел его фотографии и не имел его описания.
Я на всю жизнь в долгу перед «доктором Тавернером», без «доктора Тавернера» не было бы Дион Форчун, и ему я отдаю должное на этих страницах.

Дион Форчун
Лондон
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ЖАЖДА КРОВИ

Я, вероятно, так и не смогу понять, кем был доктор Тавернер в этих событиях - героем или злым гением. Не было сомнений, что его намерения были в высшей сте¬пени бескорыстны - но при их осуществлении он был на редкость неразборчив в средствах. Он не уклонялся от закона, а просто игнорировал его, и, хотя изысканная мягкость, с которой он излагал свои доводы, была поучи¬тельна сама по себе, при этом он с удовольствием исполь¬зовал свой волшебный дар, чтобы разбить душу на части, принимаясь за работу так же спокойно, методично и доброжелательно, как если бы склонялся над рецептом для своего пациента.
Познакомился я с этим странным человеком вполне обыденно. После увольнения из военно-медицинской службы я обратился на биржу медиков в поисках ра¬боты.
- В армии я совершенно расшатал свои нервы. Мне нужна спокойная работа, чтобы прийти в себя, - сказал я.
- Каждый хочет такую работу, - ответил клерк. Он задумчиво посмотрел на меня.
- Интересно, не попытаетесь ли вы справиться с одной работой, которая все еще числится у нас на учете.
Мы направляли туда уже несколько человек, но ни один из них там не задержался.
Клерк отправил меня на одну из улиц, прилегающих к Харли-стрит, и там я и познакомился с человеком, которого, хорош он или плох, я впоследствии всегда считал величайшим умом из всех, кто когда-либо мне встречался.
Высокий и тощий, с лицом цвета пергамента, он с одинаковым успехом мог быть человеком и тридцати пяти и шестидесяти пяти лет. В течение одного часа его можно было увидеть и в том, и в другом возрасте. Не теряя времени, он приступил к делу.
- Мне нужен заведующий для моей лечебницы, - сказал он мне. - Я полагаю, что вы разбираетесь, на-сколько это позволила вам служба в армии, в психи¬ческих заболеваниях. И боюсь, мои методы лечения по-кажутся вам резко отличающимися от традиционных. Но поскольку я добиваюсь успеха там, где другие врачи терпят неудачу, я полагаю оправданным продолжение своего эксперимента, который, доктор Роудз, на самом деле мог бы осуществить любой из моих коллег.
Циничные рассуждения этого человека раздражали меня, хотя я не мог отрицать, что лечение умственных расстройств пока не стало точной наукой. Как бы в ответ на мою мысль, он продолжил:
- Сфера моих интересов находится в той области психологии, которую не осмеливается затрагивать тра¬диционная наука. Если вы будете работать со мной, то вам придется увидеть необычные явления, но все, о чем я прошу вас, - быть внимательным и молчаливым.
Так я начал работать. Мне инстинктивно хотелось отстраниться от этого человека. Но в нем была такая необъяснимая притягательность, такое ощущение мощи и безрассудной необычности исследований, что я, исходя из презумпции невиновности, решил посмотреть, что из этого может получиться. Его возбуждающе необычная личность, казалось, стала ключом к моей сосредоточен¬ности, заставила меня почувствовать, что он может быть хорошим тонизирующим средством для того, кто в этой жизни на время утратил хватку.
- Пока вы раздумываете, - сказал он, - я могу подвезти вас к себе. Если вы поедете со мной до гаража, то я доставлю вас прямо к вашей квартире, сгрузим ваши вещи - и все это до наступления темноты.
Мы мчались на приличной скорости по портсмутс¬кой дороге вплоть до самого Терсли, а затем, к моему удивлению, компаньон свернул вправо и направил ма¬шину через кусты вереска по проложенному телегой следу.
- Это Торс Ли, или «поле», - пояснил он, указывая на открывающуюся перед нами пустынную местность. - Здесь еще жива старая вера.
- Католическая? - спросил я.
- Католическая вера - это, уважаемый сударь, но¬вовведение. А я имею в виду языческий культ. Здешние крестьяне до сих пор сохранили частицы старых ритуа¬лов. Они верят, что это приносит им счастье или что-то в этом роде. Но они не имеют представления о внутреннем смысле этих ритуалов.
Он умолк на мгновение, а потом повернулся ко мне и сказал с необычной выразитель¬ностью:
- Вы никогда не думали о том, что могло бы произойти, если бы человек, обладающий Знанием, смог собрать из кусочков весь этот ритуал?
Я признался, что нет. Это было выше моего пони¬мания, но, несомненно, он привез меня в самое нехри¬стианское место, которое я когда-либо в жизни посещал.
Его лечебница, однако, являла собой восхититель¬ный контраст с дикой и бесплодной местностью вокруг. Сад представлял собой изобилие цвета, а дом - старый и обширный, укрытый вьющимися растениями, был внутри так же очарователен, как и снаружи. Он напо¬минал мне одновременно и Восток, и эпоху Ренессанса, и хотя не соответствовал ни одному архитектурному стилю, был полон тепла и комфорта.
Вскоре я погрузился в работу, находя ее чрезвычай¬но интересной. Как я уже говорил, работа Тавернера начиналась там, где кончалась традиционная медицина, и у меня под наблюдением оказались такие больные, которых обычный врач из соображений безопасности от¬правил бы в психиатрическую больницу, как типичных сумасшедших. Но Тавернер, со своими своеобразными методами лечения, доходил до самой сути, оперируя как в душе, так и в темном царстве, где обитает душа, что позволяло представить проблему в новом свете и нередко - спасти человека от темных сил, которые скрывались в нем. Интересный пример его методов лечения - дело об убийстве овец.

II

Однажды дождливым вечером к нам в лечебницу был нанесен визит - не совсем обычное событие, так как к Тавернеру и его методам относились с подозрением. Наша гостья сбросила промокший макинтош, но отказа¬лась снять шарф, слишком теплый для этого дня, кото¬рый был плотно обернут вокруг ее шеи.
- Насколько мне известно, вы специализируетесь на душевных болезнях, - сказала она моему коллеге. - Я очень хочу поговорить с вами об одном весьма беспокоя¬щем меня деле.
Тавернер кивнул, окинув ее острым взглядом в по¬исках симптомов болезни.
- Речь идет о моем друге, более того, я думаю, что могу называть его своим женихом, так как, хотя он и просил меня освободить его от данного мне обещания, я отказалась это сделать, и не потому, что хочу удержать мужчину, который больше не любит меня, но потому, что убеждена: он все еще любит меня, но между нами встало что-то такое, о чем он не хочет мне говорить.
Я умоляла его быть искренним со мной и бороться с бедой вместе. Ведь то, что ему кажется непреодолимым препятствием, я могла бы увидеть в другом свете. Но вы же знаете, каковы мужчины, когда они считают, что речь идет об их чести.
Она улыбаясь смотрела то на Тавернера, то на меня. Ни одна женщина не верит, что ее мужчина - взрослый, и, возможно, они правы. Потом она наклонилась и в отчаянии сжала свои руки.
- Я уверена, что нашла ключ к этой тайне. Я хочу, чтобы вы сказали мне, возможно это, или нет.
- Вы сообщите мне подробности? - спросил Тавернер.
Кратко и ясно она изложила нам все, что требова¬лось.
- Мы обручились, когда Доналд прибыл сюда на учебу (это было около пяти лет назад), и между нами было полное согласие, вплоть до его возвращения из армии, когда мы все заметили в нем перемену. Он при¬ходил к нам в дом так же часто, как всегда, но, казалось, избегал оставаться со мной наедине. Мы, бывало, часто совершали вместе долгие прогулки по вересковым боло¬там, но недавно он категорически отказался от этого. Затем, без всякого предупреждения, он написал мне, что не может жениться на мне и не желает впредь видеть меня, и сделал в своем письме загадочную приписку. Там было сказано: «Если даже я приду к тебе и попрошу тебя пойти на свидание, умоляю тебя не делать этого».
Мои родственники считали, что его опутала другая девушка, и были возмущены его обманом. Но я думаю, что за всем этим кроется нечто большее. Я написала ему, но не получила ответа и пришла к выводу, что должна постараться вычеркнуть все это из своей жизни, как вдруг он появился опять. А сейчас о том, как случилась эта странная история.
Однажды ночью мы услышали крики домашней пти¬цы и подумали, что к ним забралась лиса. Мои братья выскочили с клюшками для гольфа в руках, вышла и я. Когда мы подошли к курятнику, то обнаружили неско¬лько кур с перекушенным горлом, как если бы на них напал хорек. Но братья обнаружили, что дверь курятни¬ка открыта, чего никакой хорек сделать не мог. Они сказали, что, должно быть, цыган пытался украсть кур, и попросили меня вернуться в дом. Я возвращалась по дорожке в кустах, как вдруг передо мной кто-то поя¬вился. Стояла почти полная луна, поэтому было совсем светло, и я узнала Доналда. Он протянул свои руки, и я пошла к нему, но вместо того, чтобы меня поцеловать, он внезапно пригнул свою голову, - и вот - смотрите!
Она стащила со своей шеи шарф и показала нам полукруг маленьких голубых отметин на коже ниже уха, явный след зубов человека.
- Он метил в яремную вену, - сказал Тавернер, - ваше счастье, что он не повредил кожу.
- Я спросила его: «Доналд, что ты делаешь?» Мой голос, видимо, привел его в себя, так как он отпустил меня, а сам бросился в кусты. Братья погнались за ним, но не поймали, и с тех пор мы не видели его.
- Полагаю, вы сообщили в полицию? - спросил Тавернер.
- Отец сказал им, что кто-то пытался украсть кур, но они не знают, кто это был. Видите ли, я не сказала им, что видела Доналда.
- И вы пошли через болото одна, зная, что он может скрываться где-то рядом?
Она кивнула.
- Я бы не советовал вам, мисс Уинтер, повторять этот путь- мужчина, вероятно, крайне опасен, особенно для вас. Мы отправим вас назад в машине.
- Вы думаете, он сошел с ума? Точно так же думаю и я. Уверена, что он знает о своем сумасшествии и именно поэтому разорвал нашу помолвку. Доктор Тавернер, неужели для него ничего нельзя сделать? Мне ка¬жется, что Доналд не сумасшедший в обычном смысле слова. Однажды у нас была горничная, которая сошла с ума, так безумным было все ее поведение, понимаете? Но с Доналдом это не так, похоже, что лишь небольшая часть его сошла с ума, как если бы его безумие было вне его. Вы понимаете, что я имею в виду?
- Мне кажется, вы дали очень ясное описание слу¬чая психического вмешательства - то, что в библейские времена было известно как «одержимый дьяволом», - сказал Тавернер.
- Можете вы что-нибудь сделать для него? - спро¬сила она нетерпеливо.
- Я смогу сделать многое, если вы сумеете привести его ко мне.
На следующий день, приступив к приему на.Харли-стрит, мы обнаружили, что слуга записал на прием капитана Доналда Крейга. Он оказался человеком, обла¬дающим исключительным обаянием, одной из тех впе¬чатлительных натур с богатым воображением, которые имеют все задатки художника. В нормальном состоянии он должен был быть очаровательным собеседником, но когда мы встретились с ним за столом врачебного каби¬нета, сразу стало ясно, что человек находится в тяжелом положении.
- Я могу чистосердечно рассказать, что произошло, - сказал он. - Я думаю, Берил говорила вам о цыплятах?
- Она говорила, что вы пытались укусить ее.
- А говорила она вам, что я загрыз цыплят?
- Нет.
- Однако я сделал это.
Некоторое время продолжалось молчание. Затем Та¬вернер нарушил его.
- Когда эта беда случилась впервые?
- После контузии. Я был выброшен из окопа и полу¬чил сильное сотрясение. Я считал, что легко отделался, так как пробыл в госпитале лишь десять дней, но, ви¬димо, ошибся.
- Вы из тех людей, которые испытывают ужас при виде крови?
- Не совсем. Я не люблю ее, но могу терпеть. Я привык к ней в окопах, там всегда были раненые, даже во время затишья.
- И убитые, - вставил Тавернер.
- Да, и убитые, - согласился пациент.
- Так у вас развилась жажда крови?
- Да, что-то вроде этого.
- Недожаренное мясо с кровью и тому подобное, верно?
- Нет, это для меня бесполезно. Страшно сказать, но меня привлекает свежая кровь, кровь, текущая из вен моей жертвы.
- А! - сказал Тавернер. - Это меняет характер болезни.
- Вы хотите сказать, что это делает ее еще более безнадежной?
- Напротив, то, что вы мне сейчас сказали, вселяет достаточно надежд. У вас нет такой жажды крови, кото¬рая влияла бы на ваше подсознание, став жизненной потребностью, что в корне меняет дело.
Крейг быстро взглянул на него.
- Именно так. Я никогда раньше не мог выразить это словами, но вы попали в самую точку.
Я видел, что ясность выражений моего коллеги вы¬звала у него полное доверие.
- Мне хотелось бы, чтобы вы на время поступили в мою лечебницу и побыли под моим личным наблюде¬нием, - сказал Тавернер.
- Мне очень этого хочется, но прежде чем я это сделаю, мне кажется, вам следует знать еще кое-что. Это начинает влиять на мой характер. Сначала казалось, что это нечто вне меня, но сейчас я несу за это ответствен¬ность, почти помогаю этому и пытаюсь отыскать пути удовлетворения этой тяги, не создавая себе лишних не¬приятностей. Именно поэтому я и пошел за курами, когда попал к дому Винтеров. Я боялся, что потеряю контроль над собой и нападу на Берил. И в конце концов это действительно случилось, так что моя тактика при¬несла не слишком много пользы. На самом деле она, я думаю, принесла больше вреда, чем пользы, так как, вероятно, после того, как я уступил влечению, я вошел в более глубокий контакт с «этим». Я знаю, что лучшее, что я мог бы сделать, - это покончить с собой, но не могу на это отважиться. Я чувствую, что после своей смерти я должен буду встретиться с «этим», чем бы оно ни было, лицом к лицу.
- Вам не следует бояться поступления в нашу ле¬чебницу, - сказал Тавернер. - Мы будем наблюдать за вами.
После его ухода Тавернер спросил меня:
- Роудз, вы слышали когда-нибудь о вампирах?
- Да, достаточно, - ответил я. - Одно время я страдал бессонницей и читал Дракулу, чтобы уснуть.
- Это, - он кивнул в сторону уходящего мужчины, - необыкновенно интересный экземпляр.
- Вы хотите сказать, что намерены взять в Хиндхед столь отвратительного больного?
- Не отвратительного, Роудз, а душу, попавшую в темницу. Душа может быть и не очень привлекательной, но это делает с ней человек. Стоит ее выпустить, и она скоро очистится.
Я часто восхищался удивительной терпимостью и состраданием Тавернера к грешному человечеству.
- Чем больше вы познаете человеческую природу, - сказал он мне однажды, - тем меньше вам хочется осуждать ее, так как вы осознаете, насколько тяжко ей приходится. Никто не поступает плохо потому, что это ему нравится, он лишь выбирает меньшее из двух зол.

Ш

Через пару дней меня позвали из моего кабинета принять нового пациента. Это был Крейг. Он дошел до коврика у входа и остановился как вкопанный. Ему, видимо, было настолько стыдно за себя, что у меня не хватило духу проявить строгость, что является обычным при таких обстоятельствах.
- Я чувствую себя разбитым, как после скачки на норовистой лошади, - сказал он. - Хочу войти и не могу.
Я позвал Тавернера, появление которого, видимо, успокоило нашего пациента.
- Ох, - сказал он, - вы вселяете в меня уверен¬ность. Я чувствую, что смогу противостоять «этому». - И, расправив плечи, он переступил порог. Как только он оказался внутри, с его души как будто бы свалилась тяжесть, и он достаточно благополучно приспособился к местным порядкам. Почти каждый день после обеда Берил Винтер тайком от семьи приходила подбодрить его- казалось, он был на пути к быстрому выздоровлению.
Однажды утром я вместе с главным садовником про¬хаживался по парку, намечая в нем некоторые мелкие усовершенствования, когда он обронил замечание, кото¬рое я невольно припомнил позже.
- Вы думаете, все немецкие военнопленные уже возвращены, не правда ли, сэр? Но это не так. Недавно ночью я прошел мимо одного по тропинке у задней две¬ри. Никогда не думал, что снова увижу их отвратитель¬ную форму.
Я вполне понимал его антипатию: он побывал у них в плену, а такие вещи не забываются.
Я тут же забыл его замечание, но через несколько дней мне пришлось его вспомнить, когда ко мне подошла одна из наших пациенток и сказала:
- Доктор Роуз, мне кажется, вы ведете себя крайне непатриотично, предоставляя работу в саду немецкому военнопленному, когда столько демобилизованных сол¬дат не имеет работы.
Я заверил ее, что мы этого не делаем, что вряд ли немец выдержал бы хотя бы день работы под руководст¬вом нашего главного садовника, который сам был плен¬ным.
- Но я отчетливо видела мужчину, который прош¬лой ночью крутился у теплиц, хотя в это время они закрыты, - заявила она. - Я узнала его по плоскому кепи и серой форме.
Я сообщил об этом Тавернеру.
- Скажите Крейгу, чтобы он ни под каким видом не выходил после заката, - сказал он, - а мисс Винтер передайте, что сейчас ей лучше держаться подальше.
Ночь или две спустя, когда я после ужина отпра¬вился прогуляться по парку, чтобы выкурить свою пос¬леобеденную сигарету, я встретил Крейга, спешившего напролом через кусты.
- Вы попадетесь доктору Тавернеру на этой доро¬жке, - крикнул я ему вслед.
- Я не успел отдать письмо почтальону, - ответил он, - и теперь спешу к почтовому ящику.
На следующий вечер я опять встретил Крейга в парке после наступления темноты. Я остановил его.
- Послушайте, Крейг, - сказал я, - если вы при¬шли в лечебницу, то должны соблюдать здешние пра-вила. Ведь доктор Тавернер просил вас после захода сол¬нца оставаться в помещении.
Крейг оскалил зубы и зарычал на меня, как собака. Я взял его за руку, отвел в здание и сообщил об инци¬денте Тавернеру.
- Тварь восстановила свое влияние на него, - ска¬зал он. - По-видимому, нам не удастся ее уничтожить, просто изолируя от Крейга, придется использовать дру¬гие методы. Где находится Крейг в данный момент?
- В гостиной, играет на пианино, - ответил я.
- В таком случае поднимемся в его комнату и откро¬ем ее.
Когда я следовал за Тавернером вверх по лестнице, он спросил меня:
- Не возникал ли у вас вопрос, почему Крейг вне¬запно остановился на пороге?
- Я не обратил на это внимания, - сказал я. - Это довольно типично для душевнобольного.
- Над этим домом находится сфера влияния, своего рода духовный колпак, чтобы защитить его от злых сущ¬ностей, то есть, если пользоваться принятым языком, можно сказать, что он «заколдован». «Друг» Крейга не мог войти внутрь, но ему не нравится оставаться сна¬ружи. Я думал, ему все это надоест, если нам удастся удержать Крейга вдали от его влияния, но он так сильно овладел Крейгом, что тот сознательно с ним сотрудни¬чает. Связь со злом портит хорошие манеры, вы не може¬те поддерживать связь с подобными вещами и оставаться незапятнанным, особенно если вы так чувствительны, как Крейг.
Когда мы достигли комнаты, Тавернер подошел к окну и провел ладонью вдоль наружной стороны подо¬конника, как будто что-то сметая в сторону.
- Ну вот, - сказал он. - Теперь он может входить и завершать свое дело, а мы посмотрим, что из этого получится.
У дверного проема он опять остановился и показал на притолоку.
- Не думаю, что оно это преодолеет. Вернувшись в свой кабинет, я увидел деревенского полицейского, который поджидал меня.
- Я был бы рад, сэр, если бы вы следили за своей собакой, - сказал он. - В последнее время к нам посту¬пают жалобы на то, что какой-то зверь истребляет овец, и происходит это в радиусе трех миль вокруг вашей лечебницы.
- У нас эрдельтерьер, - ответил я. - Я не думаю, чтобы виноват был он. Обычно только колли занимаются убийством овец.
В одиннадцать часов мы выключили свет и отпра¬вили наших пациентов спать. По просьбе Тавернера я переоделся в старый костюм, обул теннисные туфли на каучуковой подошве и присоединился к нему в комнате для курения, которая находилась под спальней Крейга. Мы сидели в темноте, ожидая развития событий.
- От вас не требуется никаких действий, - сказал Тавернер, - просто следуйте за ним и смотрите, что будет происходить.
Долго ждать нам не пришлось. Примерно через чет¬верть часа послышался шелест листьев и появился Крейг, спускающийся на руках по толстому побегу гли¬цинии, которая вилась по стене. Как. только он исчез в кустах, я скользнул за ним, держась в тени дома.
Он двинулся бесшумной рысцой по вересковой тро¬пинке в направлении Фрэншема.
Сначала я бежал пригибаясь, используя каждое пят¬нышко тени, но вскоре понял, что эти предосторожности излишни. Крейг настолько был поглощен своим делом, что я смог приблизиться к нему на расстояние около шестидесяти ярдов.
Он шел размашистым шагом, что напоминало мне бегущую рысью ищейку. По обе стороны тянулись широ¬кие голые равнины этой заброшенной земли, полосы ту¬мана заполняли ее впадины, а на фоне звездного неба вырисовывались холмы Хиндхеда. Я был спокоен: один на один с Крейгом, я считал себя равным ему и, кроме того, я был вооружен средством, называемым «усми¬ритель», - двухфутовой свинцовой трубкой, вставлен¬ной в резиновый шланг. Он, конечно, не числится среди официального оборудования лучших лечебниц, но его часто можно было обнаружить в карманах охранников.
Если бы я только знал, с кем мне придется иметь дело, я не возлагал бы такие надежды на «усмиритель». Неведение иногда великолепно заменяет смелость.
Внезапно впереди нас в зарослях вереска появилась овца и началась погоня. Все дальше бежал Крейг, прес¬ледуя животное, все дальше убегала перепуганная овца. Короткие расстояния овца может пробегать удивительно быстро, но бедное обремененное грузом шерсти животное не способно долго выдерживать такую скорость, и посте¬пенно, шаг за шагом, Крейг догонял ее. Она споткну¬лась, упала на колени, и он схватил ее. Крейг заломил назад голову животного, и я не смог рассмотреть, ис¬пользовал ли он нож или нет, так как в этот момент облака закрыли луну. Но я заметил, как что-то, тускло блеснувшее в тени, промелькнуло между мной и темной бьющейся массой в вереске. Когда луна вышла из-за туч, я увидел плоское кепи и серую форму немецкого солдата.
Мне трудно описать чувство доводящего до тошноты ужаса, охватившее меня при виде существа, которое, не будучи человеком, помогает человеку, не имеющему в данный момент ничего человеческого.
Постепенно сопротивление овцы ослабло, а затем и вовсе прекратилось. Крейг выпрямил спину и поднялся. Потом он твердой, размашистой походкой направился на восток. Его серый «приятель» неотступно следовал за ним.
Не знаю, как я проделал обратный путь. Я боялся обернуться, чтобы не обнаружить Присутствие рядом с собой. Любое дуновение ветерка, пробегавшего по верес¬ку, казалось мне прикосновением холодных пальцев к моей шее, ветки сосен простирали длинные руки, чтобы схватить меня, когда я проходил под ними, кусты верес¬ка вставали и превращались в человеческие фигуры. Я мчался, подобно бегуну в кошмарном сне, который ценой невероятных усилий пытается догнать удаляющуюся цель.
В конце концов я пролетел через залитые лунным светом клумбы у дома, не думая о том, что кто-то мог видеть меня из окон, ворвался в комнату для курения и бросился лицом вниз на диван.

IV

- Ух ты! - воскликнул Тавернер. - Неужели все так плохо?
Я был не в состоянии рассказать ему об увиденном, но он, казалось, знал обо всем сам.
- Куда пошел Крейг после того, как вы оставили его? - спросил он.
- В направлении восхода луны, - ответил я.
- А вы были на пути в Фрэншем? Так он же дви¬нулся к дому Винтеров. Это очень серьезно, Роудз. Мы должны спешить, иначе может оказаться слишком позд¬но. Вы в состоянии идти со мной?
Он дал мне добрый стакан брэнди, и мы направились в гараж за машиной. В обществе Тавернера я чувствовал себя в безопасности. Мне стало понятно, какую уверен¬ность он вселяет в своих пациентов. Я чувствовал, что чем бы ни была серая тень, он справится с нею и что с ним я в безопасности.
Вскоре мы достигли места своего назначения.
- Я думаю, машину лучше оставить здесь, - сказал Тавернер, сворачивая на заросшую травой дорожку. - Нам не стоит их беспокоить, если мы можем справиться сами.
Мы осторожно пробрались по росистой траве в загон, прилегавший к саду Винтеров. Он был отделен от газона низкой изгородью, и мы могли контролировать весь фа¬сад дома и, если понадобится, легко достигнуть террасы. Мы остановились в тени беседки, увитой розами. Огром¬ные гроздья цветов, бесцветные при свете луны, каза¬лись мрачной насмешкой над нашей затеей.
Некоторое время мы ждали, а затем я заметил ка¬кое-то движение.
Позади нас на лужайке что-то перемещалось медлен¬ными прыжками. Оно проследовало к широкой арке в самом центре фасада дома и вдруг исчезло в мелких кустах слева. Может быть, мне показалось, но все же, думаю, я видел дымку тумана у его каблуков.
Мы оставались на месте, и вскоре он появился еще раз, передвигаясь на этот раз по меньшему кругу и явно приближаясь к дому. В третий раз он появился быстрее и теперь находился между нами и террасой.
- Быстрее! Перехватим его, - прошептал Тавернер. - На следующем круге он будет у лиан.
Мы перебрались через изгородь и ринулись через клумбу. Пока мы бежали, в одном из окон появилась девичья фигура. Это была Верил Винтер. Тавернер, ясно видимый в лунном свете, приложил палец к губам и кивком головы позвал ее вниз.
- Я намерен предпринять весьма рискованный ход, - прошептал он, - но она девушка смелая и, если нервы ее не подведут, мы сможем осуществить наш замысел.
Через несколько секунд девушка в накидке, набро¬шенной на ночную рубашку, выскользнула из боковой двери и подошла к нам.
- Вы готовы участвовать в решении весьма непри¬ятной задачи? - спросил ее Тавернер. - Я могу гарантировать вам полную безопасность, пока вы будете сохранять самообладание, но, утратив его, вы подвергне¬тесь серьезной опасности.
- Это касается Доналда? - спросила она.
- Да, - ответил Тавернер. - Я надеюсь, что удастся освободить его от того, что затмило его разум и пытается им овладеть.
- Я видела это, - сказала она. - Оно подобно клочкам серого пара, который клубится позади него. Его лицо ужаснее всего, что мне приходилось видеть. Прош¬лой ночью оно подошло к моему окну - только лицо - в то время как Доналд ходил вокруг дома.
- Что вы сделали? - спросил Тавернер.
- Я ничего не сделала. Я боялась, что если кто-нибудь обнаружит его, то его спрячут в психиатрическую лечебницу, и тогда у нас не останется шансов на его излечение.
Тавернер кивнул.
- Истинная любовь выше страха, - отметил он. - Вы сможете сделать все, что от вас потребуется.
Он привел мисс Винтер на освещенную луной террасу.
- Как только Крейг увидит вас, - произнес он, - отступите за угол дома в сад. Роудз и я будем ждать вас там.
Узкая дверь вела с террасы вглубь дома, и под ее аркой Тавернер попросил меня спрятаться,
- Свяжите его, как только он пройдет мимо вас, и держите его во что бы то ни стало! - сказал он. - Только остерегайтесь, чтобы он не впился в вас зубами, эти твари заразны.
Мы едва устояли на своих местах, когда снова услы¬шали прерывистую рысцу, на сей раз прямо на террасе. Очевидно, он увидел мисс Винтер, так как крадущаяся походка сменилась диким топотом, а девушка быстро юркнула через арку и спряталась позади Тавернера. Прямо по ее пятам бежал Крейг. Еще шаг и он схватил бы ее, но я поймал его за локти и надежно связал. Какое-то время мы качались в борьбе среди мокрых от росы камней, но я зажал его старым борцовским приемом и удержал.
- Теперь, - сказал Тавернер, - если вы будете держать Крейга, я сделаю все остальное. Но прежде всего мы должны удалить «это» от Крейга, иначе «оно» будет отступать к нему и он может умереть от шока. Ну, мисс Винтер, вы готовы играть вашу роль?
- Я готова делать все, что нужно, - ответила она. Тавернер вынул из карманной коробочки скальпель и сделал маленький надрез на коже шеи под ее ухом. Выступила маленькая капля крови, казавшаяся черной в свете луны.
- Это приманка, - пояснил он. - Теперь, Берил, подойдите ближе к Крейгу и увлеките сущность прочь от него, заставьте «это» следовать за вами и выведите «это» на открытое место.
Пока она приближалась к нам с Крейгом, он бился и рвался в моих руках, как дикий зверь, а затем нечто серое и туманное отделилось от темного пятна на стене и на время зависло над моим локтем. Мисс Винтер подош¬ла ближе, почти входя в эту серость.
- Не подходите слишком близко, - закричал Тавер¬нер, и она остановилась.
Затем серая форма, казалось, приняла решение - оторвалась от Крейга и двинулась к Берил. Девушка отступила к Тавернеру и «сущность» вышла на лунный свет. Мы могли видеть ее совершенно ясно, начиная от плоского кепи до сапог. Широкие скулы и узкие глаза вьвдавали его происхождение из юго-восточного угла Ев¬ропы, где странные племена все еще отвергают цивили¬зацию и придерживаются своих странных верований.
Туманная фигура медленно плыла вперед, следуя за девушкой на расстоянии ярда, и, когда «она» отошла от Крейга примерно на двадцать футов, Тавернер быстро встал между ними, отрезая «ей» путь к отступлению. «Она» немедленно ощутила его присутствие, и сразу же началась детская игра в «кошки-мышки». Тавернер пы¬тался загнать «ее» в подготовленную им для таких целей сенсорную ловушку-убийцу. «Сущность», на которую мы охотились, явно ощущала невидимые для меня силовые линии психического поля. «Она», пытаясь избежать ло¬вушки, скользила в разные стороны, но Тавернер упорно направлял «ее» к вершине невидимого треугольника, где он мог бы нанести решающий удар.
Вскоре наступил конец. Тавернер прыгнул вперед. В приборе вспыхнул свет, раздался звук. Серая форма на¬чала вращаться, подобно волчку. Все быстрее и быстрее, ее контуры слились во вращающуюся спираль, затем «она» лопнула. Улетели в космос составлявшие эту фор¬му частицы, и с почти беззвучным воплем, на предель¬ной скорости, душа попала в предназначенное ей место.
Сразу же наступило облегчение. Окружавшее нас пространство из холодного ада беспредельного ужаса превратилось в обычный задний двор, ветви деревьев перестали быть щупальцами опасности, мрак стен не грозил более засадой, и я знал, что никогда снова серая тень не выплывет из темноты на свою ужасную охоту.
Я отпустил Крейга, который тяжело рухнул мне на ноги. Мисс Винтер пошла будить отца, а мы с Тавернером понесли в дом потерявшего сознание Крейга.
Не знаю, что там мастерски врал Тавернер в разгово¬ре с семьей, но через пару месяцев мы получили вместо традиционного кусочка свадебного пирога огромнейший ломоть с запиской от невесты, в которой нам предлага¬лось поместить его в тот шкаф, где, как ей известно, мы держали продукты для своих полуночных ужинов, столь же впечатляющих, как и прочие своеобразные привычки Тавернера.
Позже, именно во время одной из таких ночных трапез, я заговорил с Тавернером о странном случае Крейга и его «знакомца». Очень долго я был не в состо¬янии сделать это. Память о том ужасном случае с овцой никак, не отпускала меня.
- Вы слышали о вампирах, - ответил Тавернер. - Это типичный случай. Почти сто лет о них не было слышно в Европе, я говорю о Западной Европе, но война стала причиной новой вспышки. Сообщалось о целом ряде заболеваний.
Когда они были обнаружены впервые, точнее ска¬зать, когда некий гнусный малый был пойман при напа¬дении на раненого, его просто отвели в сторону и расст¬реляли. Это не самый действенный путь борьбы с вам¬пирами, если только вы не побеспокоитесь о сожжении его тела в соответствии со старой доброй традицией уничтожения приверженцев черной магии. Лишь наше просвещенное поколение пришло к выводу, что мы име¬ем дело не с преступлением, а с болезнью. Несчастных людей, пораженных этим ужасным заболеванием, поме¬щали в психиатрические больницы, где они долго не выдерживали, так как лишались источников своей специфической пищи. Но никому и в голову не приходило, что здесь врачи имеют дело не только с болезнью, что то, с чем они боролись, на самом деле было ужасным парт¬нерством между живым и мертвым.
- Что вы имеете в виду, черт возьми? - спросил я.
- Вы знаете, что у нас два физических тела, - ответил Тавернер, - плотное тело, с которым мы все знакомы, и тонкое эфирное тело, которое пребывает в плотном теле и выступает в нем носителем жизненных сил человека, действие которых, снизойди наука до их изучения, объяснило бы многие явления. Когда человек умирает, эфирное тело с душой в нем покидает плотное тело и в те
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ВОЗВРАЩЕНИЕ РИТУАЛА

У Тавернера была привычка иногда погружаться в состояние, которое я бы назвал самогипнозом. Сам он, однако, называл это «уходом в подсознание» и утверж¬дал, что с помощью концентрации он смещает фокус своего внимания с внешнего мира на мир мысли. О раз¬личных состояниях сознания, к которым он таким образом получал доступ, и о работе, которая совершалась в каждом состоянии, он мог говорить часами, и я скоро научился различать фазы, через которые он проходил во время этого необычного процесса.
Ночь за ночью я дежурил у бессознательного тела моего коллеги, пока он лежал на диване, судорожно подергиваясь, когда мысли, рожденные не в его мозге, воздействовали на пассивные нервы. Многие могут об¬щаться друг с другом с помощью мысли, но я никогда не представлял себе, до какой степени можно использовать эту силу, пока не услышал, как Тавернер использует свое тело в качестве инструмента для приема такого рода посланий.
Однажды ночью, когда он пил принесенный мною горячий кофе (ибо после таких трансформаций он про¬мерзал до костей), он сказал мне:
- Роудз, нам предстоит очень необычное дело.
Я спросил, что он имеет в виду.
- Я не совсем уверен, - ответил он. - Происходит нечто, чего я не могу понять, и я хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в этом.
Я был готов помочь ему и поинтересовался, что он имеет в виду.
- Когда вы присоединились ко мне, - начал он, - я говорил вам, что я член оккультного общества, но ничего не рассказывал о нем, поскольку связан обетом молчания. Однако в интересах нашей совместной работы я намерен действовать по своему усмотрению и объяс¬нить вам некоторые вещи.
Я полагаю, вам известно, что в своей работе мы поль¬зуемся ритуалом. Это не чепуха, как вы можете думать, ибо ритуал оказывает глубокое воздействие на разум. Любой достаточно тонко чувствующий человек может уловить энергетические вибрации, возникающие при проведении оккультной церемонии. Например, стоит мне лишь на мгновение мысленно прислушаться, и я скажу вам, не проводит ли одна из Лож Лхасы свой ужасный ритуал.
Когда я только что находился в сфере подсознания, я услышал один из ритуалов, с которыми обычно работа¬ет мой собственный Орден, но он выполнялся так, как не выполняет его ни одна из Лож, на которых мне при¬ходилось присутствовать. Это было подобно исполнению музыки Чайковского, которую ребенок подбирает одним пальцем на пианино, и если я не слишком ошибаюсь, кто-то, не имеющий на это права, воспользовался этим ритуалом и экспериментирует с ним.
- Кто-то нарушил клятву и выдал ваши секреты, - сказал я.
- Очевидно, - ответил Тавернер. - Такое случается не часто, но примеры есть- и если кто-либо в Черной Ложе, умеющий пользоваться ритуалом, завладел им, результаты могут быть очень серьезными. Ибо эта древняя церемония обладает огромной силой, и если эта сила не может причинить вреда в руках тщательно отобран¬ных учеников, получивших посвящение, то совсем дру¬гое дело, если она попадет в неразборчивые руки.
- Вы попытаетесь его выследить? - спросил я.
- Да, - ответил Тавернер, - но это легче сказать, чем сделать. Мне совершенно не за что зацепиться. Все, что я могу сделать, это обратиться ко всем Ложам мира, чтобы они проверили, не исчезла ли у них копия из архива. Это немного сузило бы область наших поисков.
Использовал Тавернер почту или свои особые методы коммуникации, я не знаю, но через несколько дней у него появилась нужная информация. Ни в одной из Лож не пропадала запись бережно хранимых ритуалов, но когда проверили записи в штаб-квартирах, выяснилось, что в средние века в Ложе Флорентины хранитель архива выкрал ритуал и, надо полагать, продал его роду Медичи. Во всяком случае, известно, что он использовал¬ся во Флоренции во второй половине пятнадцатого века. Что стало с ним после того, как манускрипты Медичи были растащены при разграблении Флоренции францу¬зами, никому не известно. Он пропал из поля зрения, и считалось, что он уничтожен. Однако теперь, спустя сто-лько столетий, кто-то разбудил его удивительную силу.
Через несколько дней, когда мы проезжали по Хар¬ли-Стрит, Тавернер спросил, не возражаю ли я, если он свернет на Мерилбон Лейн, чтобы заглянуть в букинис¬тическую лавку. Я удивился, что человек такого типа>. как мой коллега, посещает подобные места, так как они обычно набиты потрепанными томами Овидия в бумаж¬ных переплетах и устаревшими религиозными издани¬ями, а готовность, с которой продавец побежал за хозя¬ином, показывала, что мой спутник - частый и уважае¬мый покупатель.
Появившийся хозяин вызывал еще большее удив¬ление, чем его лавка- неправдоподобно пыльный сюртук, борода и лицо - все казалось одинаково зеленым, но когда он заговорил, мы услышали голос культурного человека, и хотя мой спутник обращался к нему как к равному, тот отвечал ему, как старшему.
- Получили ли вы какие-нибудь отклики на объяв¬ление, которое я просил поместить для меня? - задал Тавернер вопрос субъекту табачного цвета, стоявшему перед нами.
- Нет, но я получил кое-какую информацию для вас - вы не единственный покупатель этого манускрипта.
- Моим конкурентом является?..
- Человек по имени Вильямс.
- Это мало о чем нам говорит.
- Почтовый штемпель был из Челси, - сказал ста¬рый продавец, многозначительно глядя на нас.
- О! - воскликнул мой работодатель. - Если этот манускрипт попадет на рынок, я не буду ограничивать вас в цене.
- Я думаю, что у нас появился некоторый повод для волнения, - заметил Тавернер, когда мы покидали лав¬ку и ее покрытый пылью хозяин кланялся нам вслед. - Несомненно, Черные Ложи Челси слышали то же, что слышал я, и тоже претендуют на ритуал.
- Не думаете ли вы, что именно одна из Лож Челси уже добралась до этого ритуала? - спросил я.
- Нет, не думаю, - ответил Тавернер, - хотя они и проделали для этого большую работу. Что бы ни гово¬рили о их морали, они не глупы и знают, что делают. Никто, ни одиночка, ни группа лиц, любительски зани¬мающихся оккультизмом, не может владеть этим ма¬нускриптом, не имея настоящих знаний. Они знают до¬статочно, чтобы узнать ритуал, когда его увидят, и за¬бавляются с ним, чтобы посмотреть, что получится.
Возможно, никто не будет удивлен больше, чем они сами, если и в самом деле что-то получится.
Если ритуал будет находиться в подобных руках, я не буду беспокоиться о нем, но ведь им могут завладеть люди, которые будут знать, как его использовать, и ста¬нут злоупотреблять его силой, и тогда последствия будут значительно серьезнее, чем вы можете себе представить. Не будет преувеличением сказать, что, если это случит¬ся, это может повлиять на весь ход цивилизации.
Я видел, что Тавернер глубоко взволнован. Не обра¬щая внимания на дорожные знаки, он устремился на шоссе, выбирая кратчайший путь домой.
- Я уплачу любую цену за этот манускрипт, лишь бы он попал мне в руки. Если же он не будет продавать¬ся, я украду его, не колеблясь. Но как, во имя всего святого, мне найти его?
Мы возвратились в приемный покой, и Тавернер принялся мерить комнату большими шагами. Вскоре он поднял телефонную трубку и позвонил в лечебницу в Хиндхеде, чтобы сообщить старшей медсестре, что мы переночуем в городе. Так как в лондонской штаб-квартире на Харли-Стрит не было никаких условий для сна, я легко мог догадаться, что предстоит ночь бодрст¬вования, которая пройдет в созерцании.
В такие ночи у меня были совершенно определенные обязанности: я знал, что должен охранять тело Тавернера, покинутое его душой, пока она странствует во внеш¬ней тьме в каких-то странных поисках самой себя и беседует с такими же, как она, - людьми, которые тоже могут покидать свои тела по собственной воле и путешес¬твовать вместе с ним звездными путями, или же с теми, кто умер столетия назад, но до сих пор беспокоится о благе своих человеческих собратьев, которым они пос¬вятили свои жизни.
Мы поужинали в маленьком ресторанчике на одной из улочек Сохо, где метрдотель в перерывах между пода¬чей блюд вел с Тавернером метафизический спор на ита¬льянском языке. Затем мы вернулись в свою квартиру на Харли-Стрит, ожидая, пока огромный город вокруг нас не отойдет ко сну и не обеспечит ночной покой для той работы, в которую мы собирались погрузиться. Вскоре после полуночи Тавернер решил, что подходящее время наступило, и расположился на широкой кушетке в при¬емной комнате, а я уселся у него в ногах.
Через несколько минут он уже спал, и пока я за ним наблюдал, я видел, как меняется его дыхание и сон переходит в транс. С его губ сорвалось несколько нераз¬борчивых слов, случайных воспоминаний его прошлых земных жизней, затем глубокое свистящее дыхание оз¬наменовало переход на следующий уровень, и я понял, что он находится в том состоянии сознания, которое ис¬пользуют оккультисты для общения друг с другом с помощью телепатии. Это было похоже на «вслушивание» в беспроволочный телефон. Ложа говорила с Ложей че¬рез ночные глубины, пассивный мозг ловил вибрации и превращал их в слова, и Тавернер говорил тоже.
Однако нестройный гул посланий прервался на сере¬дине предложения. Это был не тот уровень, на котором Тавернер собирался работать этой ночью. Следующий свист в дыхании свидетельствовал о переходе в еще более глубокое гипнотическое состояние. В комнате наступила мертвая тишина и затем ее прервал голос, который не был голосом Тавернера: «Уровень Записей» - произнес он, и я догадался, что имел в виду Тавернер. Ничей другой мозг, кроме его, не мог бы воспользоваться столь необычным путем поиска манускрипта - изучением подсознательной памяти человечества. Тавернер вместе со своими коллегами-психологами понимал, что любая мысль и любое действие имеют свое отражение, хранящееся в подсознательной памяти человека, но он также понимал, что записи их хранятся в памяти Природы, и именно эти записи он собирался прочесть.
С уст лежащего без сознания человека срывались обрывки фраз, термины, имена, потом он сконцентри¬ровался - эта мозаика исчезла и появилась осмысленная речь.
- Пятнадцатый век, Италия, Флоренция, Пьерро делла Коста, - пришел голос из глубин, потом последо¬вал долгий вибрирующий звук, нечто среднее между те¬лефонным звонком и звучанием виолончели, после чего голос изменился.
- Два сорок пять, четырнадцатое ноября, 1898 год, Лондон, Англия.
На какое-то время воцарилась тишина, которую почти сразу нарушил голос Тавернера.
- Мне нужен Пьерро делла Коста, который родился вновь 14 ноября 1898 года в два часа сорок пять минут.
Тишина. И снова зазвучал голос Тавернера, словно он говорил по телефону:
- Алло! Алло! Алло! - Внезап¬но он получил ответ, так как тон голоса изменился.
- Да, это говорит старший из Семи.
Голос его приобрел необычную царственную требова¬тельность.
- Брат, где ритуал, который доверили тебе беречь?
Какой ответ был получен, мне трудно предположить, но после короткой паузы опять прозвучал голос Тавернера.
- Брат, искупи свою вину и верни ритуал туда, откуда ты его взял. - Затем он перевернулся на другой бок, состояние транса перешло в обычный сон и вскоре он проснулся.
Ошеломленный и разбитый, Тавернер восстанавли¬вал свое сознание, и я налил ему горячего кофе из термо¬са, который мы всегда держали под рукой для подобных полуночных трапез. Я пересказывал ему, что произошло, а он удовлетворенно кивал между глотками дымя¬щегося напитка.
- Хотел бы я знать, как Пьерро делла Коста решит свою задачу, - сказал он. - Современный человек не имеет ни малейшего представления о том, что для этого требуется, он будет слепо продвигаться вперед, понужда¬емый подсознанием.
- Как он найдет манускрипт? - спросил я. - Поче¬му он добьется успеха там, где вы потерпели неудачу?
- Я потерпел неудачу потому, что у меня не было никаких отправных моментов, чтобы установить кон¬такт с манускриптом. Меня не было на земле, когда его похитили, и по этой же причине я не мог обнаружить его след в памяти разных народов. Вы же знаете, надо иметь точку опоры. Оккультная работа не делается по мано¬вению волшебной палочки.
- Как же нынешний Пьерро может приступить к работе? - спросил я.
- Нынешний Пьерро не будет ничего делать, - от¬ветил Тавернер, - поскольку он не знает как. Но его подсознательная память - это память грамотного оккультиста, которая под действием моих требований осуществит эту работу. Вероятно, она отправится в ту эпоху, когда манускрипт был передан Медичи, и прос¬ледит его последующую историю с помощью памяти на¬родов - подсознательной памяти Природы.
- И что он будет делать, чтобы найти его?
- Как только подсознание найдет свою добычу, оно пошлет сигнал в память сознания, приказав ему отпра¬вить тело на поиски, и тогда современный молодой чело¬век может оказаться в затруднительном положении.
- Откуда он узнает, что делать с манускриптом, когда найдет его?
- Однажды получивший Посвящение остается Пос¬вященным навсегда. В трудные моменты или когда грозит опасность, Посвященный обращается к своему Учителю. Что-нибудь в душе этого юноши потянется, чтобы вступить в контакт, и он вернется в свое Братство. Рано или поздно он встретится с одним из своих Собрать¬ев, который будет знать, что с этим делать.
Я был бы вполне признателен за пару часов сна на диване, пока горничная не будет вынуждена разбудить меня, а Тавернер, на которого «пребывание в подсоз¬нании» всегда, казалось, оказывало тонизирующее воз¬действие, объявил о своем намерении полюбоваться вос¬ходом солнца с Лондонского моста и предоставил меня самому себе.
Он вернулся как раз вовремя, чтобы отправиться завтракать, и я обнаружил, что он успел распорядиться о доставке к нам всех утренних и наиболее популярных вечерних газет. Весь день к нам шли нескончаемым потоком печатные издания, которые нужно было прос¬матривать, так как Тавернер ждал известий об усилиях Пьерро делла Коста в поисках ритуала.
- Его первая попытка определенно будет какой-ни¬будь слепой безумной вспышкой, - сказал Тавернер, - и она, вероятно, приведет его в руки полиции, а нашим долгом хороших Братьев будет спасти его, но это все равно послужит его цели, потому что он должен как бы «взять след» манускрипта, подобно охотничьей собаке.
На следующее утро наша бессонная работа была воз¬награждена. Мы прочитали сообщение о необычной по¬пытке ограбления в Сент-Джонс-Вуде. Известный до этого примерным поведением молодой банковский клерк попытался проникнуть в дом мистера Джозефа Коатса, для чего взобрался по наружной лестнице на подоконник столовой и на виду у всей улицы выбил стекло. На шум выбежал сам мистер Коатс, вооруженный палкой, кото¬рая ему, однако, не понадобилась, так как будущий грабитель (который так и не смог объяснить своего поведения) смиренно ждал, пока полицейский, которого то¬же привлек учиненный им шум, отведет его в полицей¬ский участок.
Тавернер немедленно позвонил в полицию, чтобы уз¬нать, когда это дело будет рассматриваться в полицейс¬ком суде, и мы тотчас же отправились на поиски при¬ключений. Мы заняли места за барьером, где было отве¬дено место для публики, когда рассматривались дела об избиении жен и пьяных нарушителях порядка, и я при¬нялся рассматривать соседей.
Недалеко от нас сидела девушка, резко отличающа¬яся от остальной жалкой публики. Ее бледное овальное лицо, казалось, принадлежало к иной расе, чем грубые лица кокни . Она напоминала святую со средневековой итальянской фрески, и до полного сходства ей не хватало лишь тяжелых парчовых одежд.
- Взгляните на женщину, - услышал я голос Тавернера у самого своего уха. - Теперь мы знаем, почему Пьерро делла Коста опустился до подкупа.
На скамье подсудимых, куда обычно попадали одни отбросы человеческого общества, сидел заключенный со¬всем другого типа. Молодой человек, утонченный, край¬не напряженный, смущенно оглядывался в непривычном окружении и, поймав наконец взгляд оливковой мадон¬ны на галерее, собрался с духом.
Он отвечал на вопросы судьи достаточно собранно, сказал, что его зовут Питер Робсон и что его профессия - клерк. Он внимательно слушал показания арестовав¬шего его полицейского и мистера Джозефа Коатса, а когда его попросили дать объяснения, ответил, что дать их не может. Отвечая на вопросы, он утверждал, что никогда прежде не был в этой части Лондона, у него не было никаких причины для того, чтобы здесь оказаться, и он не знает, почему он пытался влезть в окно.
Судья, который, казалось, вначале был настроен от¬нестись к подсудимому снисходительно, по-видимому, начал думать, что за этим упорным отказом от каких бы то ни было объяснений кроется злой умысел, и решил применить к нему более жесткие меры. Казалось, что дело оборачивается совсем плохо, когда Тавернер, наца¬рапав что-то на обороте визитной карточки, кивком го¬ловы подозвал судебного пристава и передал послание судье. Я видел, как тот прочитал написанное и перевер¬нул карточку обратной стороной. Ученые звания Тавернера и адрес на Харли-Стрит удовлетворили его.
- Мне кажется, - сказал он подсудимому, - что у вас здесь есть друг, который может предложить объяс¬нение вашему делу и готов поручиться за вас.
На лице подсудимого появилось удивление, он начал искать в зале знакомое лицо, и забавно было видеть его недоумение, когда к месту для дачи свидетельских пока¬заний подошел весьма внушительный и прекрасно оде¬тый Тавернер. Но затем, несмотря на замешательство, в глазах юноши внезапно промелькнула вспышка света. В его мозг проник какой-то проблеск из подсознания, и он молча стал ждать развития событий.
Мой коллега, представившись Джоном Ричардом Тавернером, доктором медицины, философии, естествен¬ных наук, магистром гуманитарных наук, бакалавром права, сообщил, что он дальний родственник подсуди¬мого, который болен своеобразной болезнью, известной под названием раздвоение личности. Он уверен, что этого обстоятельства вполне достаточно для объяснения по¬пытки ограбления причудой «другого я» юноши, склон¬ного к преступлениям.
Да, Тавернер совершенно готов поручиться за юно¬шу, и судья, явно почувствовавший облегчение от такого оборота дела, тут же взял с подсудимого подписку яви¬ться в суд по первому требованию, и через десять минут после появления Тавернера на сцене мы уже стояли на ступеньках здания суда, где к нам присоединилась фло¬рентийская мадонна.
- Я не знаю, сэр, ни кто вы, - сказал юноша, - ни почему вы мне помогли, но я вам очень благодарен. Могу я представить вам свою невесту, мисс Феннер? Она тоже вам очень признательна.
Тавернер пожал руку девушки.
- Я думаю, вам было не до завтрака, когда этот суд свалился вам на голову? - сказал он. Они согласились, что это действительно так.
- В таком случае, - заявил он, - я приглашаю вас на ранний ланч.
Мы сели в такси и прибыли в ресторан, где властво¬вал метафизический метрдотель. Здесь Питер Робсон сразу же решительно обратился к Тавернеру.
- Послушайте, сэр, - сказал он. - Я безгранично благодарен вам за все, что вы для меня сделали, но мне очень хотелось бы узнать, почему вы это сделали?
- Вы когда-нибудь грезили наяву? - спросил Тавер¬нер совершенно не к месту. Робсон уставился на него в недоумении, но стоявшая рядом девушка внезапно вос¬кликнула:
- Я знаю, что вы имеете в виду. Ты помнишь, Пи¬тер, истории, которые мы с тобой сочиняли, когда были детьми? О том, что мы принадлежим к секретному обществу, штаб-квартира которого в сарае, и стоит толь¬ко сделать определенный знак, и люди узнают, что мы его члены, и будут бояться нас? Я помню, когда однажды нас заперли в судомойне за наши шалости, ты сказал, что если бы ты сделал этот знак, то пришел бы поли¬цейский и приказал бы отцу выпустить нас, потому что мы принадлежим к могущественному Братству, которое не позволит запирать своих членов в судомойне. Именно так все и случилось, твой сон наяву осуществился. Но какое все это имеет значение?
- Что, в самом деле? - спросил Тавернер. Потом он повернулся к юноше. - Вы часто видите сны?
- Как правило, нет, - ответил он, - но позавчера я видел очень странный сон, который в свете последовав¬ших за этим событий я бы назвал пророческим. Мне приснилось, что кто-то обвинил меня в преступлении, и я проснулся в ужасном состоянии.
- Сны - это странная штука, - сказал Тавернер, - и дневные и ночные. Я не знаю, какие из них более странные. Вы верите в бессмертие души, мистер Робсон?
- Да, конечно.
- Вам когда-нибудь приходила в голову мысль, что ваша вечная жизнь может простираться в обе стороны?
- Вы хотите сказать, - прошептал Робсон, - что все это не просто воображение? Может быть, это память?
- Другие люди видели тот же сон, - сказал Тавер¬нер, - среди них я. - Он перегнулся через узкий стол и впился взглядом в глаза юноши.
- Что если я скажу вам, что точно такая органи¬зация, которую вы себе вообразили, существует, и что если, даже будучи ребенком, вы бы вышли на централь¬ную улицу и сделали этот Знак, вполне вероятно, кто-то вам на него ответил бы?
Что, если я скажу вам, что импульс, который за¬ставил вас разбить окно, был не слепым проявлением инстинкта, а попыткой выполнить приказ вашего Брат¬ства, вы поверите мне?
- Я думаю, да, - сказал молодой человек. - В любом случае, даже если это неправда, я хотел бы, чтобы это стало правдой, потому что мне это нравится больше всего, что я когда-либо слышал.
- Если вы хотите узнать больше, - сказал Тавер¬нер, - приходите сегодня вечером ко мне на Харли-Стрит, и мы сможем с вами обо всем поговорить.
Робсон пылко согласился. Да и кто отказался бы последовать за своими фантазиями, которые начали материализовываться?
Расставшись с нашим новым знакомым, мы взяли такси до Сент-Джонс-Вуда и остановились перед домом, где как раз вставляли стекло в фасадное окно первого этажа. Тавернер передал свою визитную карточку швей¬цару, и нас провели в комнату, украшенную большими бронзовыми Буддами, статуэтками из египетских гроб¬ниц и картинами Уотса. Через несколько минут поя¬вился мистер Коатс.
- О, доктор Тавернер, - сказал он, - я полагаю, вы пришли в связи со странным поступком вашего юного родственника, который ломился вчера вечером в мой дом?
- Да, мистер Коатс, - ответил мой спутник, - я пришел выразить вам мои искренние извинения от име-ни нашей семьи.
- Не стоит извинений, - сказал хозяин, - насколь¬ко я понял, бедный юноша страдает от умственного рас¬стройства?
- Перемежающаяся мания, - сказал Тавернер, дви¬жением руки показывая, что лучше переменить тему. Он оглядел комнату. - По вашим книгам я вижу, что ваше хобби совпадает с моим - тайные обряды древних ре¬лигий. Я думаю, что могу считать себя в некотором роде египтологом.
Коутс сразу же клюнул на приманку.
- На днях я наткнулся на совершенно необычный документ, - сказал наш новый знакомый. - Я хотел бы показать его вам. Я думаю это вас заинтересует.
Он вынул из кармана связку ключей и вставил один из них в замок ящика бюро. К его удивлению, ключ легко вошел в скважину, а вытянув ящик он увидел что замок взломан. Он пошарил рукой по ящику и обна¬ружил, что тот пуст! Коутс переводил взгляд с меня на Тавернера и опять на ящик в полной растерянности.
- Когда я сегодня утром отправлялся в полицейский суд, этот манускрипт был здесь, - сказал он. - Что все это может значить? Сначала человек вламывается в мой дом и не делает никаких попыток что-либо украсть, а потом кто-то вламывается еще раз и, игнорируя дей¬ствительно ценные вещи, берет то, что ни для кого, кро¬ме меня, не представляет интереса.
- Так украденный манускрипт не имеет никакой ценности? - спросил Тавернер.
- Я отдал за него два с половиной шиллинга, - ответил Коутс.
- Так вы должны быть благодарны судьбе, что так легко отделались, - сказал Тавернер.
- Это дьявол, Роудз, - сказал он, когда мы вер¬нулись в ожидавшее нас такси. - Кто-то из Черной Ложи Челси, зная, что сегодня утром Коатс будет занят в суде, изъял манускрипт.
- Что же нам делать дальше? - спросил я.
- Держаться за Робсона, мы можем работать только через него.
Я спросил Тавернера, как он намерен поступить в создавшейся ситуации.
- Вы собираетесь опять послать Робсона за манус¬криптом? - задал я вопрос.
- Я должен это сделать, - ответил Тавернер.
- Я не думаю, что Робсон будет удачливым гра¬бителем.
- Я тоже так не думаю, - согласился Тавернер, - Мы должны вернуться к Пьерро делла Коста.
Робсон встретил нас на Харли-Стрит, и Тавернер пригласил его на обед.
После обеда мы возвратились в приемную комнату, где Тавернер, угощая сигарами, играл роль гостепри¬имного хозяина, - занятие, в котором он достиг совер¬шенства, поскольку был одним из самых интересных собеседников, которых я когда-либо встречал.
Вскоре наш разговор перешел на Италию в эпоху Ренессанса и великие дни Флоренции и Медичи, а потом Тавернер начал рассказывать историю о неком Пьерро делла Коста, который в те далекие дни изучал оккульт¬ные ремесла и варил приворотное зелье для дам фло¬рентийского двора. Он рассказывал историю очень живо, приводя множество подробностей, и я был очень уди¬влен, заметив, что внимание юноши отвлеклось от рас¬сказа и что он явно углубился в свои собственные мысли, не замечая окружающего. Затем я понял, что он незамет¬но перешел в то состояние транса, с которым я уже был знаком по опыту со своим коллегой.
Тем не менее Тавернер продолжал рассказывать юноше, бывшему без сознания, историю о старом фло¬рентийце: как он стал хранителем архива, как ему пред¬ложили взятку, как он преступил клятву, чтобы купить расположение женщины, которую он любил. Затем, по¬дойдя к концу рассказа, Тавернер изменил тембр голоса и обратился к находящемуся без сознания юноше:
- Пьерро делла Коста, - сказал он, - зачем ты это сделал?
- Меня соблазнили, - послышался ответ, но не тем голосом, которым юноша говорил с нами. Это был голос мужчины, спокойный, глубокий, с чувством собственно¬го достоинства, но дрожащий от волнения.
- Ты сожалеешь об этом? - спросил Тавернер.
- Да, - ответил голос, который не был голосом юноши. - Я просил Великих, чтобы они разрешили мне вернуть то, что я украл.
- Твоя просьба услышана, - сказал Тавернер. - Делай то, что ты должен сделать, и благословение Великих будет с тобой.
Юноша медленно выпрямился и сел, но уже при беглом взгляде было видно, что это был не тот человек, который стоит перед нами: через голубые глаза маль¬чика смотрел мужчина, зрелый, с твердым характером, исполненный решимости.
- Я иду, - сказал он, - исправить то, что я сделал. Помогите мне.
Втроем, он, Тавернер и я, мы направились к гаражу и вывели машину.
- По какой дороге вы хотите ехать? - спросил мой коллега. Юноша указал на юго-запад и Тавернер свернул в направлении Марбл Арк. Направля¬емые человеком, который не был Робсоном, мы добра¬лись до южной части Парк Лейн и наконец выехали к сплетению улиц позади Виктория Стейшен, затем повер¬нули на восток. Остановились мы за Тейт Гэлэри, здесь юноша вышел.
- Дальше, - сказал он, - я пойду один. - И исчез в боковой улочке.
Хотя мы ждали уже полчаса, Тавернер не выключал двигатель.
- Возможно, придется быстро уезжать отсюда, - сказал он. Наконец, когда я уже начал беспокоиться, не придется ли нам провести ночь на открытом воздухе, мы услышали топот бегущего человека и в машину запрыг¬нул Робсон. Предосторожность Тавернера, не выключав¬шего двигатель, оправдалась, что подтвердил звук дру¬гих шагов, следовавших за Робсоном по пятам.
- Роудз, - прокричал Тавернер, - побыстрее по¬весьте сзади плед. - Я сделал то, что он сказал, тем самым закрыв номерную табличку, и, когда первый из наших преследователей появился из-за угла, большой автомобиль набрал полную скорость. Путь был свободен.
Вплоть до Хиндхеда никто из нас не проронил ни слова.
В спальный корпус мы вошли так тихо, как только могли, и когда Тавернер включил свет в приемной, я увидел, что Робсон несет том весьма необычного вида, завернутый в пергамент. Не задерживаясь в приемной, Тавернер повел нас через спальный корпус к двери, ко¬торая, насколько я знал, вела в подвал.
- Идемте с нами, Роудз, - сказал Тавернер, - вы были свидетелем начала этой истории и вы увидите ее конец. Вы рисковали вместе с нами и, хотя вы не один из Нас, я знаю, что могу положиться на ваше благора-зумие.
Мы спустились вниз по винтовой лестнице и напра¬вились по мощеному плитами коридору. Тавернер отпер дверь и пригласил нас в винный подвал. Мы прошли через него, и он отпер следующую дверь. Тусклый огонек едва рассеивал темноту вокруг нас, тревожно колеблясь на сквозняке. Тавернер включил свет, и к своему боль¬шому удивлению я обнаружил, что мы находимся в ча¬совне. С трех сторон в стены были встроены высокие резные скамьи, а на четвертой находился алтарь. Ми¬гающий свет, который я увидел в темноте, шел от плава¬ющего фитиля светильника, подвешенного над нашими головами и служащего центром Великого Символа.
Тавернер зажег ладан в бронзовом кадиле и помахал им. Он вручил Робсону черное одеяние инквизитора, сам одел точно такое же, затем обе фигуры в сутанах, покры¬тые капюшонами, опустились на колени в пустой часов¬не лицом друг к другу. Тавернер начал читать что-то похожее на молитву. Я не могу судить о ее содержании, так как не знаю разговорной латыни. Затем последовала литания вопросов и ответов. Робсон, лондонский клерк, отвечал глубоким звучным голосом человека, привыкше¬го читать нараспев в огромных помещениях. Потом он поднялся на ноги, величественным шагом профессиона¬ла двинулся к алтарю и возложил на него потрепанный, покрытый плесенью манускрипт, который держал в ру¬ках. Он встал на колени, и какую формулу отпущения грехов произнесла нависшая над ним темная фигура, я не могу сказать, но он поднялся на ноги с видом челове¬ка, у которого с плеч свалилась непосильная ноша.
Затем Тавернер в первый раз заговорил на своем родном языке.
- Всегда в трудные и опасные минуты, - его низ¬кий голос эхом отдавался в комнате, - делай этот Знак.
И я понял, что не оправдавший доверия человек искупил свою вину и возвращен в свое старое Братство.
Мы вернулись в мир, который был наверху, и чело¬век, не бывший Робсоном, попрощался с нами. - Я должен идти, - сказал он.
- Вам, действительно, надо идти, - сказал Тавер¬нер. - Вам лучше быть за пределами Англии, пока эта история не закончится. Роудз, не отвезете ли вы его в Саутгемптон? Я должен заняться другой работой.
Пока мы спускались по длинному склону, ведущему в Липхук, я изучал человека, который сидел рядом со мной. С помощью какой-то странной алхимии Тавернер разбудил давно умершую душу Пьерро делла Коста и наложил ее на современную личность Питера Робсона. Он излучал энергию, как лампа излучает свет, казалось, даже изменились черты его лица. Глубокие складки в углах рта придали твердость его подбородку, который до этого казался неопределенным, светлые голубые глаза, теперь запавшие, приобрели стальной блеск и стали твердыми, как у фехтовальщика.
Был уже седьмой час утра, когда мы по плавучему мосту въехали в Саутгемптон. Город был на ногах, так как портовые города никогда не спят, и мы расспросили дорогу до малоизвестной гостиницы, где Тавернер реко¬мендовал нам позавтракать. Это оказалась скромная та¬верна недалеко от въезда в порт. Когда мы вошли, под¬ручный как раз раздвигал яркие занавески.
Известно, что незнакомцев не очень охотно прини¬мают в маленьких тавернах, и никто не предлагал нам взять у нас заказ. Пока мы стояли в нерешительности, по деревянным ступенькам прогремели тяжелые шаги, и крепко сложенный человек с четырьмя золотыми галу¬нами, обозначающими звание капитана, спустился в зал. Входя, он бросил взгляд в нашу сторону, ведь мы дей¬ствительно были здесь достаточно неуместны, чтобы нас сразу заметить.
Его глаза привлекли мое внимание. У него был ост¬рый наблюдательный взгляд, столь характерный для мо¬ряка, но кроме этого он производил странное впечат¬ление, как будто, глядя на вас, он старается не показать, что он вас видит, - его глаза фокусировались примерно на ярд за вашей спиной. Я часто наблюдал такой взгляд у Тавернера, когда тот хотел рассмотреть цвета ауры, этой удивительной эманации, которая для тех, кто умеет ее видеть, исходит из каждого живого предмета и слу¬жит верным показанием его внутреннего состояния.
Когда вошедший увидел моего спутника, его серые глаза заглянули в голубые, они передали друг другу едва уловимый знак, и моряк присоединился к нам.
- Я уверен, что вы знаете мою матушку, - сказал он, чтобы начать разговор. Робсон поддержал знакомст¬во, хотя я готов был поклясться, что он никогда раньше не вид
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ИСКАЛ

Один из пациентов Тавернера навсегда останется в моей памяти - Блэк, летчик. Обычный врач упрятал бы Блэка в психиатрическую лечебницу, но Тавернер, делая ставку на нормальную психику двух человек, спас обоих.
Однажды в начале мая мы сидели с ним в его каби¬нете на Харли-Стрит, он осматривал своих пациентов, а я вел записи об их состоянии. Мы быстро разделывались с различными случаями истерии и неврастении, отправ¬ляя больных на лечение к другим специалистам, когда слуга ввел в кабинет мужчину, совершенно не похожего на предыдущих посетителей. Выглядел он абсолютно здоровым, загорелое на свежем воздухе лицо не имело никаких признаков нервного напряжения. Но когда я встретился с ним глазами, я заметил в них нечто необыч¬ное. Какое-то странное выражение. Это не был навя¬зчивый страх, который так часто можно прочесть в гла¬зах душевнобольных. Его взгляд напоминал мне не что иное, как взгляд гончей собаки, высматривающей свою жертву.
- Мне кажется, что я теряю голову, - заявил наш посетитель.
- В чем это проявляется? - спросил Тавернер.
- Не могу выполнять свою работу. Не могу спокойно сидеть. Не могу делать ничего, как только колесить по стране на машине, мчась во весь опор. Взгляните на записи полицейских в моих водительских правах. - Он протянул густо исписанные права. - В следующий раз они посадят меня в тюрьму, и это меня прикончит. Если они запрут меня в четырех стенах, я буду биться, как жук в бутылке, пока не разобьюсь. Если я не смогу двигаться, я сойду с ума. Единственное облегчение - это скорость, это ощущение, что я куда-то мчусь. Я еду, еду и еду до полного изнеможения, затем влетаю в ближай¬шую придорожную ночлежку и сплю, но это не приносит мне облегчения, ибо я погружаюсь в сновидения и тогда мне кажется, что все становится еще реальнее, и я про¬сыпаюсь еще более безумным, чем прежде, и опять са¬жусь за руль.
- Что у вас за работа? - спросил Тавернер.
- Автогонки и полеты.
- Вы случайно не Арнольд Блэк? - задал вопрос Тавернер.
- Это я, - сказал наш пациент. - Слава Богу, я еще не утратил самообладания.
- У вас недавно была авария, не так ли? - продол¬жал расспрашивать мой коллега.
- Именно с нее все и началось, - ответил Блэк. - До этого я был в полном порядке. Полагаю, я сильно ударился головой. Три дня провел без сознания, а когда оно вернулось, то ощутил себя не в своей тарелке. С тех пор все и тянется.
Я решил, что Тавернер откажется от больного, пос¬кольку его вряд ли мог заинтересовать обычный ушиб головы, но вместо этого услышал:
- Что заставило вас прийти ко мне?
- Я оказался в безвыходном положении, - сказал Блэк. - Я побывал у двух или трех светил, но никакого толку от них не добился. Фактически, я сейчас иду от самого яркого из них. - Он назвал имя знаменитости. - Предложил мне провести месяц в постели и хорошо пи¬таться. Я брел по дороге и на глаза мне попалась ваша медная табличка, вот я и здесь. Почему? Разве я не по вашему профилю? Чем вы занимаетесь? Детскими или старческими болезнями?
- Раз судьба направила вас ко мне, по-видимому, вы по моему профилю, - ответил Тавернер. - Теперь опи¬шите мне физическую сторону вашей болезни. Что вы при этом чувствуете?
Наш пациент смущенно заерзал на стуле.
- Я не знаю, - сказал он. - больше всего я ощу¬щаю свою глупость.
- Это, - сказал Тавернер, - часто бывает пробуж¬дением мудрости.
Блэк посмотрел в сторону. Чувствовалось, как он мучительно пытается напустить на себя беспечный вид. Наконец, после долгой паузы, он выпалил:
- Я чувствую себя так, как будто я влюблен.
- И сильно вы увлечены? - поинтересовался Та¬вернер.
- Нет, совсем нет, - ответил пациент. - Я не влюб¬лен, я только чувствую себя так, как будто я влюблен. Здесь нет никакой девушки, во всяком случае, такой, которая была бы мне известна, и тем не менее я влюблен, ужасно влюблен - в женщину, которой не существует. И это не влюбленность кота, это говорит все самое благо¬родное и лучшее, что есть во мне. Если я не смогу найти ту, которая ответит мне такой же любовью, я совсем потеряю голову. Все время я чувствую, что где-то она должна быть, что внезапно она появится. Она должна появиться. - Он яростно сжал челюсти. - Вот почему я так много езжу. Я чувствую, что за следующим поворо¬том найду ее.
Лицо мужчины задрожало, и я увидел, что руки его покрылись испариной.
- Есть ли у вас какое-нибудь мысленное представ¬ление о женщине, которую вы ищете? - спросил Тавернер.
- Ничего определенного, - сказал Блэк. - Ко мне приходит лишь ощущение ее. Но когда я ее увижу, я ее узнаю. Я уверен в этом. Вы думаете, эта женщина сущес¬твует на самом деле? Вы считаете, что я когда-нибудь встречу ее? - Он обращался к нам с трогательным дет¬ским пылом.
- Во плоти она или нет, я сейчас сказать не могу, - произнес Тавернер. - Но в ее существовании я не сомне¬ваюсь. А теперь скажите, когда вы впервые заметили это ощущение?
- Впервые я это почувствовал, - стал объяснять Блэк, - когда мы вошли в пике, уложившее меня в постель. Мы опускались все ниже и ниже, быстрее и быстрее, и как раз в тот момент, когда вот-вот должен был произойти удар, - я ощутил нечто. Я не могу сказать, что я увидел что-то, но я почувствовал глаза. Вы понимаете, что я имею в виду? Когда я очнулся через три дня - я был влюблен.
- Что вам снится? - спросил Тавернер.
- Разное, ничего особенно кошмарного.
- Не замечали ли вы в том, что вы видели во сне, сходства с чем-то, что вам уже знакомо?
- Теперь, когда вы упомянули об этом, я думаю, что да. Все происходит в лучах яркого солнечного света. Нельзя сказать с уверенностью, чтобы это был Восток, но что-то похожее.
Тавернер положил перед ним книгу о путешествии в Египет, иллюстрированную акварелями.
- Что-то похожее на это? - спросил он.
- Вот это да! - воскликнул Блэк. - Очень похожее. - Он впился взглядом в рисунки, а затем внезапно оттолкнул книгу от себя. - Я не могу смотреть на это, - сказал он. - Это заставляет меня ощущать что-то такое... - в поисках сравнения, он положил руку на солнечное спле¬тение, - как если бы у меня выпал живот.
Тавернер задал нашему пациенту несколько вопро¬сов, а затем попросил его сообщать ему, если болезнь получит дальнейшее развитие, сказав при этом, что в нынешней фазе его болезнь лечить невозможно. Будучи знаком с методами Тавернера, я понял: это означает, что ему необходимо время для психического исследования пациента, в чем он был особенно искусен, используя свою тренированную интуицию для исследования умст¬венных способностей пациентов точно так же, как дру¬гой человек может использовать микроскоп для изуче¬ния тканей их тел.
Поскольку была вторая половина пятницы, а Блэк был нашим последним пациентом, после его ухода я мог считать себя свободным и медленно отправился по Хар¬ли-Стрит, размышляя над тем, как провести свои выход¬ные дни, когда на меня неожиданно свалилось пригла¬шение. Срезая угол и проходя через дворик позади дома, я увидел Блэка, выводящего машину из гаража. Он тоже меня заметил и дружески приветствовал.
- Надеюсь, вы не против поездки на машине? Я снова отправляюсь в путь. Может, присоединитесь ко мне в погоне за прекрасной незнакомкой?
Он говорил легко, но я чувствовал душевный надрыв и знал, что стоит за этим. Я принял предложение к его явному удовольствию, для меня же оно заполнило брешь, вызванную отступничеством моих друзей. Более того, сопровождая его в поездке, я получал возможность уз¬нать больше, чем может дать дюжина осмотров в при¬емной врача.
Я никогда не забуду эту поездку. Пока было светло и можно было различать окрестности, его поведение было нормальным. Но когда начали сгущаться сумерки, человек изменился. На одном из удаленных участков пустынной дороги он остановил машину и выключил двигатель. Мы вслушивались в тишину весеннего вече¬ра, исполненного покоя. Вдруг Блэк поднялся с води¬тельского места и издал странный вопль. Это был высо¬кий тоскливый звук, похожий на крик птицы.
- Зачем вы это сделали? - спросил я его.
- Не знаю, - ответил Блэк, - может, чтобы при¬влечь ее внимание. Никогда не знаешь, что может слу-читься. Во всяком случае, не стоит терять шанс.
Он опять завел машину, и я понял - начинаются поиски, исполненные самых смелых надежд. Я наблю¬дал за стрелкой спидометра, которая ползла все выше по шкале по мере того, как мы неслись сквозь сгущающую¬ся тьму. Дорожные ограждения с обеих сторон слились в неясные серые очертания. Мы с ревом проносились через небольшие города и поселки- их обитатели, к счастью, держались в стороне от нашего пути. Мы легко преодо¬левали подъемы и слетали в долины, как камень, выпу¬щенный из пращи. Вскоре, выехав на вершину гребня, мы ощутили на своих лицах ветер с Ла-Манша. Блэк устремил машину к подножью холма, как к стене дома, и остановил ее, уткнувшись носом капота в изгородь променада и оставив двигатель работать на холостом ходу. Впереди было море. Ничто другое, я уверен, не смогло бы остановить наш бег. Блэк несколько минут пристально смотрел на прибой, затем покачал головой.
- Я опять потерял ее, - сказал он, сдавая машину задом с тротуара. - Хотя в этот вечер я был к ней ближе, чем когда бы то ни было.
Мы переночевали в отеле, а на следующий день Блэк отвез меня назад. Я поставил условие, чтобы мы вер¬нулись до наступления темноты. У меня не было жела¬ния еще раз сопровождать его в погоне за его сном.
Вернувшись, я рассказал Тавернеру о своих пере¬живаниях.
- Это интересный больной, - сказал он, - и я думаю, он послужит замечательным примером для моей теории о перевоплощении.
Мне была известна вера Тавернера в то, что любая душа прожила много жизней прежде, чем начать ны¬нешнюю, и что опыт предыдущих жизней влияет на характер настоящей. Поэтому всякий раз, когда он стал¬кивался с душевным состоянием, которому не мог найти подходящего объяснения в настоящем, он имел обыкно¬вение исследовать прошлое, добывая истории болезней предыдущих жизней своих пациентов с помощью тай¬ных методов, непревзойденным мастером которых он являлся. В начале моего сотрудничества с Тавернером я считал эти истории вымыслом. Но когда я увидел, как Тавернер, вооруженный этой идеей, не только может предсказать, что человек будет делать, но и в каких условиях он окажется, я понял, что в этой любопытной старой восточной теории мы можем найти ключ ко мно¬гим непостижимым тайнам человеческой жизни.
- Вы считаете, что Блэк ощущает воздействие како¬го-то события из прошлой жизни? - спросил я.
- Что-то вроде этого, - ответил Тавернер. - Я думаю, что крутое пикирование Блэка вызвало у него состояние гипноза и он проник в ту специфическую часть памяти, где хранятся мысленные образы его прош¬лых жизней.
- Мне кажется, что он вновь переживает какие-то события прошлой жизни, - заметил я.
- Я думаю, это не совсем так, - сказал Тавернер. - Если два человека испытывают друг к другу сильное чувство, будь то любовь или ненависть, они стремятся соединиться. Если эта связь возобновляется при перехо¬де из одной жизни в другую, она становится чрезвычайно прочной. У Блэка, видимо, сформировалась подобная связь и он ощущает ее бремя. Обычно такие воспоми¬нания спокойно хранятся в памяти и всплывают только при появлении второго лица. Вот тогда мы и наблюдаем ту необычную любовь или ненависть, которые нарушают заведенный порядок вещей. Попав в пике, Блэк испытал гипнотическое воздействие, что вскрыло тайники его памяти. Теперь осталось лишь посмотреть, как он будет разрешать свои проблемы.
- Предположим, что этой дамы нет на Земле?
- И получим необыкновенно скверную историю, - сказал Тавернер.
- А если предположить, что она есть на Земле?
- История может оказаться столь же скверной. Этот зов, идущий из прошлого, не знает границ. Блэк поведет свой автомобиль через Десять Заповедей и Британскую Конституцию, чтобы найти ее. Он будет гнать, пока не убьется.
- Нашу ночную гонку смогло остановить только море, - сказал я.
- Совершенно верно. Но однажды ночью море не остановит. Беда в том, что в те моменты, когда, находясь в своем аномальном состоянии, Блэк способен ощущать присутствие этой женщины, он не способен определить ее местонахождение. Ему кажется, что она готова при¬йти со всех сторон света сразу. Мы должны действовать очень осторожно, Роудз. Прежде всего, нам надо выяс¬нить, существует эта женщина на Земле или нет, затем надо установить, кто она. Она может быть судомойкой или принцессой, по возрасту может годиться ему в ба¬бушки или же наоборот - бегать в детском платьице. Для Блэка это не будет иметь никакого значения. Более того, она может оказаться несвободной и мы невольно втянем его в круг уважаемой семьи.
На следующее утро Тавернер сообщил мне, что его оккультные методы позволили ему установить, где нахо¬дится женщина, - она на Земле, ей около двадцати трех лет.
- Теперь нам следует ждать, - сказал он. - Рано или поздно страстное стремление Блэка сведет их вместе. Хотел бы я знать, осознает ли притяжение она.
Несколько недель спустя миссис Тиндел привела к моему коллеге на консультацию свою дочь Элайн. Ей казалось, что у девушки появились галлюцинации. Не¬сколько раз дочь поднимала всю семью, заявляя, что в ее комнате находится мужчина. Ей казалось, что она слы¬шит, как кто-то ее зовет, она блуждала по ночам, предпринимая долгие прогулки с наступлением темно¬ты, и часто обнаруживала себя совершенно без сил, за несколько миль от дома, и вынуждена была искать, кто бы мог отвезти ее домой.
- Не было ли у вас провалов в памяти? - спросил Тавернер.
- Никогда, - отвечала девушка. - Я точно знаю, где я нахожусь и что я делаю. Я чувствую себя так, как будто что-то потеряла и не могу успокоиться, пока не найду этого. Я иду искать, сама не зная что. Я понимаю, что мое поведение нелепо, но импульс так силен, что я уступаю ему вопреки своей воле.
- Вы испытывали страх, осознавая чье-то присут¬ствие в вашей комнате?
- Вначале да, это казалось таким странным и необъ¬яснимым, но сейчас я скорее испытываю танталовы му¬ки. Это похоже на попытку вспомнить имя, выпавшее из памяти. Вам знакомо это чувство?
- Мне хотелось бы оставить Вашу дочь для наблю¬дения в лечебнице, - сказал Тавернер матери, и я из этого заключил, что он не относит этот случай к обычно¬му умопомешательству, как это могло показаться.
Мисс Тиндел была немедленно помещена в лечеб¬ницу в Хиндхеде, бывшую штаб-квартирой Тавернера, хотя для консультаций он использовал квартиру на Хар¬ли-Стрит. Мне девушка понравилась. Она не отличалась броской красотой, но в ней чувствовался характер.
Некоторое время наша пациентка вела жизнь обыч¬ной девушки, но однажды вечером она пришла ко мне.
- Доктор Роудз, - обратилась она, - я хочу пред¬принять одну из моих ночных прогулок. Вы не очень будете возражать против этого? Это не принесет вреда. Я знаю, что я делаю, но мне так тревожно. Я чувствую, что должна двигаться и выйти на открытое пространство.
Я сообщил об этом Тавернеру. Мне была известна его позиция разрешать пациентам их причуды в пределах разумного.
- В любом случае пусть идет, - сказал он. - Пой¬дите вместе с ней и посмотрите, что она будет делать. Мы не можем позволить девушке одной бродить среди этих болот, хотя я не думаю, что она пострадает.
Мисс Тиндел и я отправились в теплую темноту ве¬сенней ночи. Она шла легким размашистым шагом, за¬давая темп, и мы быстро передвигались по заросшим вереском тропам, взбираясь на вершины Хиндхеда и пы¬таясь преодолевать подъемы, не замедляя шаг. Под ук¬рытием небольшой сосны мы остановились.
- Послушайте, какая тишина, - сказала девушка. - Вы знаете что-нибудь о птицах? У нас недалеко от дома живет сова, и, когда она кричит, она выводит три ноты. Я никогда бы не нашла ее гнезда, но часто слышала ее крик сразу после наступления темноты.
Мы минули место, где старая проселочная дорога пересекалась с современной гравийной автострадой. Под нами был памятник погибшим морякам, а над нами воз¬вышался огромный кельтский крест, упокоивший души повешенных. Издали, со стороны Терсли, на полной скорости приближался автомобиль, нарушая тишину ночи. Мы заметили, как он пронесся мимо нас, - тень, следу¬ющая за ярким светом его фар. Я подумал об этой дикой ночной гонке по морскому берегу и представил себе еще одну страждущую душу, которая пытается с помощью скорости убежать от ада внутри себя.
Девушка рядом со мной внезапно сжала мою руку.
- У меня такое ощущение, будто моя душа рвется прочь из моего тела, - прошептала она, тяжело дыша. - Я втянута в какой-то водоворот. Что происходит? Что это значит?
Я, как мог, успокоил ее, и мы отправились домой. Теперь мисс Тиндел была сильно перевозбуждена и вздрагивала у каждого куста.
Внезапно она остановилась, прислушиваясь.
- Вот он идет, - сказала она.
Ни она, ни я не видели ничего, но я так же, как и она, был уверен, что мы не одни.
- В этих краях очень много цыган, сказал я.
- Это не цыгане, - ответила она, - это Присут¬ствие. Я знаю это хорошо. Нет нужды бить тревогу, оно никогда не причиняет вреда, но это очень странное ощу¬щение, не правда ли?
Она замолчала и взглянула на меня, ее лицо выгля¬дело напряженным в неверном свете луны. - Есть что-то, чего я очень хочу, доктор Роудз. Я не знаю, что это, но буду ждать его до самой смерти, не желая ничего больше. Если я не найду этого, то буду знать, что жизнь прожита зря.
Когда мы вернулись, мы обнаружили, что Тавернер отсутствует. На перекрестке Хиндхеда произошла ава¬рия, местных врачей не оказалось на месте, поэтому Тавернер, хотя он и не занимался общей медицинской практикой по соседству, был приглашен для оказания первой помощи. Мисс Тиндел пожелала мне спокойной ночи и пошла в свою комнату, и пока я размышлял, не отправиться ли и мне в свою постель, зазвонил телефон.
- Это Вы, Роудз? - услышал я голос Тавернера. - Я привезу пострадавшего. Не могли бы вы приготовить для него кровать?
Прошло немного времени, прежде чем я услышал звуки подъехавшей машины и помог снять импровизи¬рованные носилки.
- Еще одно странное совпадение, - сказал Тавернер с кривой усмешкой, которую он всегда приберегал для выражения скепсиса, и я увидел, что мужчина, которого мы поднимали, был Арнольд Блэк.
- Так это его автомобиль мы слышали на Портсмут¬ской дороге, - воскликнул я.
- Вполне вероятно, - ответил Тавернер. - Он вел машину со своей обычной скоростью, на перекрестке не справился с управлением и скатился по насыпи в кусты.
- Очевидно, вышел из строя рулевой механизм, - сказал я.
- Или разум человека, - сказал Тавернер.
Мы уложили нашего пациента в постель и устра¬ивали его на ночь, когда вошла сестра и сказала, что мисс Тиндел находится в сильно возбужденном состо¬янии. Оставив женщину заботиться о Блэке, мы отправились в комнату девушки.
Мы нашли ее сидящей в постели, взволнованной, как и говорила сестра, но вполне владеющей собой.
- Это Присутствие, - сказала она. - Оно настолько сильно, что я чувствую себя так, словно в любой момент я могу что-то увидеть.
Тавернер притушил свет.
- Давайте посмотрим, не удастся ли нам на это взглянуть, - заметил он.
Особенностью любого мистика является то, что его присутствие стимулирует психические способности тех, кто находится рядом с ним, а Тавернер не был мистиком обычного типа. В моей натуре нет ничего мистического, но если астральные сущности находятся рядом, у меня возникает такое же ощущение, какое бывает иногда в детстве, когда отправляешься на кладбище. Тавернер часто описывал мне, как выглядят вещи, вызывающие эти ощущения в тот момент, когда сами они предстают перед тренированным взглядом, и после некоторой прак¬тики я обнаружил, что хоть я и редко могу что-нибудь видеть, я в состоянии определить направление, откуда идут вибрации.
Пока мы ждали в затемненной комнате, у меня на¬чало появляться подобное ощущение, и наконец Тавер¬нер воскликнул:
- Смотрите, Роудз, даже вы должны это увидеть, так как это эфирный дубль, вышедший из физического тела.
Рядом с лежащей на кровати девушкой возникло облако серого тумана, по форме напоминающее гроб. Пока мы за ним наблюдали, я видел, как меняется его форма, и вскоре смог различить очертания человеческой фигуры. Черты постепенно становились яснее, и наконец я узнал худое лицо индейца, принадлежащее Арнольду Блэку. Девушка привстала на локте и удивленно уста¬вилась на появившуюся рядом с ней фигуру. Затем, вскрикнув, стала ловить руками серое туманное облако.
- Оно пришло, пришло, - кричала она. - Смо¬трите, я могу видеть его. Оно существует. - Но неосязаемое вещество ускользало от нее, ее пальцы проходили сквозь него, как сквозь кольца густого тумана, и с кри¬ком отчаяния она склонилась над формой, которую не могла удержать.
- Что все это означает? - спросил я Тавернера.
- Это означает смерть, если мы не сможем вернуть его назад, - ответил он. - Это эфирный дубль Блэка, то, что вы называете привидением, тонкое тело, несущее жизненные силы. Он стимулируется эмоциями и, будучи временно свободным, пришел к объекту своих желаний - вновь родившейся душе женщины, которую он любил в прошлом. Астральное тело часто бывало здесь раньше, это то, что она ощущала, когда говорила, что чувствует «Присутствие», но никогда раньше он не был в состо¬янии явиться в столь определенной форме, как эта. Это значит, что Блэк На грани смерти. Мы должны посмот¬реть, не можем ли мы побудить это серое создание вер¬нуться в свой дом из плоти.
Тавернер опустил руку на плечо девушки, привлекая ее внимание.
- Пойдемте со мной, - сказал он.
- Я не могу оставить Это, - ответила она, опять пытаясь собрать туманную форму на постели.
- Оно последует за вами, - сказал Тавернер. Девушка покорно поднялась. Я накинул ей на плечи халат, а Тавернер открыл дверь. Она шла впереди нас, а за ней плыл серый туманный ком, очертания которого были поглощены бесформенным облаком. Он уже не было горизонтальным, его очертания вытянулись вверх и он был похож на лист бумаги, который кто-то держит за уголок. Девушка, шедшая впереди нас по коридору, остановилась, положив руку на дверь комнаты, где ле¬жал Блэк, затем вошла туда и в замешательстве отпря¬нула назад, увидев в свете ночника человека, лежащего на постели.
- Я... я прошу прощения, - она споткнулась, торо¬пясь выйти, но Тавернер подтолкнул ее вперед и закрыл дверь.
Он мягко подвел ее к кровати и спросил:
- Вы видели когда-нибудь раньше этого человека?
- Никогда, - ответила она, уставившись, словно зачарованная, на лицо, лежащее на подушке.
- Загляните в себя, в вашу обнаженную душу, и скажите мне, что он для вас значит?
Она подчинилась воле Тавернера и ее нынешняя мас¬ка исчезла, ее старшее я, прошедшее через века, заше¬велилось, проснулось и на какое-то мгновение взяло кон¬троль над менее значительной личностью.
На весах находилась жизнь мужчины и судьба двух душ, и Тавернер заставлял девушку смело посмотреть на эту проблему.
- Загляните в себя глубже и скажите мне, что зна¬чит для вас этот человек?
- Все.
Девушка посмотрела на него, дыша так, словно она только что пробежала дистанцию.
- Что вы готовы сделать для него?
- Все.
- Подумайте хорошенько, прежде чем свяжете себя клятвой, ибо если вы вернете эту душу в тело, а затем обманете ее, вы совершите тяжкий грех.
- Я не смогла бы обмануть ее, даже если бы поста¬ралась, - ответила девушка. - Что-то сильнее меня вынуждает меня.
- Тогда прикажите душе вернуться в тело и жить опять.
- Он мертв?
- Нет пока, но его жизнь висит на волоске. Взгля¬ните, вы сможете увидеть этот волосок.
Мы посмотрели и увидели, что серебряная нить ту¬мана соединяла серую туманную массу с телом на по¬стели.
- Как я могу заставить ее вернуться в тело?
- Сфокусируйте свои мысли на теле, и она будет привлечена назад в тело.
Медленно, продолжая колебаться, она наклонилась над лежащим без сознания человеком и обняла его разбитое и изломанное тело. И тогда мы увидели, как серое кольцо тумана медленно приблизилось и постепен¬но было поглощено физической формой.
Шесть недель спустя Блэк и Элайн Тиндел, выйдя из лечебницы, сочетались браком и отправились в свое сва¬дебное путешествие на гоночном автомобиле, вытащен¬ном из кустов. В рулевом управлении не было обнаруже¬но никаких неисправностей.
Когда мы, проводив их, вернулись домой, я сказал Тавернеру:
- Большинство людей сказали бы, что вы устроили брак двух лунатиков, чьи галлюцинации совпали.
- Да, большинство людей определили бы эту пару в психиатрическую лечебницу, - ответил Тавернер. - Все, что я сделал, основано на понимании действия двух великих законов природы, а результат вы видели.
- Как вам удалось собрать вместе кусочки этой ис¬тории? - спросил я.
- Довольно просто, - ответил Тавернер, - так же просто, как проста природа человека. Вы знаете мой метод. Я верю, что мы проживаем много жизней и мо¬жем влиять на других с помощью своих мыслей, и я обнаружил, что эта моя вера часто проливает свет на то, что не удается объяснить с помощью обычных представ¬лений.
Теперь возьмем случай Блэка. Обычный врач сказал бы, что это его подсознание проделывает с ним эти трю¬ки. Возможно, это и так, но я взял на себя труд про¬читать историю его прошлых жизней, записанных в том, что мы зовем Хрониками Акаши. Я обнаружил, что в нескольких прошлых жизнях он был связан с особой противоположного пола и что в своей последней жизни он имел самонадеянность склонить ее к любви, хотя она была принцесса из королевского рода, а он был простым наемником.
В наказание за его дерзость он был сброшен с крыши дворца и разбился насмерть о камни, которыми был вы¬мощен двор. Теперь вы можете понять, почему пики¬рование пробудило старую память, - ведь он уже падал в прошлой жизни. Вы также можете понять, почему он, взглянув на виды Египта, сказал, что он испытывает такое чувство, как будто «у него выпадает живот», так как все это происходило именно в Египте. В настоящее время живет немало людей с египетским прошлым. По¬хоже, мы входим в их цикл.
Вы можете также понять причину любви Блэка к скорости - она пробуждала в нем смутные воспоминания о его прошлых контактах с душой, которую он искал. Если бы он смог проследить свой путь далее до момента пикирования, то сумел бы восстановить образ желанной женщины. Он просто делал попытки воссо¬здать, насколько возможно, условия, в которых он видел ее в последний раз.
Как я уже вам говорил, память пробудилась, и Блэк отправился на поиски женщины, с которой он обручался жизнь за жизнью. Проследив в оккультных записях пос¬тоянное возобновление этого союза, я понял, что это то¬лько вопрос времени, когда они будут вместе, и я искрен¬не надеялся, что она тоже помнит прошлое, что она свободна и может вступить с ним в брак. Если бы это было не так, мы получили бы, как я и предупреждал вас, довольно скверную историю. Такими духовными связя¬ми руководит сам дьявол.
Теперь, я думаю, вам хотелось бы узнать, каков был шанс у Элайн Тиндел попасть ко мне. Как я уже говорил вам, я знал, что рано или поздно их пути встретятся. Я мысленно поместил себя в точку их встречи, и в резуль¬тате, когда пришло время, они сошлись на мне и от меня уже зависело направить их в гавань.
- А как же мисс Тиндел и ее галлюцинации? - поинтересовался я.
- Для вас они выглядят обычным случаем помеша¬тельства старой девы, не так ли? - спросил Тавернер. - Но самообладание девушки и отсутствие у нее страха заставили меня предположить нечто большее, уж слиш¬ком она была точна и объективна в своем отношении к этим галлюцинациям. Итак, я заставил ее прибыть в Хиндхед и дать мне возможность проверить, смогу ли я увидеть то, что видит она.
Что мы увидели, вам известно: это был Блэк, вы¬битый из своего тела полученным при аварии ударом и привлеченный к ней силой своего страстного стремле¬ния. Это не столь необычное явление, мне часто прихо¬дилось его наблюдать.
- Как вам удалось заставить Блэка вернуться в свое тело, которое он покинул, казалось, навсегда?
- Когда Элайн коснулась тела Блэка, его душа осоз¬нала, что может встретить девушку во плоти, и стала пытаться вернуться в свое тело, но жизненные силы Блэка были столь ничтожны, что она не могла этого сделать. Если бы девушка не держала Блэка в своих руках, он бы умер. Он жил за счет ее жизненных сил, пока не обрел способность восстановить свои собствен¬ные.
- Я могу понять психологический аспект всего это¬го, - сказал я. - Но как вы объясните шансы, соединившие их? Почему мисс Тиндел забеспокоилась и пош¬ла к Портсмутской дороге, приурочив свой приход туда точно к появлению Блэка?
Тавернер посмотрел на звезды, уже загорающиеся на темнеющем небосклоне.
- Спросите у Них, - сказал он. - Древние, состав¬ляя гороскопы, знали, что они делают.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ДУША, КОТОРАЯ НЕ ДОЛЖНА БЫЛА РОДИТЬСЯ

Вопреки своему обыкновению, на сей раз Тавернер не настаивал на осмотре пациентки наедине по той прос¬той причине, что от нее самой невозможно было бы полу¬чить какую-либо информацию. За историей болезни мы обратились к матери, миссис Кейли, но и она, бедная обеспокоенная женщина, поведала нам столь скудные данные, словно была посторонним наблюдателем, а о взглядах и чувствах пациентки мы так ничего и не уз¬нали, так как узнавать было нечего.
Она сидела перед нами в большом кожаном кресле, ее тело должно было бы служить приютом для души принцессы, но, увы, оно было нежилым. Пока мы гово¬рили о ней, ее прекрасные черные глаза, лишенные вся¬кого выражения, смотрели в пространство так, словно она была неодушевленным предметом, каковым она по сути и являлась.
- Она никогда не была похожа на обычного ребенка, - сказала мать. - Когда она родилась и мне дали ее на руки, она взглянула на меня с самым необычным выра¬жением в глазах. Это вообще не были глаза ребенка, доктор, это были глаза женщины, и при этом опытной женщины. Она не кричала, никогда не издавала ни зву¬ка, но смотрела так, словно взвалила на свои плечи все печали мира. Лицо этого ребенка выражало трагедию, возможно, она знала о том, что случится.
- Возможно, она знала, - сказал Тавернер.
- Однако несколько часов спустя, - продолжала мать, - она стала совершенно похожей на обычного ре¬бенка, но с этого времени и поныне она никогда не меня¬лась, за исключением ее тела.
Мы взглянули на девушку в кресле, но она уста¬вилась на что-то позади нас с немигающей флегматичностью очень маленького ребенка.
- Мы водили ее к каждому, о ком только слышали, и все говорили одно и то же - это безнадежный случай слабоумия, но когда мы услышали о вас, мы решили, что, может быть, вы скажете что-нибудь другое. Мы знаем, что ваши методы не похожи на методы других врачей. Кажется невероятным, чтобы для нее ничего не¬льзя было сделать. Пока мы ехали сюда, мы проезжали мимо детей, игравших на улице, - красивые, яркие маленькие создания, но такие оборванные и грязные. Почему так получается, что те дети, чьи матери так мало могут им дать, столь прекрасны, а Мона, для которой мы делаем все, должна быть такой, как она есть?
Глаза бедной женщины наполнились слезами, и ни Тавернер, ни я ничего не могли ей ответить.
- Если вы хотите, я могу взять ее в свою лечебницу и некоторое время держать под наблюдением, -сказал Тавернер. - Если поврежден мозг, я ничего сделать не смогу, но если по какой-то причине остановилось умст¬венное развитие, я попытаюсь помочь. Подобные недо¬статки так плохо поддаются определению - они напо¬минают разговор по телефону, когда ваш абонент не от¬вечает. Если удастся привлечь ее внимание, можно будет что-нибудь сделать - вся проблема в установлении кон¬такта.
Когда они ушли, я повернулся к Тавернеру и спросил:
- На что вы надеетесь, принимаясь за лечение такой болезни?
- Пока я еще не могу сказать, - ответил он, - я должен установить, каковы были ее прежние воплоще-ния. Я неизменно убеждаюсь, что причины врожденных отклонений коренятся в прошлой жизни. Затем я до-лжен проработать ее гороскоп и посмотреть, не созрели ли условия для оплаты долгов, которые у нее могли появиться в прошлой жизни. Вы все еще считаете меня сомнительным шарлатаном или уже начинаете склоня¬ться к моим методам?
- Я давно перестал удивляться чему бы то ни было, - ответил я. - Я соглашусь признать дьявола, рога, ко¬пыта, хвост, если вы пропишете их в качестве лекарства.
Тавернер довольно фыркнул.
- Что касается данного случая, я далек от мысли, что закон перевоплощения окажется единственным, что мы должны будем рассмотреть. Теперь скажите мне, Роудз, предположим, что перевоплощение - это не факт, предположим, что наша жизнь есть начало и конец на¬шего существования и по его завершении мы будем го¬реть в огне или играть на арфе, в зависимости от того, как мы эту жизнь используем. Как вы расцените в таком случае состояние Моны Кейли? Что она могла сделать в те несколько часов между ее рождением и возникно¬вением этой болезни, чтобы заслужить такой страшный приговор? А в конце ее жизни справедливо ли будет утверждать, что она должна спуститься в ад или воз¬нестись на Небеса?
- Я не знаю, - ответил я.
- Но представим, что моя теория верна, тогда, если мы сможем восстановить факты прошлых жизней, нам удастся найти причину ее нынешнего состояния, а найдя причину, мы сможем вылечить ее. В любом случае да¬вайте попробуем.
Не хотите ли посмотреть, как я восстанавливаю фак¬ты? Я использую различные методы. Иногда я получаю их, загипнотизировав пациента, или с помощью магичес¬кого кристалла, а иногда я читаю их в подсознательной памяти Природы. Вам известно, что мы верим в то, что все в мире мысли и побуждения запечатлеваются в Хро¬никах Акаши. Это подобно получению консультации в справочной библиотеке. В нашем случае я намерен ис¬пользовать последний метод.
Спустя несколько мгновений Тавернер с помощью известных ему приемов отключил свой мозг от внешних впечатлений и сконцентрировался на внутреннем ви¬дении.
По-видимому, перед его глазами прыгали беспоря¬дочные ментальные картины, затем ему удалось скон¬центрироваться и он начал описывать все, что видит, а я стал вести записи.
Жизни в Египте и Греции были описаны несколь¬кими словами, это было не то, что он искал, он просто просматривал ее путь через толщу веков, но я сделал вывод, что мы имеем дело с душой древнего происхож¬дения и больших возможностей. Жизнь за жизнью мы слышали историю о рождении короля или посвящении в священнослужители, и тем не менее в ее настоящей жизни душа девушки была полностью отрезана от своего физического носителя. Я силился понять, какая же игра случая приговорила ее к одиночному заключению в этой телесной оболочке.
Когда мы подошли к уровню, который искали, ока¬залось, что это Италия пятнадцатого века.
- Дочь герцога. - Я не смог уловить имени его светлости. - Ее младшую сестру любил Джованни Сигмунди, она задумала добиться внимания ее возлюбленно¬го, а позже, когда более богатый претендент предложил ей свою руку, она выдала Сигмунди его врагам, чтобы освободиться от его притязаний.
- Истинная дочь эпохи Ренессанса, - сказал Тавернер, когда вернулся в нормальное состояние и прочитал мои заметки (он редко запоминал то, что обнаружива¬лось во время его подсознательных состояний). - Те¬перь, я думаю, можно предположить причину болезни. Интересно, имеете ли вы представление о ментальных процессах, которые предшествуют рождению человека? Перед самым рождением душа видит нечто вроде кино¬фильма о своей будущей жизни, не во всех подробностях, а в общих чертах, которые определяются ее судьбой. В них ничего нельзя изменить, но в зависимости от того, как душа на них отреагирует, будут планироваться ее следующие жизни. Именно поэтому, хотя мы и не можем изменить свою судьбу в этой жизни, наше будущее пол¬ностью в наших руках.
Теперь нам известны факты, и мы можем догадать¬ся, какого рода судьба ждет эту девушку. Она в долгу перед мужчиной и женщиной, причиненные ею стра¬дания рикошетом отозвались на ней. Нет необходимости в специальном аде, каждая душа создает свой собствен¬ный.
- Но она не чувствует страданий, - сказал я. - Она всего лишь находится в пассивном состоянии. Единст¬венный, кто страдает - это ее мать.
-Да, - ответил Тавернер, - в этом и есть суть всего дела. Когда она мельком увидела, что ее ждет, она вос¬стала против своей судьбы и попыталась отречься от своего долга, ее душа отказалась принять столь тяжкое бремя. Именно эта моментальная вспышка знания при¬дала взгляду ребенка то странное недетское выражение, которое так поразило ее мать.
- Всегда ли люди получают такое предзнание? - спросил я.
- У всех есть такие проблески, но память их обычно бездействует. Однако у некоторых людей появляются смутные предчувствия, а оккультное обучение ведет к восстановлению утраченной памяти вместе со всем оста¬льным, что принадлежит прежним жизням.
- Определив причину болезни мисс Кейли, что вы сможете сделать для ее лечения?
- Очень мало, - ответил Тавернер. - Я могу только ждать и наблюдать ее. Когда наступит время восстанов¬ления баланса, на сцене появятся другие участники ста¬рой трагедии и подсознательно потребуют от нее оплаты долга. Ей представится возможность вернуть долг и про¬должать свой путь независимо от судьбы. Если же она окажется неспособной выполнить это, она будет изъята из этой жизни и быстро вытолкнута в нее опять для следующей попытки, но я думаю (раз уж она попала ко мне), ее душе будет дан еще один шанс войти в свое тело. Посмотрим.
После того, как Мона Кейли была помещена в ле¬чебницу Хиндхеда, я часто наблюдал за ней. Несмотря на то, что ее лицо, полностью лишенное выражения, напоминало скорее маску, в нем чувствовался характер. Тонкие точеные черты, твердый рот и прекрасные глаза вполне подходили для обиталища незаурядной души - только душа отсутствовала.
Тавернер рассчитывал, что другие участники драмы очень скоро появятся на сцене, привлеченные к девушке теми странными потоками, которые всегда существуют под поверхностью жизни. Всякий раз, когда в лечебницу прибывал новый пациент, я пристально наблюдал за Моной Кейли, стремясь выяснить, не является ли вновь поступивший тем, кто потребует от нее выплаты древне¬го долга, так связавшего ее.
Весна сменилась летом, но ничего не случилось. Мое внимание было привлечено другими больными и я почти забыл о девушке и ее проблемах, когда Тавернер на¬помнил мне о ней.
- Настало время начать наблюдать за мисс Кейли, - сказал он. - Я изучал ее гороскоп, в конце месяца про¬изойдет сближение планет, чем будет обеспечена воз¬можность для изменения ее судьбы, если мы сможем заставить ее участвовать в этом.
- А что, она может отказаться?
- Тогда она долго не протянет, ведь цель этого ее воплощения не будет достигнута.
- А если она согласится?
- Она будет страдать, но станет свободна и опять быстро поднимется к высотам, которых достигла в преж¬ней жизни.
- Но маловероятно, чтобы она принадлежала к ко¬ролевскому дому в этой жизни, - сказал я.
- Она была больше чем королева, она была Посвя¬щенной, - ответил Тавернер, и по тому, как он произнес это слово, я понял, что он говорил о королевстве, которое находилось не на этой Земле.
Наш разговор внезапно был прерван криком, донес¬шимся из одной из комнат верхнего этажа. Это был пронзительный леденящий душу крик, крик, который может издать только душа, заглянувшая в хаос и увидев¬шая забытый ужас, это был крик ребенка, которому снятся кошмары, но - и это усиливало ужас - кричал мужчина.
Мы стремительно бросились, нам не надо было спра¬шивать, откуда раздался крик. У нас был лишь один больной, который мог так кричать, - бедняга, стра¬давший от контузии, которого мы держали на постель¬ном режиме.
Мы нашли его стоящим посреди этажа и сотрясае¬мым дрожью с головы до пят. Увидев нас, он кинулся вперед и упал на руки Тавернера. Это было трогательным движением перепуганного ребенка, но наблюдать за подобным поведением высокого человека в полосатой пижаме было слишком мучительно.
Успокаивая его так же нежно, как мать успокаивает своего ребенка, Тавернер уложил его в постель и сел рядом, ожидая, пока он окончательно придет в себя.
- Я не думаю, что мы должны и дальше держать его в постели, - сказал мой коллега, когда мы вышли из комнаты. - Бездействие наводит его на грустные раз¬мышления, и он снова и снова переживает события в окопах.
Таким образом Хаустон на следующий день, впервые после поступления в лечебницу, появился среди пациен¬тов, и, казалось, эта перемена пошла ему на пользу.
Но длилось это недолго- когда эффект новизны стер¬ся, его приступы возобновились, вновь повергая его в муки, которые он когда-то пережил, и каждый такой приступ завершался паническим ужасом, заставляя его искать защиты у первого попавшегося человека.
Когда шестифутовая дородная фигура неожиданно валится вам на руки, это может испугать любого, поэто¬му, чтобы не беспокоить других наших пациентов, мы изолировали Хаусона в части парка, предназначавшейся для больных, которых мы не могли держать вместе с остальными. Кроме него, единственным обитателем это¬го уголка была Мона Кейли, но ее вряд ли можно было принимать в расчет, поскольку пока ее не вели к столу, она неподвижно сидела в шезлонге, который мы специ¬ально поставили для нее.
Однажды вечером, прогуливаясь с Тавернером в са¬ду, мы услышали уже знакомый нам пронзительный крик, сопровождавший кошмары несчастного Хаусона. Он выскочил из беседки и нерешительно остановился на лужайке. Единственными людьми в поле его зрения бы¬ли мы и безучастная Мона Кейли в своем кресле, и расстояние от него до нас и Моны было примерно одина¬ковым. Во время нервного срыва человек превращается в дикаря или в ребенка, в зависимости от своего темпе¬рамента, и Хаусон стал похож на четырехлетнего маль¬чика. Тавернер бросился через лежащий между ними газон, но когда мужчина опять превращается в ребенка, он обращается к матери, и, не замечая приближающего¬ся Тавернера, Хаусон подбежал к Моне Кейли и спрятал лицо у нее на коленях.
Удар, нанесенный тяжелым мужчиной, неожиданно налетевшим на нее, едва не опрокинул девушку вместе с креслом и заставил вздрогнуть даже ее слабый мозг, вызвав какую-то ответную реакцию. Я готов был бежать, чтобы освободить Мону из затруднительного положения, но Тавернер, схватив меня за руку, остановил.
- Нет, подождите, - сказал он. - Посмотрим, что она будет делать. Это может быть отработкой ее судьбы.
В поведении Хаусона не было ничего агрессивного, так как он был явным ребенком, а не мужчиной. Он всегда напоминал мне мастифа, с которым возятся, как со щенком, и который не может сообразить, что он давно огромный пес, а не щенок.
В течение нескольких минут, показавшихся нам веч¬ностью, мы наблюдали, как пытается работать слабый мозг девушки, а потом увидели, как рука, белая и прек¬расно вылепленная, но безвольная, как могут быть без¬вольны только руки людей, страдающих умственной не¬полноценностью, легла на медленно вздымающееся и опускающееся плечо мужчины. Это было первое осмыс¬ленное действие, которое Мона Кейли совершила в своей жизни.
Мне показалось, что Тавернер от восторга сейчас пус¬тится в пляс по всей лужайке.
- Смотрите! - воскликнул он. - Следите, как ее мозг пытается работать.
Я стал следить. Больше всего это напоминало заржа¬вевший механизм, который с трудом стараются провер¬нуть вручную. Гладкий лоб девушки морщился от уси¬лий, когда мысли пытались пробраться по неоткрывшимся каналам. Я не знаю, как пробудился неясный материнский инстинкт, но она явно взяла под свою за¬щиту огромное дитя, сидящее у ее ног.
Через несколько минут Хаусон вновь приобрел кон¬троль над собой и стал смущенно приносить извинения жертве своего натиска. Прекрасные темные глаза не¬подвижно смотрели на него, лишенные всякого выра¬жения, и тогда, сообразив, в чем дело, он прервал свои извинения на полуслове и уставился на нее.
- Ну, - сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней, - если вы не возражаете, я благодарю вас, - и, сидя у ее ног, он зажег сигарету дрожащими руками.
С этого времени все часы, свободные от сна, они были неразлучны. Казалось, пассивное присутствие обес¬печивало Хаусону именно то общение, в котором он нуж¬дался. Она дала ему ощущение человеческой защищен¬ности, и в то же время он не чувствовал, чтобы его поведение выглядело глупым в ее глазах. Странные дру¬жеские отношения между лишенной разума девушкой и живым разумным мужчиной стали источником развле¬чения для других обитателей лечебницы, а сам я был склонен расценивать их как одну из тех странных дружб, которые в домах, подобных нашему, иногда возникают между наименее подходящими друг для друга больны¬ми, пока однажды вечером мой коллега, видя, как двое пересекают лужайку, направляясь к дому, не положил свою руку мне на плечо:
- Кто это с Моной Кейли? - спросил он.
- Хаусон, конечно, - ответил я, удивленный оче¬видностью такого вопроса.
- Так мы называем его сейчас, - сказал Тавернер, внимательно следя за парой. - Но я думаю, было время, когда он отзывался на имя Джованни Сигмунди.
- Вы имеете в виду?.. - воскликнул я.
- Вот именно, - сказал Тавернер. - Колесо со¬вершило полный оборот. Когда он умирал в руках тех, кому она предала его, в агонии он звал ее. Нет нужды говорить, что она не пришла. Теперь же, когда он опять был в агонии, некий странный закон, руководящий ду¬шевными склонностями, пронес крик о помощи по ста¬рым каналам, и она ответила на него. Она начала вы¬плачивать свой долг. Если все пойдет хорошо, мы смо¬жем увидеть возвращение ее души в тело, и, если это случится, это не будет мелкая душа, вернувшаяся в свою плоть.
Я думал, что мы станем свидетелями романтической связи воссоединившихся любовников, но вскоре убедил¬ся, что это больше похоже на трагедию, по крайней мере, для одного из них.
На следующий день Хаусона пришла навестить его невеста. Я проводил ее в уединенную часть парка, где он находился, и там мы увидели, как разыгрывается очень трогательная трагикомедия. Как обычно, Хаусон сидел на половине Моны Кейли, покуривая свои бесконечные сигареты. Увидев свою невесту, он вскочил. Мона тоже встала. В глазах гостьи появился страх и недоверие, возможно, из-за незнания душевнобольных, которые при первом взгляде на них всегда причиняют страдание. Но в глазах нашей слабоумной было выражение, которое я не смог бы назвать иначе, как презрение. Это была вспышка коварной безжалостности жительницы Италии пятнадцатого столетия, и я легко мог догадаться, кем была гостья.
Хаусон, забыв о присутствии другой девушки, ус¬тремился навстречу своей невесте и поцеловал ее, а я подумал на мгновение, что сейчас произойдет одна из тех отвратительных вспышек злобы, на которые так способ¬ны умственно неполноценные, когда с Моной Кейли про¬изошла внезапная перемена, и я стал свидетелем удиви¬тельного явления - я увидел, как вошла душа и всту¬пила во владение своим телом.
Пока девушка наблюдала разыгрывавшуюся перед ней сцену, разум медленно проявлялся в ее затуманен¬ных глазах. На мгновение было совершенно неясно: бро¬сится она вперед и разъединит их, или же останется в стороне? Я стоял позади ничего не замечающих беспеч¬ных влюбленных, напрягшись, как пружина, готовый перехватить ее в случае необходимости. Ждать пришлось долго, пока незнакомый с работой мозг неохотно при¬лагал непривычные усилия.
Затем девушка медленно повернула прочь. Она тихо шла по траве, не замечаемая двумя другими, отыскивая убежище в кустарнике, как ищет укрытия раненое жи¬вотное, но ее движения больше не были движениями, выполняемыми непослушными конечностями. Это были движения женщины, шествующей впереди королей, но в то же время это были движения женщины, раненной в сердце.
Когда она проходила под деревьями, я последовал за ней и взял ее за руку, инстинктивно произнося слова утешения, хотя и не ждал ответа. Она повернула ко мне темные, полные невыплаканных слез глаза, светящиеся страшным знанием.
- Это должно было случиться, - произнесла она ясно и отчетливо первые в своей жизни слова. Затем освободила свою руку и пошла одна.
В последующие дни мы наблюдали, как душа Моны то покидала тело, то вновь возвращалась в него. Време¬нами перед нами была не думающая ни о чем слабоум¬ная, а временами - одна из тех женщин, которые делали историю. И хотя навыки общения у нее развива¬лись медленно, она часто в полную силу использовала свои способности. И что это были за способности! Я читал об удивительных женщинах эпохи Ренессанса - сейчас я видел одну из них.
Иногда, когда ее страдания становились невыноси¬мыми, душа выскальзывала на время и отдыхала где-то в неведомых райских полях, опять оставляя нашим забо¬там безумное тело. Но всякий раз она возвращалась, полная новых сил. С кем она беседовала и кто оказывал ей помощь, мы никогда не знали, но всякий раз она встречалась лицом к лицу с агонией перевоплощения и несла свое бремя с обновленным мужеством и знанием.
Слабый, заново пробуждающийся разум Моны пос¬тигал Хаусона до самых глубин, проникая во все углы и закоулки, сознательные и подсознательные, и, конечно, она была самой совершенной сиделкой, какую он когда-либо мог иметь. Охваченному паникой разуму никогда нельзя позволять метаться среди тьмы и ужаса смерти. Инстинктивно она чувствовала приближение кошмаров у Хаусона и прикосновением своей руки возвращала его мятущуюся душу в безопасную гавань.
Так, получив защиту от ужасных приступов, мозг Хаусона начал выздоравливать. С каждым днем прибли¬жалось время, когда он будет в состоянии покинуть ле¬чебницу и жениться на женщине, с которой был обручен, и с каждым днем Мона Кейли своим инстинктивным умением и заботливым уходом ускоряла приближение этого момента.
Я подумал, что он уйдет и женится на женщине, с которой обручен, а не на женщине, которую он любил, так как именно в это время стоило Моне Кейли поше¬велить пальцем - и она могла вызвать в его сознании старые воспоминания и привлечь Хаусона к себе. И я, все время наблюдавший за ней, был уверен, что она полностью сознает это. Несведущая женщина не могла бы обходить препятствия так искусно, как это делала она. В ночь накануне его ухода она впала в свое прежнее состояние. Час за часом Тавернер и я сидели возле нее, когда она, казалось, едва дышала, настолько полным было отделение ее души от тела.
- Она заперлась в своем собственном подсознании и движется среди воспоминаний прошлого, - прошептал Тавернер, обращаясь ко мне, когда слабые конвульсии пробежали по неподвижной фигуре.
И вдруг что-то изменилось.
- О, - сказал Тавернер, - теперь она вышла! Изящная белая рука медленно поднялась - рука, которая, пока я за ней наблюдал, превратилась из вяло¬го, вызывающего чувство отвращения предмета в креп¬кую и энергичную, - и ряд ударов последовал в стену у кровати, которые отбивали костяшки пальцев обычной руки.
- Она просит разрешения войти в свою Ложу, - прошептал Тавернер. - Она даст Клятву, как только ее стук будет подтвержден.
Откуда-то сверху с потолка повторилась последова¬тельность ударов, и тогда Тавернер прикрыл своей ла¬донью рот девушки. Сквозь пальцы донеслось бормо¬тание, которого я не разобрал.
- Она получила то, что искала, - произнес Тавер¬нер. - Это высокая Степень, признания которой она просила.
Что именно выяснилось во время работы этой стран¬ной Ложи, встречи которой происходили вне тела, уз¬нать я не имел возможности. Однако, я видел, что Тавер¬нер с его телепатическими способностями мог присое¬диниться к ритуалу, приняв участие в беседе.
Когда сверхъестественная церемония подходила к завершению, мы увидели, как душа, которая была нам известна под именем Моны Кейли, покидает компанию своих собратьев и постепенно, проходя через все планы, возвращается к нормальному сознанию. На ее лице поя¬вилось то выражение покоя, какого я никогда раньше не видел на лицах живых, а лишь у тех умерших, кто уходил прямо в царство Света.
- Она накапливает силы для сурового испытания, - сказал Тавернер, - и это действительно будет суровым испытанием, поскольку невеста Хаусона повела его к своей машине.
- Разве будет разумным позволить мисс Кейли присутствовать при этом? - спросил я.
- Она должна пройти через это, - сказал Тавернер. - Лучше погибнуть, чем утратить шанс.
Он был человеком, который не щадил своих паци¬ентов, когда вставал вопрос о необходимости отработать свою карму. Он думал о смерти меньше, чем большин¬ство людей думает об эмиграции, поистине казалось, что он рассматривает ее только в этом свете.
- Если в вашей памяти промелькнула картина, пусть слабая, из вашего прошлого, вам точно известно ваше будущее, поэтому вы утрачиваете страх перед жиз¬нью. Допустим, я запутался в сегодняшнем эксперимен¬те- я разобрался в путанице и отправился спать, а наут¬ро, отдохнув, я опять начинаю сначала. Как только вы уверены в перевоплощении, вы делаете то же самое с жизнью. И только тот человек, который не осознает бес¬смертия души как своего личного дела, может говорить о разбитой жизни и упущенных возможностях.
Когда невеста Хаусона прибыла за ним, Мона Кейли, Тавернер и я вышли на порог, чтобы с ним проститься. Он поблагодарил нас обоих, явно понимая, что мы сде¬лали для него, но Тавернер отрицательно помахал рукой, показывая на девушку, державшую его под руку.
- От меня вы не получили ничего, кроме стола и приюта, - сказал он. - Вот ваш психотерапевт.
Хаусон взял руку Моны в свои. Она казалась совер¬шенно пассивной, но это не было ее обычной вялостью, это была неподвижность крайнего напряжения.
- Бедная маленькая Мона! - сказал он. - Вы на¬много лучше, чем вы были все время. Поправляйтесь и однажды вы станете настоящей девушкой. К вам придет удача, - и он поцеловал ее легко, как целуют детей.
Мне трудно сказать, какую память разбудил этот поцелуй, но я увидел, как Хаусон изменился в лице и быстро посмотрел на Мону. Сверкнул ли ответный им¬пульс в ее черных глазах, вернулась ли старая любовь, но похожее на маску лицо женщины, платившей свой долг, не изменилось. Хаусон вздрогнул. Возможно, на него повеяло холодом камеры пыток. Он сел в машину рядом с женщиной, на которой собирался жениться, и она увезла его.
- Как сложится их брак? - спросил я, когда ма¬шина исчезла из виду.
- Подобно множеству других, где руководствуются только чувствами. Год они будут любить друг друга, затем придет разочарование и, пройдя через кризис, они под давлением общественного мнения останутся вместе и придут к взаимной терпимости, что считается удачным браком. Но когда придет время смерти, он вспомнит эту Мону Кейли и позовет ее и, когда он пересечет порог, она заявит права на него, так как они выпла¬тили долги и путь открыт.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ПАХНУЩИЕ МАКИ

I

- Мистер Грегори Полсон, - произнес Тавернер, читая переданную ему визитную карточку. - Очевидно, младший сотрудник фирмы. Находится она в Линкольнз Инн , так что, по всей вероятности, это адвокатская фирма. Давайте на него посмотрим.
Работа всегда накладывает свой отпечаток на челове¬ка, и наш гость, сравнительно молодой человек, уже нес на себе печать своей юридической профессии.
- Я хочу проконсультироваться с вами, - начал он, - по поводу странного состояния. Я не могу назвать его болезнью, но, мне кажется, вы единственный человек, который сможет в этом разобраться, поэтому - хотя это может оказаться и не совсем по вашему профилю - я буду безмерно благодарен вам, если вы выслушаете меня.
Кивком головы Тавернер выразил свое согласие, и наш посетитель приступил к своей истории.
- Полагаю, вы слышали о старом Бенджамене Бурмистере, который во время войны сколотил чудовищное состояние? Мы - то есть фирма моего отца - его адво¬каты и близкие друзья семьи или, если быть точным, семей его братьев, так как старый мистер Бурмистер не женат. Мы с сестрой росли вместе со всеми кузенами Бурмистера, как если бы мы были одной большой семьей. Моя сестра сейчас обручена с одним из сыновей Дэвида Бурмистера, он удивительно славный парень, по сути, мой близкий друг. Мы были очень рады их обру¬чению, поскольку Бурмистеры славные люди, хотя два других брата и не богаты. Да, чтобы не затягивать рас¬сказ, скажу, что спустя примерно шесть месяцев после обручения Эдит и Тима моя семья обрадовалась этому обручению еще больше (не могу сказать, чтобы я тоже), так как старый Бенджамен Бурмистер составил новое завещание и все деньги отписал Тиму.
- Почему вы расцениваете это событие как небла¬гоприятное?
- Потому что люди, которым он оставлял свои деньги, имели несчастье кончать жизнь самоубийством.
- В самом деле?
- Да, - сказал наш посетитель, - и это случалось уже три раза. Завещание, которое я сейчас оформил в пользу Тима, - уже четвертое. Старший брат Тима Му¬рей, которого Бурмистер в последний раз избирал своим преемником, месяц назад спрыгнул со скалы недалеко от Брайтона.
- Вы говорите, что всякий раз, когда Бурмистер составлял завещание, его избранник совершал самоубий¬ство? - спросил Тавернер. - А можете ли вы сообщить мне условия этого завещания?
- По моему мнению, они недостаточно порядочны, - ответил Грегори Полсон. - Вместо того чтобы разделить деньги между своими племянниками и племянницами, которые все бедны, он настаивает на выделении всего наследства одному племяннику. Его идея состоит в том, чтобы основать некую династию. Он уже добился замет¬ного веса в стране и теперь хочет создать одного влиятельного Бурмистера вместо дюжины просто обеспе¬ченных.
- Так, - сказал Тавернер, - и как только составле¬но завещание, очередной избранник кончает жизнь само¬убийством.
- Именно так, - ответил Полсон, - за два года - три самоубийства.
- Ух ты, - воскликнул Тавернер, - так много? Вряд ли это можно считать случайностью. Кому же выгодны эти смерти?
- Только следующему наследнику, который вскоре тоже покончит с собой.
- Чем руководствуется ваш клиент при выборе на¬следника?
- Он выбирает племянника, который, по его мне¬нию, способен лучше других оправдать его доверие.
- Не предпочитает ли он какие-то особые родствен¬ные связи?
- Ничего подобного. Он выбирает лишь по собствен¬ной оценке характера, предпочитая прежде всего энер¬гичные натуры. Тим же значительно спокойнее и гораздо дальше от дел, чем его двоюродные братья, - я был довольно сильно удивлен, увидев, что выбор старого Бур¬мистера пал на него, но вообще-то уже и не осталось большого выбора. После этих ужасных трагедий оста¬лись лишь трое возможных наследников.
- Один из этих троих, в конечном счете, выиграет, если другие покончат жизнь самоубийством?
- Именно так. Но крайне трудно представить такое преступное хладнокровие, которое позволяет уничто¬жать всю семью в надежде, что последний выбор может пасть на тебя.
- Что за люди эти оставшиеся трое?
- Генри - инженер, дела его идут очень хорошо, помолвлен. Он звезд с неба не хватает, но человек приличный. Его младший брат Тима. Боб, двоюродный брат Тима - типичный бездельник. Мы вынуждены бы¬ли выпутывать его из разного рода неприятных историй типа нарушения обещаний и одной-двух других, но я должен сказать, что этот добросердечный, но безответст¬венный малый, сам себе худший враг. И последний в семье - Ирвин, брат Боба, достаточно безобидный юно¬ша, но не любит добросовестной работы. Дети Джозефа Бурмистера никогда не были так прилежны, как дети Дэвида. Они скорее относятся к художественным нату¬рам, мало приспособленным для практической работы, такие люди никогда не умели делать деньги.
Жена Джозефа, однако, имела приличный счет, и каждый из ее детей получал ежегодно около полутора сотен на расходы. Богатством это не назовешь, но это позволяло им не работать. Боб, кроме всего прочего, выполняет разные обязанности, в настоящее время он секретарь гольф-клуба. Ирвин, семейный гений, поста¬вил себе целью стать художником, хотя я и не думаю, что он что-то создаст. Его единственное занятие, наско¬лько мне известно, - сочинение критических обзоров по искусству для газеты, где достаточным вознаграждением за написанную статью считается публикация.
- В таком случае он не растолстеет, - прокоммен¬тировал Тавернер. - Как он умудряется существовать на свои полторы сотни?
- Он живет в квартире, состоящей из одной комна¬ты, и ест со сковороды. На деле это не так уж непривле¬кательно, как может показаться. У него прекрасный вкус, и он сделал свою маленькую квартирку совершен¬но очаровательной.
- Итак, это те люди, которые могут получить выго¬ду от завещания: степенный инженер, добродушный вер¬топрах и артистичный представитель богемы.
- Первоначально было семь возможных претенден¬тов, гарантировавших старому Бенджамену осуществле¬ние его замыслов. Трое уже убрали себя своими собствен¬ными руками, теперь еще над одним навис смертный приговор...
- Что вы имеете в виду? - быстро прервал его Тавернер.
- О, - сказал Полсон, - это как раз то, что вызвало у меня ужасное подозрение и заставило прийти к вам. Три человека, которые уже мертвы, лишили себя жизни одним и тем же способом - бросившись с высоты. Тим вчера был в моем офисе. Наша адвокатская контора на¬ходится на верхних этажах здания. На мгновение он высунулся из окна, а когда я спросил его, что он там видит, он сказал: «Интересно, что чувствует человек при падении на асфальт вниз головой?» Я попросил его отойти от окна и не валять дурака. Но я ужасно расст¬роился, ощутив зарождение еще одного самоубийства, и пришел к вам.
- Но почему ко мне? - спросил Тавернер.
- Я читал кое-что об оккультизме и психологии, а также слышал, что в своей работе вы сочетаете обе эти науки, - ответил Полсон, - и мне показалось, что этот случай именно для вас.
- Существует что-то еще, о чем вы мне не сказали, - сказал Тавернер. - Ведь вы что-то подозреваете?
- У меня нет никаких улик. По сути, отсутствие улик заставило меня искать объяснения за пределами нормальных представлений. Почему эти совершенно здо¬ровые мужчины средних лет расстались с жизнью без каких-либо видимых причин? Этого нельзя объяснить на основании принятых теорий, но если допустить возмож¬ность передачи мысли, с чем согласны очень многие, тогда, мне кажется, вполне возможно было с помощью мысленного внушения заставить этих людей покончить с собой.
- Это не только возможно, - сказал Тавернер, - но в менее крайних формах подобные упражнения с тайным давлением очень распространены. Я мог бы рассказать вам несколько любопытных историй в связи с Великой Войной в этой сфере. Не все люди, которые «чего-то достигли», сделали это, пользуясь своим карманом, мно¬гие добиваются этого, следуя каналами подсознания. Но продолжим. Есть ли кто-нибудь, за кем вы следите, если не сознательно, то подсознательно?
- Я рассказал вам все факты, которые можно рас¬сматривать как доказательства. У меня нет улик, но я подозреваю Ирвина.
- На каком основании?
- Ни на каком, скорее из принципа «вы мне не нравитесь, мистер».
- Опишите мне ваше впечатление о нем, ничего не опуская.
- Он неискренен, сэр. Я его ни разу не поймал, но я ему не доверяю. Кроме того, мне никогда не нравилось его окружение. Они балуются гашишем, кокаином, об¬мениваются женами. Они безнравственны. Я предпочи¬таю Боба с его обществом покровителей бездомных ко¬шек, чем Ирвина с его длинноволосыми единомышлен¬никами.
В-третьих, Ирвин - последний, кому, по всей ви¬димости, старый Бенджамен мог бы оставить свое состо¬яние. Я думаю, если он должен будет оставить деньги Ирвину, то только потому, чтобы они не остались за пределами семьи, так как хоть он и ужасно гордится фамилией Бурмистер, но не очень любит этого парня. У них никогда не было контакта. Бенджамен грубый, пря¬молинейный малый, а Ирвин жеманный, как старая дева.
В-четвертых, если бы вы знали Боба и Генри, вам стало бы ясно, что сама постановка вопроса об их способ¬ности совершить нечто подобное неуместна, но Ирвин может — когда человек одурманен наркотиками, он мо¬жет сделать все. Кроме того, он читает то же, что и я, фактически именно он первый подтолкнул меня к этим книгам.
- У вас есть основания считать, что Ирвин хорошо знаком с оккультизмом?
- Он интересуется оккультизмом, но мне трудно вообразить, что он когда-нибудь сможет изучить хорошо что бы то ни было. Он всего лишь любитель.
- Да, он не похож на того, кто может организовать мысленное убийство. Передача мыслей требует больше усилий, чем работа кувалдой. Если перед вами когда-нибудь встанет выбор, стать оккультистом или кузне¬цом, выбирайте работу полегче и отправляйтесь в куз¬ницу, но не в Ложу.
Итак, вы подозреваете Ирвина? Если вы говорите, что нет доказательств, чтобы его поймать, мы просеем его через сито и увидим, что он за фрукт. Сближался ли он с наследниками старого Бурмистера. после того, как завещание становилось известным?
- Не более, чем обычно. Они все единая семья и постоянно видятся друг с другом. Единственное, что вы¬ходило за рамки обычного, это стремление Ирвина укра¬шать их комнаты - он обладает прекрасным вкусом в подборе цветов, - но это же он делал и для многих из нас, кроме того, он конструировал женские одежды. Он необычный парень, сделавший себе хобби из подобных занятий. Он знает все лавки на отшибе, где можно при¬обрести сомнительные сорта кофе и сигарет, а также рестораны, где можно отведать необычную пищу. Мне всегда казалось, что его увлечения больше подходят женщине, чем мужчине.
- А! - сказал Тавернер, - он занимался интерь¬ером их комнат. Это особенно важная подробность: чело¬век, обустраивающий место, где вы живете, может ока¬зать сильное влияние на вашу жизнь, если знает, как использовать свои возможности. Но прежде чем мы дви¬немся дальше, постарайтесь вспомнить, не было ли у покойников чего-либо общего в образе жизни, общих склонностей или черт характера, чего-нибудь, что от¬личало бы их от других.
На несколько минут Полсон погрузился в размыш¬ления.
- Единственное, что я могу припомнить, - сказал он наконец, - это какой-то странный запах, который Ирвину удается поддерживать в комнатах и передавать своим близким друзьям. Он делает из этого великую тайну, но он вообще любит делать тайны из пустяков, это помогает ему чувствовать свою значимость.
-Это уже ближе, - сказал Тавернер, - мы наконец напали на горячий след. Психологическое воздействие запаха очень велико. Что же разыгрывает наш друг со своими таинственными запахами?
- Я не знаю, - ответил Полсон. - Он, вероятно, приобретает их в лавках. Однажды у него был удиви-тельный чай, который, как он сказал, был привезен пря¬мо из Лхасы, а мы нашли там лондонскую этикетку. Вот какого рода этот парень.
- Но что вы можете сказать об этом запахе? Он его передавал каждому из умерших и больше никому?
- Обычно он устраивал это близким приятелям в знак особого расположения. Одним из его любимых трю¬ков было раздобыть крупные маковые головки, прода¬ющиеся аптекарями для припарок, раскрасить их во все цвета, какими пользуются футуристы, набить аромати¬ческой смесью из лепестков и прикрепить к длинному гибкому тростнику. Похожие на крупные яркие цветы, они действительно хорошо выглядели в вазе. Мне он однажды тоже вручил пучок, но я не был удостоен того священного аромата, который сохранялся в его собствен¬ной квартире. Такой же букет был у Перси (одного из погибших), дал он пучок и Тиму. Но я не уверен, имели ли они запах.
- Следовательно, лучшее, что вы можете сделать, это сходить к вашему кузену, взять эти маковые головки и принести их сюда, чтобы я мог взглянуть на них.
Полсон бросился выполнять эту миссию, и, когда дверь за ним закрылась, Тавернер повернулся ко мне.
- Вот вам преимущества интуиции, - сказал он. - У Полсона не было ничего, от чего он мог бы оттолкнуть¬ся, но он инстинктивно не доверял Ирвину. Когда воз¬никли подозрения в грязной игре, он стал проверять свою интуицию, основываясь на наблюдениях, что явля¬ется очень эффективным методом работы, так что вы сможете увидеть, как использование интуиции дает воз¬можность наметить плодотворную линию поиска и с по¬мощью едва уловимых субъективных впечатлений вый¬ти на путь, обещающий твердую почву под ногами. Одна¬ко, прежде чем начать теоретизировать, мы должны посмотреть, что покажут маковые головки. Ничто не может сбить с толку больше, чем предвзятое мнение, и очень легко так исказить факты, чтобы они ему соответ¬ствовали.
Мы занялись другими больными и уже заканчивали свои назначения, когда слуга сообщил, что вернулся мистер Полсон и опять хотел бы нас видеть. Он вошел, держа в руках длинный сверток, его глаза сверкали от волнения.
- Тим получил особый запах, - воскликнул он еще с порога.
- Как вам удалось завладеть головками мака? Вы сказали ему, для чего они вам нужны?
- Я сказал, что хочу показать их другу. Не следует беспокоить его, пока у нас нет ничего определенного, он может совершить самоубийство под воздействием самов¬нушения.
- Мудрая мысль, - сказал Тавернер. - Не зря вы читали книги.
Полсон развернул сверток и выложил на стол с пол¬дюжины великолепно раскрашенных маковых головок. Они походили на волшебные тропические фрукты и, ко¬нечно, представляли вполне подходящий подарок. Та¬вернер осмотрел их одну за другой. Осмотр пяти из них ничего не дал, кроме множества мелких черных зерны¬шек, но шестая испускала тяжелый странный аромат и тарахтела при встряхивании.
- Эта маковая головка, - сказал Тавернер, - пред¬назначена для того, чтобы принести несчастье, и он с силой ударил по ней газетой. На промокательную бумагу выкатились три или четыре зернышка, похожих на засу¬шенный изюм, и среди них лунный камень прекрасной формы.
При виде этого мы дружно вскрикнули. Зачем кому-то было нужно помещать самоцвет ценой в несколько фунтов стерлингов в маковую головку, где его никто и никогда не увидит? Тавернер перевернул темные предме¬ты своим карандашом.
- Какие-то ароматизированные семена, - заметил он и передал их мне. - Понюхайте их, Роудз.
Я взял их и осторожно понюхал.
- Как вы их находите? - спросил мой партнер.
- Неплохо, - сказал я, - но они слегка раздража¬ют слизистую оболочку. Такое чувство, как будто собира¬ешься чихнуть, но вместо этого раздражение переходит в голову и вызывает ощущение, как если бы на мой лоб подул холодный ветерок.
- Этим они возбуждают эпифиз, не так ли? - ска¬зал Тавернер. - Мне кажется, я вижу, каким способом доводят человека до сумасшествия. А теперь возьмите лунный камень в другую руку, начинайте нюхать семе¬на, глядя на лунный камень, и говорите мне, какие мысли приходят вам в голову, как если бы вы были на приеме у психоаналитика.
Я сделал все, как он сказал.
- Я думаю о мыльной воде, - начал я, - я думаю, что неплохо было бы помыть руки. Я думаю об ожерелье моей матери. Я думаю, что этот камень будет очень труд¬но найти, если уронить его на ковер. Еще труднее обна¬ружить его, если выбросить в окно. Мне интересно, ка¬кое ощущение появится, если броситься с высоты? Будет ли...
- Достаточно, - сказал Тавернер и забрал у меня лунный камень. Я удивленно поднял глаза и увидел, что Полсон закрыл лицо руками.
- Боже мой! - произнес он. - И я играл с ним мальчишкой.
Я удивленно переводил глаза с одного на другого.
- Что все это значит? - спросил я.
- Это значит вот что, - ответил Тавернер. - Кто-то изобрел поразительно остроумный, способ хранения пси¬хической энергии. Человек, который лишен развития и сам неспособен пошевелить мозгами, получает возмож¬ность купить немного оккультных способностей. Должно быть, где-то налажено производство этого редкого това¬ра, куда неразборчивые мерзавцы типа Ирвина могут приходить и покупать понемногу, унося его в бумажном пакете.
Я всегда считал, что оккультная работа может вы¬полняться лишь людьми с необычными природными данными, посвятившими долгие годы своему развитию, и эта идея - встать в очередь у прилавка и приобрести скрытые силы, подобно каплям, поразила мое вообра¬жение. Только выражение лица Полсона не дало мне рассмеяться. Но я видел, какие смертоносные возмож¬ности скрываются в плане, так гротескно изображенном Тавернером.
- В этой схеме нет ничего оригинального, - сказал Тавернер. - Это просто коммерческое использование оп¬ределенных природных законов, известных оккультис¬там. Я всегда говорил вам, что в оккультной науке нет ничего сверхъестественного, это просто ветвь знания, ко¬торое обычно не используется и имеет свою специфику, поскольку его преподаватели не торопятся обнародовать свои результаты. Этот чрезвычайно ловкий трюк с лун¬ным камнем и ароматизированными семенами - просто применение определенного оккультного знания в прес¬тупных целях.
- Вы имеете в виду, - сказал Полсон, - что в этой маковой головке есть нечто вроде психического яда? Я могу понять, что запах этих семян может оказывать влияние на мозг, но какова роль лунного камня?
- Лунный камень настроен на ключевую идею, идею самоубийства, - сказал Тавернер. - Кто-то - не Ирвин, у него на это не хватит ума - создает очень четкую ментальную картину самоубийства, осуществляемого с помощью прыжка с высоты, и запечатлевает эту картину (я не буду говорить, каким образом) на этом камне, так что любой, кто войдет в достаточно близкий контакт с лунным камнем, получит отпечаток этой кар¬тины в мозгу точно так же, как человек, находящийся в депрессии, может заразить своей депрессией других, да¬же не говоря им ни слова.
- Но как может неодушевленный предмет испыты¬вать какие-то эмоции? - спросил я.
- Не может, - ответил Тавернер. - Но существует ли такая вещь, как неодушевленный предмет? Оккультная наука учит, что таких вещей нет. Один из наших принципов гласит, что разум заложен в минерал, он спит в растении, дремлет в животном и бодрствует в человеке. Достаточно понаблюдать, как усик душистого горошка ищет опору, чтобы понять, что движения растения целе¬направленны. Хорошо известна также работа, связанная с усталостью металла. Спросите у своего парикмахера, устает ли его бритва, и он скажет вам, что он регулярно дает ей отдых, иначе уставший металл утратит способ¬ность сохранять остроту лезвия.
- Допустим, - сказал я. - Но не хотите же вы сказать, что этот камень обладает достаточным сознани-ем, чтобы усвоить идею и передать ее в подсознание человека?
- Именно это я и хочу сказать, - ответил Тавернер. - Кристалл - это вершина развития минерального мира, и в этом камне на столе вполне достаточно ума для усво¬ения определенной информации, если на него будет ока¬зано достаточно сильное воздействие. Вспомните исто¬рию о «Бриллианте Надежды» и других известных коллекционерам драгоценных камнях. Ментальное раз¬витие кристаллов дает им преимущество, которое ис¬пользуется при изготовлении талисманов и амулетов. С незапамятных времен для этих целей применялись дра¬гоценные камни, а позже - и драгоценные металлы. Этот лунный камень является амулетом дьявола.
- Тавернер, - сказал я, - не хотите же вы сказать, что верите в колдовство?
- Конечно! А вы разве не верите?
- О Небо, в наш просвещенный век? Нет, не верю.
- Мой дорогой мальчик, если вы сталкиваетесь с верой, которую пронесли через века народы, не имеющие никаких связей между собой, - можете быть уверены, что в этом что-то есть.
- То есть, грубо говоря, - сказал Полсон, который до этого молча смотрел на Тавернера, - вы верите, что некто научил этот лунный камень, как оказывать гип¬нотическое внушение?
- Грубо говоря, да, - ответил Тавернер, - если сейчас на пианино нажать клавишу ноты «до», струна соседнего пианино начнет звучать в унисон на ноте «до».
- Как же лунный камень осуществляет гипноз? - спросил я, боюсь, не без злости.
- Вот для этого он нуждается в помощи этой штуки, - сказал Тавернер. - Вот откуда появились эти пахнущие семена, и трудно себе представить устройство, которое бы отличалось большей дьявольской изощренностью.
Не каждый поддается гипнозу, поэтому надо было изобрести какое-то устройство, которое бы позволило на время вызвать чувствительность у флегматичных при¬земленных Бурмистеров, против которых это устройство направлено. Даже вы, Роудз, согласитесь, что существу¬ют некоторые наркотическое вещества, способные изме¬нять условия деятельности и состояние сознания - для одних это алкоголь, для других хлороформ.
На Востоке, где об этих веществах известно значи¬тельно больше, чем у нас, было проведено тщательное изучение наркотиков, способных вызывать изменение, и там знакомы с множеством веществ, о которых понятия не имеет британская фармакопея. Существует большое количество наркотиков, которые способны, по крайней мере на время, вызвать состояние ясновидения, и эти темные семена из их числа. Я не знаю, что это за семена, я с ними не знаком, но я постараюсь найти их, хотя они не могут быть общеизвестными, тогда мы сможем прос¬ледить их происхождение и уничтожить эту дьявольс¬кую кухню.
- Следовательно, - сказал Полсон, - вы считаете, что кто-то запечатлел идею в душе этого лунного камня так, что он может оказывать влияние на любого доста¬точно чувствительного человека, а потом добавил семена со своей дьявольской ароматической смесью, чтобы под их наркотическим воздействием обычный человек при¬обретал повышенную чувствительность и становился вос¬приимчивым к влиянию лунного камня?
- Абсолютно верно!
- И какой-то дьявол производит эти вещи и потом продает их опасным дуракам вроде Ирвина?
- Это мое мнение.
- Тогда его следует повесить!
- Я не согласен с вами.
- Вы позволите этому хладнокровному убийце без¬наказанно уйти?
- Нет. Я считаю, что наказание должно соответство¬вать преступлению. Оккультные дела всегда совершают¬ся оккультными средствами. Помимо погружения в сме¬тану есть много других способов лишить кота жизни.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
П

- Я думаю, решение этого вопроса не отнимет у вас много времени, - заметил я Тавернеру, когда Пол сон ушел, рассыпавшись в благодарностях.
- Если вы думаете, что это конец, - сказал мой коллега, - вы глубоко ошибаетесь. Ирвин наверняка сделает еще одну попытку, и, естественно, я этого так не оставлю.
- Если вы обратитесь в полицию, вы только нарве¬тесь на оскорбления, - сказал я ему. - Если вы счи-таете, что двенадцать британских бакалейщиков в суде присяжных повесят Ирвина, то вы тоже ошибаетесь. Они скорее попросят судебного священника навестить вас и посмотреть, не сможет ли он заставить вашу семью что-нибудь сделать с вами.
- Все это я знаю, - ответил Тавернер. - В случае оккультного нападения абсолютно бесполезно обращать¬ся к закону, но, как вам известно, существует такая вещь, как полиция медиумов. Члены всех регулярно со¬бирающихся Лож связаны клятвой либо разбираться самим, либо сообщать в свои братства о всех случаях ментального злоупотребления, которые становятся им известны, и у нас существуют свои способы добиться справедливости.
- Вы намерены преподнести Ирвину некоторую порцию контрвнушения?
- Нет, я не буду этого делать. У нас нет абсолютной уверенности в его виновности, хотя все выглядит очень подозрительно. Я разберусь с ним другим способом, и если он не виновен, то останется невредим, ну а если виноват, будет наказан в соответствии со своим преступ¬лением. Однако первое, что нужно сделать, это встре¬титься с ним, не вызывая его подозрений. Как бы вы приступили к этому делу, Роудз?
- Пусть Полсон представит меня, - сказал я.
- Полсон и Ирвин не в слишком хороших отно¬шениях, более того, я, к несчастью, достаточно известен, и Ирвин почует неладное в ту же минуту, когда я появ¬люсь. Попытайтесь еще.
Я отважился сделать еще несколько предложений, начиная от попытки обратиться к нему с просьбой пок¬расить маковые головки до падения в судорогах у его ног, когда он будет выходить из своей квартиры. Все это было отвергнуто Тавернером как имеющее мало шансов на успех и могущее вызвать его подозрения и помешать повторной попытке загнать его в угол, если первая ока¬жется неудачной.
- Вам следует работать с учетом его интересов, и тогда он сам свалится к вам в руки, как спелый горох. Какая польза от изучения психологии, если вы никогда ее не используете? Держу пари, что еще до конца недели Ирвин будет умолять меня, как о великом благе, со¬вершить над ним суд.
- Какое начало можете предложить вы? - спросил я.
Тавернер задумчиво перекатывал зернышки каран¬дашом:
- Тут не может быть общего подхода. Сначала я выясню, что это такое и где он их взял. Пойдемте со мной на Бонд-Стрит. Там есть один парфюмер, который, возможно, в состоянии сказать мне то, что я хотел бы узнать.
Нам не потребовалось много времени, чтобы добрать¬ся до места нашего назначения, и я стал свидетелем той забавной немой сцены, какие часто наблюдал, когда Та¬вернер нуждался в моей помощи. Из глубины лавки был вызван человек в грязном белом лабораторном халате, который явно совсем не знал Тавернера, мой компаньон сделал левой рукой неприметный для непосвященного знак, и немедленно отношение нового знакомого к нам изменилось. Нас провели в комнату за прилавком. Это была наполовину лаборатория, наполовину склад, и там, среди химических принадлежностей, ярких оберток, пучков трав и остатков пищи таинственные семена были подвергнуты изучению.
- Это из семейства Dipteryx, - сказал мужчина в белом халате, - тот же вид бобовых, что и Tonquin, называется Dipteryx Irritans. Его иногда используют в качестве примеси, добавляя к настоящим бобам Tonquin, когда ввозят их в измельченном виде. Конечно, малое его количество не может быть обнаружено никакими химическими средствами, но я бы вам не советовал дер¬жать это вещество среди ваших носовых платков - оно может вызвать сенную лихорадку и повлиять на зрение.
- Много ли его ввозят в нашу страну?
- Никогда, только в качестве примеси и только в измельченном виде. Он не имеет коммерческой ценно¬сти. Вы не сможете купить его здесь, если попытаетесь, по сути, вы не сможете купить его и на, Мадагаскаре (откуда он родом), потому что ни один торговец аро¬матическими веществами не захочет держать его в своем доме. Вам бы пришлось самому собирать их с диких лоз.
- Есть ли у Вас рекламные проспекты изготови¬телей ароматических веществ?
- Нет, мы не получаем их, но вы сможете найти марку вещества в аптекарских журналах.
Мой коллега поблагодарил его за информацию, и мы вернулись на Харли-Стрит, где Тавернер принялся выво¬дить объявление о том, что некий мистер Троттер хочет разместить партию Dipteryx Irritans и просит присылать заказы.
Около недели спустя мы получили через редакцию журнала письмо, в котором говорилось, что мистер Мин¬ски из Челси готов иметь с нами дело, если мы предос¬тавим ему образец и назовем нашу минимальную цену. Получив это послание, Тавернер хмыкнул.
- Рыбка клюнула, Роудз, - сказал он. - Мы немед¬ленно отправляемся к мистеру Мински.
Я кивнул в знак согласия и потянулся за шляпой.
- Не в этой одежде, Роудз, - сказал мой коллега. - Мистер Мински немедленно закроет свою лавочку, едва заметит приближающийся цилиндр. Давайте посмот¬рим, что мы сможем найти в моем карманном несессере.
«Карманным несессером» Тавернер называл старый чемодан с несколько сомнительной одеждой, служившей ему для маскировки, когда он не хотел раскрывать свою принадлежность к Харли-Стрит перед теми, кто не мог этого оценить. Через несколько минут я лишился своих обычных доспехов и был облачен в потрепанный корич¬невый костюм с претензией на моду- черные ботинки, которые когда-то были коричневыми, и мягкая фетровая шляпа завершили мой дискомфорт, а Тавернер, блещу¬щий великолепием зеленоватого сюртука и побитой мо¬лью шляпы, заявил мне, что если бы не моя булавка с рубином (которая появилась из банки из-под печенья), он не согласился бы идти со мной рядом!
Мы доехали на автобусе до Виктория-Стейшн, а за¬тем по Кингз-Роуд добрались до места нашего назна¬чения, которое находилось на затемненной стороне ули¬цы. Лавка мистера Мински несколько удивила нас - мы думали, нас ждет беседа с кем-то вроде старьевщика, но вместо этого обнаружили, что представшая нашему взо¬ру лавка не лишена некоторых претензий. Гончарные изделия Раскина и футуристические шторы украшали окна, а в ларце у двери висели украшения из самоцветов, выполненные руками частных ювелиров. Сам же мистер Мински в коричневом бархатном пиджаке с галстуком в виде миниатюрной ленты смотрел на Тавернера так, словно предлагал ему помыться!
Мой коллега ткнул в бархатный костюм владельца магазина указательным пальцем, специально испачкан¬ным сажей о решетку камина в приемной комнате.
- Вы тот господин, который хочет купить бобы Топquin? - спросил он.
- Мне не нужны никакие бобы Tonquin, мил чело¬век, - ответил тот крайне раздраженно. - Я понял из вашего объявления, что вы хотели бы разместить партию Dipteryx Irritans. Бобы Tonquin принадлежат к другому виду, Dipteryx душистый. Я могу достать его, где угодно, но если вы можете добыть для меня бобы Irritan, мы можем заключить сделку.
Тавернер прикрыл один глаз, отвратительно под¬мигнув.
- Понимаете ли вы, о чем вы говорите, юный друг, - поинтересовался он у бархатной личности. - Вы покупа¬ете эти орешки для себя или по заказу?
- Какое это имеет для вас значение? - надменно спросил мистер Мински.
- О, никакого, - сказал Тавернер, который был похож на старьевщика больше, чем когда-либо, - просто я предпочитаю заключать сделки с непосредственным заказчиком и всегда даю десять процентов посреднику за представление.
В ответ на это Мински вытаращил глаза, и я понял, что то, что предполагал Тавернер, было, по-видимому, правдой - Мински действовал от имени кого-то еще, кто мог быть, а мог и не быть Ирвином. Я также понял, что ему запрещено принимать комиссионные от любого из участников сделки. Он явно был вынужден скрывать личность своего заказчика, но было очень интересно уз¬нать, насколько твердо он готов придерживаться инст¬рукций. Наконец он сказал:
- Так как, вы отказываетесь иметь дело со мной, я свяжусь со своим заказчиком и узнаю, готов ли он ку¬пить у вас товар напрямую. Приходите в среду в это же время, и я дам вам ответ.
Мы вернулись к цивилизации и отбросили унижав¬шее нас облачение до тех пор, пока не пришел назначен¬ный срок и, опять облачившись в форму, как будто приз¬ванную замаскировать нашу бедность, мы вернулись в лавку мистера Мински. Когда мы вошли, мы увидели мужчину, сидящего в углу дивана и курящего аромати¬зированную сигарету. Eh"o был человек тридцати одного - тридцати двух лет, болезненного вида, с землистым лицом и неестественно расширенными зрачками. Поза, в которой он откинулся на диванные подушки, говорила о том, что его жизненная энергия была невысока. Легкая дрожь окрашенных никотином пальцев довершала кар¬тину.
Тавернер даже в своих лохмотьях сохранял вполне импозантный вид, и человек на диване уставился на него с удивлением.
- Это вы желаете приобрести бобы Irritans? - спро¬сил мой спутник.
Молодой человек кивнул, не вынимая сигареты изо рта и продолжая с удивлением смотреть на Тавернера, который в обращении с ним принял совсем другой тон, чем в разговоре с Мински.
- Бобы Irritans обычно предметом коммерции не являются, - продолжал Тавернер. - Можно мне поин-тересоваться, для чего они вам нужны?
- Это не ваша забота, - ответил человек с сига¬ретой.
- Прошу прощения, но эти бобы, - сказал Тавер¬нер, - обладают определенными свойствами, вообще не известными за пределами Востока, где они оцениваются по их реальной стоимости, и мне интересно знать, хотите ли вы воспользоваться этими свойствами, так как не¬сколько моих бобов приготовлены с учетом этого обстоя¬тельства.
- Мне очень нужно нечто подобное! - неестественно блестевшие глаза говорившего вспыхнули еще ярче от нетерпения.
- Вы, случайно, не американец? - Тавернер заго¬ворщически понизил голос до шепота.
Яркие глаза горели подобно лампам.
- Я безгранично заинтересован в них.
- Они достойны интереса, - сказал Тавернер, - но это детские забавы. - Он небрежно раскрыл свою ла-донь, показывая черные семена, извлеченные из маковой головки, которые сейчас служили ему образцом предла¬гаемого товара.
Теперь сигарета покинула апатичный рот.
- Вы хо¬тите сказать, что знаете что-то о Кундалини?
- Огонь священной змеи? - спросил Тавернер. - Конечно, мне известны его свойства, но я лично их не использую. Я считаю их действие слишком сильным. Они способны выбить из колеи не готовый к этому ум. Я всегда использую свои ритуальные методы.
- Вы что, обучаете учеников? - воскликнул наш новый знакомый, почти вне себя от нетерпения.
- Да, временами, если нахожу подходящего челове¬ка, - сказал Тавернер, с отсутствующим видом играя черными семенами.
- Я чрезвычайно этим интересуюсь, - сказал муж¬чина на диване. - Не могли бы вы меня рассматривать как подходящего человека? Я убежден, что обладаю гип¬нотическими способностями. Я часто вижу в высшей степени необычные вещи.
Тавернер долго его рассматривал, пока собеседник ждал вынесения приговора.
- Вас, вероятно, будет нетрудно обучить навыкам астрального видения.
Наш новый знакомый вскочил на ноги.
- Поехали ко мне, - закричал он. - Там мы сможем все обговорить в спокойной обстановке. - Я, полагаю, вам потребуется вознаграждение? Я небогат, но любой труд требует опла¬ты и я готов оплатить ваши усилия.
- Моя ставка пять гиней, - сказал Тавернер с вы¬ражением, достойным Урии Гипа.
Человек с душистой сигаретой издал вздох облег¬чения. Я уверен, что если бы Тавернер добавил к этой цифре еще ноль, тот уплатил бы и эту сумму. Мы при¬были в его квартиру - большую, хорошо освещенную комнату, расписанную самой невероятной смесью кра¬сок. Кушетка, которая, видимо, ночью служила посте¬лью, стояла в углу перед камином. Из ближнего угла комнаты шел тот неописуемый запах, от которого невоз¬можно избавиться там, где накапливаются остатки пи¬щи, - запах беконной шкурки и разлитого кофе, а неви¬димый протекающий кран сообщил нам, где умывается наш хозяин.
Тавернер предложил ему лечь на кушетку, вытащил из своего кармана пакет с черным порошком и вытряс несколько зернышек в медную курильницу, стоявшую на каминной полке. Тяжелые клубы дыма поплыли по квартире, подавляя доносящиеся из углов запахи, что навело меня на мысль о кумирнях и странных ритуалах, с помощью которых стараются умилостивить свирепых богов.
Кроме окуривания, Тавернер повел обычную гипно¬тическую обработку, с чем я, благодаря своему меди¬цинскому опыту, уже имел возможность познакомиться. Я наблюдал, как человек на кушетке быстро вошел в состояние глубокого гипноза, а затем в состояние рас¬слабления почти с полным прекращением жизненных функций - уровень, до которого лишь очень немногие гипнотизеры могут или отваживаются доводить своего пациента. Затем Тавернер начал работать с одним из важнейших центров, где располагается нервное сплете¬ние. В чем состоял его метод, я не мог себе ясно предс¬тавить, так как Тавернер был обращен ко мне спиной, но это тянулось недолго и вскоре с помощью ряда быстрых гипнотических пассов он вернул свою жертву в нормаль¬ное состояние.
Наполовину окоченевший мужчина сел на кушетке, глупо мигая на свету. Вся процедура заняла около двад¬цати минут, и он достаточно ясно давал нам понять, что сеанс не стоит денег, которые он безо всякого удоволь¬ствия отсчитывал Тавернеру.
Тавернер, однако, не проявлял желания уйти, затя¬гивая разговор и, как я заметил, внимательно следя за своим пациентом. Последний казался чем-то обеспокоен¬ным и, поскольку мы не трогались с места, наконец сказал:
- Извините, мне кажется, за дверью кто-то есть, - и, пройдя через комнату, быстро открыл дверь и выгля¬нул. Его взору предстал лишь пустой коридор. Он вер¬нулся и возобновил свой разговор с Тавернером, но без должного внимания, время от времени бросая тревож¬ный взгляд через его плечо.
Затем, внезапно прервав моего коллегу на середине предложения, он сказал:
- Я уверен, в комнате кто-то есть, у меня странное ощущение, как будто за мной наблюдают, - и он отдер¬нул тяжелую штору, которая закрывала альков, но за ней не было ничего, кроме веника и щеток. Пройдя в другой угол, он открыл шкаф, заглянул под кровать и тщательно обыскал всю квартиру, осматривая все потай¬ные места, которые едва ли могли скрыть ребенка. Ув¬лекшись поисками, он, казалось, совсем забыл о нашем присутствии, но наконец повернулся к нам.
- Это очень странно, - сказал он. - Но я не могу избавиться от ощущения, что за мной наблюдают. Слов¬но сам дьявол находится здесь, прячась в комнате и выжидая, когда я повернусь к нему спиной.
Внезапно он посмотрел вверх.
- Что это за странные шары света, движущиеся по потолку? - воскликнул он.
Тавернер дернул меня за рукав. - Пошли, - сказал он, - нам пора уходить. Маленькие друзья Ирвина - не слишком приятная компания.
Мы покинули хозяина, который столбом стоял среди комнаты и следил глазами за невидимым объектом, мед¬ленно прокладывающим свой путь вниз по стене. Что произошло, когда он достиг пола, я так и не узнал.
Выйдя на улицу, я с облегчением вздохнул. Опреде¬ленно, в этой квартире было что-то неприятное.
- Какую чертовщину вы устроили этому человеку? - спросил я у своего спутника.
- То, что я пообещал сделать, - дал ему ясно¬видение, - ответил Тавернер.
- Как же он должен понести наказание за совершен¬ные им жестокости?
- Нам неизвестно, чтобы он совершал какие-нибудь жестокости, - вежливо ответил Тавернер.
- Тогда чем же вы руководствовались?
- Именно этим. Когда человек получает способность ясновидения, первое, что он видит, - это свою обнажен¬ную душу и, если этот человек тот, что мы предполагали, это будет, вероятно, последним видением, поскольку душа, хладнокровно подготовившая эти убийства, не вы¬несет их вида. Если же, с другой стороны, он просто обычный человек, не слишком плохой или хороший, тогда он обогатится интересным переживанием.
Внезапно где-то над нашими головами в сгущаю¬щихся сумерках пронесся леденящий душу пронзитель¬ный крик. Он был настолько страшен, что вызвал ужас у всех, кто его слышал, и другие прохожие, так же как и мы, замерли при этом звуке. С грохотом распахнулась дверь, отдавшись эхом по всему зданию, которое мы только что покинули, и мы увидели, как бегущий чело¬век пересекает дорогу и направляется к реке.
- Бог мой! - сказал я. - Он же побежал к дамбе, - и хотел ринуться в погоню, но Тавернер остановил меня.
- Это его дело, а не наше, - сказал он. - И в любом случае я сомневаюсь, чтобы он встретился со смертью, когда дойдет до точки, - смерть, как вам известно, может быть очень страшной штукой.
Он был прав, так как звук шагов повернул вдоль улицы, и человек, который только что пронесся мимо нас, как слепой, устремился к ярким огням и человечес¬кому стаду на ревущей Фулхем Роуд.
- Что же он увидел? - спросил я Тавернера, и холод пробежал по моей спине. Я нелегко поддаюсь панике, что бы я ни увидел, но, должен честно признаться, боюсь вещей, которых не понимаю.
- Он встретил Стоящего у Порога, - сказал Тавер¬нер и замолчал. Но у меня и не было никакого желания расспрашивать его дальше. Я видел лицо Ирвина, когда он пробегал мимо, и оно сказало мне все, что мне следо¬вало знать о природе этого странного Обитателя внешней тьмы.
Тавернер остановился, чтобы опустить пачку денег, которая была у него в руках, в ящик для сбора пожерт¬вований онкологической больницы.
- Роудз, - спросил он, - вы бы предпочли уме¬реть - и делу конец или провести всю свою жизнь в страхе смерти?
- Я бы предпочел десять раз умереть, - ответил я.
- И я тоже, - сказал Тавернер. - Пожизненный приговор хуже смертного приговора.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ГОНЧАЯ СМЕРТИ
(СОБАКА, НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ)

- Все в порядке? - спросил мой пациент, когда я, закончив прослушивание, отложил стетоскоп. - Я могу жить спокойно до конца своих дней?
- Ваше сердце работает не совсем так, как хотелось бы, - ответил я, - но если относиться к нему осторож¬но, оно будет служить так долго, как вы того пожелаете. Следует, однако, избегать чрезмерных напряжений.
На лице мужчины появилось странное выражение.
- А если напряжения охотятся за мной? - спросил он.
- Вы должны так наладить свою жизнь, чтобы све¬сти их, по возможности, к минимуму.
Из другого конца комнаты донесся голос Тавернера: - Если вы закончили с его телом, Роудз, то я примусь за его душу.
- Мне представляется, - сказал наш пациент, - что они достаточно тесно связаны между собой. Вы ска¬зали, что мое тело должно быть спокойным, - он снова взглянул на меня, - но что мне делать, если мой разум умышленно наносит ему удары? - и он повернулся к моему коллеге.
- Именно этим я и хотел заняться, - ответил Тавернер. - Мой друг сказал вам, что делать, теперь я покажу вам, как это делать. Идите сюда и расскажите мне о своих симптомах.
- Галлюцинации, - сказал посетитель, застегивая рубашку. - Черная собака свирепого вида внезапно воз¬никает в темном углу и бросается на меня или пытается это сделать. Пока я еще не доставлял ей удовольствия видеть меня убегающим - я не решаюсь на это из-за нездорового сердца, но боюсь, что однажды мне придется бежать и тогда, вероятно, я свалюсь мертвым.
Тавернер вопросительно посмотрел на меня, я кив¬нул. Если человек побежит слишком быстро или далеко, это вполне может случиться.
- Какой породы эта собака? - задал вопрос мой коллега.
- Неопределенной. Обычная равнинная собака, че¬тыре ноги, хвост, размером с мастифа, но другого телос¬ложения.
- Как она появляется?
- Трудно сказать. Не похоже, чтобы она следовала какой-то системе, но обычно она приходит с наступле¬нием темноты. Если я оказываюсь на улице после захода солнца, то стоит мне оглянуться - и я вижу ее идущей следом, или если я сижу в комнате, когда день уже угасает, но лампу зажигать еще рано, я могу увидеть, как она притаилась за мебелью и выжидает удобного случая.
- Удобного случая для чего?
- Вцепиться мне в глотку.
- Почему она ни разу не захватила вас врасплох?
- Этого я сам не могу понять. Она, кажется, теряет массу возможностей для нападения, выжидая удобного момента для атаки до тех пор, пока я не осознаю ее присутствия.
- Что она делает потом?
- Как только я повернусь и увижу ее, она начинает приближаться ко мне! Если я выхожу, чтобы прогулять¬ся, она ускоряет бег, чтобы догнать меня, а если я внутри помещения, начинает выслеживать меня среди мебели. Я уже говорил вам, что она может оказаться лишь пло¬дом моего воображения, но, когда она наблюдает за мной, ее взгляд ужасен.
Пациент умолк и вытер со лба пот, выступивший у него во время рассказа.
Подобное преследование - не слишком приятная вещь для любого, кто одержим навязчивой идеей, до для человека с таким сердцем, как у нашего пациент а, оно было особенно опасно.
- Что вы предпринимаете для защиты от этого соз¬дания?
- Я удерживаю ее, говоря: «Ты нереальная, ты зна¬ешь это, ты только жуткий кошмар, и я не позволю тебе меня схватить».
- Хорошая защита, как и любая другая, - сказал Тавернер. - Но я обратил внимание, что вы разгова-риваете с ней, словно она реальна.
- Ей-богу, именно так! - задумчиво сказал наш посетитель. - Это что-то новое. Я никогда раньше так не думал. Я считал само собой разумеющимся, что тварь нереальна, только фантом в моем собственном мозгу, но с некоторых пор начало вкрадываться сомнение. Если представить, что она действительно существует? Что она обладает реальной силой, чтобы напасть на меня? Где-то в глубине души у меня появилось подозрение, что эта собака вовсе не так безопасна.
- Она определенно станет крайне опасной для вас, если вы потеряете самообладание и побежите от нее. Пока вы сохраняете хладнокровие, я не думаю, чтобы она могла вам чем-то повредить.
- Совершенно верно. Но есть предел, за которым самообладание можно потерять. Представим, что ночь за ночью, укладываясь спать, вы всякий раз просыпаетесь от мысли, что это создание находится в комнате, вы видите ее морду, высовывающуюся из-за занавески, вы собираетесь с духом, освобождаетесь от нее и успокаива¬етесь. Затем, когда вас вновь одолевает сонливость и вы бросаете последний взгляд, чтобы убедиться, что все в порядке, вдруг появляется что-то темное между вами и угасающим отблеском огня. Вы не решаетесь заснуть и не можете продолжать бодрствовать. Вы можете прек¬расно сознавать, что все это игра воображения, но подоб¬ные вещи, повторяясь из ночи в ночь, изнашивают вас.
- Это происходит регулярно каждую ночь?
- Почти. Ее привычки не совсем постоянны, так как, кроме того, что я вам рассказал, она всегда отсутст¬вует по пятницам, и, если бы не это, я бы уже давно умер. Когда наступает пятница, я говорю ей: «Ну, тварь, настало время вашего звериного шабаша», и в восемь вечера отправляюсь спать и сплю двенадцать часов подряд.
- Если вы согласны отправиться в мою лечебницу в Хиндхеде, мы, возможно, сумеем удалить это создание из вашей комнаты и обеспечить хороший ночной отдых, - сказал Тавернер. - Но что нам действительно хотелось бы знать, - он сделал почти незаметную паузу, - поче¬му ваше воображение посещают собаки, а не, скажем, освященный веками образ алой змеи?
- Я тоже хотел бы знать, - ответил наш пациент. - Если бы это были змеи, я мог бы взять побольше воды и утопить их, но эта крадущаяся черная тварь... - он пожал плечами и последовал за слугой из комнаты.
- Ну, Роудз, что вы на это скажете? - спросил мой коллега, когда дверь закрылась.
- На первый взгляд, - сказал я, - это похоже на обычный случай галлюцинаций, но я уже видел у вас достаточно странных больных, чтобы ограничиваться лишь внутренними механизмами психики. Вы считаете, что мы имеем дело еще с одним случаем передачи мысли?
- О, вы продвигаетесь, - сказал Тавернер, одоб¬рительно кивая головой. - Когда вы впервые присоеди-нились ко мне, вы, не колеблясь, рекомендовали успо¬коительные средства всем больным, у кого болезнь была связана с мозгом. Теперь вы признаете, что на Небесах и на Земле существуют вещи, которых вы не изучали в медицинских школах.
Итак, вы предполагаете, что мы имеем дело с пере¬дачей мысли? Я тоже склонен думать, что это так. Когда пациент рассказывает вам о своих галлюцинациях, он настаивает на них и часто объясняет, что это психи¬ческие явления, но, когда пациент подробно описывает психические явления, он обычно извиняется за них и объясняет, что это всего лишь галлюцинации. Но почему тварь не нападет и не разделается с ним и почему она берет регулярный выходной, как будто в соответствии с каким-то указом о рабочих днях?
- Пятница, пятница, - размышлял он. - Что же в ней есть такое особое?
Он внезапно хлопнул ладонью по столу.
- Пятница - это день встречи Черной Ложи. Мы снова должны идти по их следу. Они узнают обо мне еще до того, как мы закончим. Кто-то получивший оккульт¬ную подготовку в Черной Ложе, несет ответственность за это собачье привидение. Причина, по которой Мартин может спокойно спать по пятницам, состоит в том, что его потенциальный убийца сидит в этот вечер в Ложе и не может заниматься своими личными делами.
- Его потенциальный убийца? - спросил я.
- Конечно. Любой, кто посылает подобный призрак человеку с таким сердцем, как у Мартина, знает, что рано или поздно призрак станет причиной его смерти.
Представим, что Мартин, обнаружив в безлюдном месте следующую за ним собаку, впал в панику и побежал?
- Он пробежит около полумили, - сказал я, - сомневаюсь, чтобы ему удалось пробежать больше.
- Это чистый случай ментального убийства. Какой-то хорошо обученный оккультист создал мыслеформу черной собаки, и он в достаточном контакте с Мартином, чтобы передать эту мыслеформу в его сознание с помо¬щью передачи мысли, а Мартин видит или думает, что видит, образ, созданный в сознании другого человека.
Подобная мыслеформа сама по себе безвредна, кроме того страха, который она внушает. Но как только Мар¬тин потеряет голову и прибегнет к сильным физическим мерам обороны, эта перегрузка спровоцирует сердечный приступ и он упадет мертвый без малейшего намека на то, что именно вызвало смерть. В один из ближайших дней мы посетим эти Черные Ложи, Роудз, они знают слишком много. Звоните Мартину в отель «Сесиль» и скажите ему, что мы вечером заберем его к себе.
- Как вы предполагаете справиться с этим случаем? - спросил я.
- Дом закрыт вибрациями психического колокола, так что с ним ничего не сможет произойти, пока он под его защитой. Затем мы выясним, кто отправитель, и посмотрим, можно ли разделаться с ним и остановить его раз и навсегда. Разрушение твари не лучший выход, ее создатель тут же произведет следующую. Тот, до кого мы должны добраться, - это человек, стоящий за этой со¬бакой.
Нам, однако, надо быть осторожными, чтобы Мар¬тин не заметил, что мы считаем, будто ему грозит опас¬ность, иначе он утратит свою единственную защиту от твари - веру в ее нереальность. Это увеличивает наши трудности, так как мы не смеем задавать ему много вопросов, чтобы не вызвать у него подозрений. Мы долж¬ны добраться до фактов окольными путями.
По дороге в Хиндхед Тавернер беседовал с пациентом об оккультных теориях, чего прежде я никогда за ним не замечал. Иногда, уже подводя итог, он объяснял законы, лежащие в основе явления, чтобы лишить неведомое тех ужасов, которые оно вызывало, и дать возможность сво¬ему пациенту справиться с ними, но чтобы он это делал заранее? Никогда.
Я слушал, не переставая удивляться, а потом понял, что Тавернер хочет выудить. Он хотел выяснить, облада¬ет ли сам Мартин какими-либо оккультными знаниями, и использовал свое собственное увлечение, чтобы про¬будить интерес у другого, если он у него имеется.
Дипломатия моего коллеги немедленно принесла плоды. Мартин тоже интересовался этими вопросами, хотя реальные его познания были равны нулю - даже я сумел заметить это.
- Я хочу, чтобы вы и Мортимер встретились, - сказал Мартин. - Это ужасно интересный тип. Одно время, бывало, засиживались с ним до полуночи, беседуя на эти темы.
- Мне доставит удовольствие встретиться с вашим другом, - ответил Тавернер. - Как вы считаете, его можно будет убедить приехать к нам в одно из воскре¬сений? Я всегда ищу тех, от кого могу узнать что-нибудь новое.
- Я... я боюсь, что не смогу с ним сейчас связаться, - сказал наш спутник и погрузился во всепоглощающее молчание, из которого его не могли вытащить никакие усилия Тавернера опять завязать разговор. Мы явно за¬тронули болезненную тему, и я увидел, что мой коллега мысленно отметил этот факт.
Как только мы приехали, Тавернер направился пря¬мо в кабинет, открыл сейф и вынул свою картотеку.
- Маттео, Монтэгю, Мортимер, - бормотал он, пе¬рекладывая карточки. - Энтони Уильям Мортимер, пос¬вящен в орден Братьев в Сутанах - октябрь 1912 года- назначен Вооруженным Охранником - май 1915 года- арестован по подозрению в шпионаже - март 1916 года. Возбуждено дело по обвинению в использовании чрез¬мерного влияния при составлении завещания его мате¬ри. (Все указывало на его причастность к этому, но ни¬кто не мог схватить его за руку.) Стал Великим Масте¬ром Ложи Когорты Разрушителей . Код: два, три, два- псевдоним «Шакал».
- Так много о мистере Мортимере. Человек, с кото¬рым, я думаю, лучше не встречаться. Теперь хотел бы я узнать, чем же Мартин вывел его из себя.
Поскольку мы не решались задавать Мартину вопро¬сы, нам оставалось наблюдать за ним, и вскоре я заме¬тил, что он просматривает получаемую почту с величай¬шей тревогой. Он всегда слонялся по холлу в ожидании ее прибытия и нетерпеливо хватал свою скудную почту, казалось, с той только целью, чтобы немедленно впасть в уныние. Какого бы письма он ни ожидал, оно так и не приходило. Он, однако, не выражал никакого удивления по этому поводу, и я пришел к выводу, что он скорее тешит себя надеждой, чем ожидает чего-то такого, что должно произойти.
Но однажды, когда он уже больше не мог этого вы¬держать, а я, проверив около восьми вечера почтовый ящик, сказал ему, что для него ничего нет, он выпалил:
- Поверите ли, доктор Роудз, что «разлука застав¬ляет сердце любить сильнее»?
- Это зависит от человека, - ответил я. - Но обыч¬но я замечал, что когда вы рассорились с кем-нибудь, то скорее готовы смотреть сквозь пальцы на его недостатки, если вы некоторое время находились вдали от него.
- Но если вы влюблены в кого-то? - продолжил он наполовину тревожно, наполовину застенчиво.
- Я считаю, что любовь остывает, если ее не под¬питывать, - ответил я. - Человеческий ум обладает огромными возможностями адаптации, и рано или позд¬но человек привыкает обходиться без своих ближайших и любимейших.
- Я тоже так думаю, - сказал Мартин, и я увидел, как он отправился в дальний угол искать утешения в своей трубке.
- Значит, здесь замешана женщина, - сказал Тавернер, когда я сообщил ему о нашем разговоре. - Мне бы хотелось взглянуть на нее. Я намерен выступить в роли противника Мортимера, и, если он посылает черные мыслеформы, хотел бы я посмотреть, чего я смогу добиться с помощью белой.
Я догадался, что Тавернер намерен применить метод молчаливого внушения, непревзойденным мастером ко¬торого он был.
По-видимому, магия Тавернера сработала достаточно быстро, так как пару дней спустя я вручил Мартину письмо, которое заставило его лицо засиять от удоволь¬ствия, а его самого броситься в свою комнату, чтобы прочесть его в уединении. Через полчаса он пришел ко мне в кабинет и сказал:
- Доктор Роудз, удобно ли будет пригласить на за¬втрашний ланч двух дам?
Я заверил, что это вполне удобно, и отметил переме¬ну, произошедшую с ним после получения долгожданно¬го письма. В этот момент он справился бы с целой сворой черных собак.
На следующий день я увидел Мартина, знакомив¬шего двух леди с окрестностями, а когда они пришли в столовую, он представил их как миссис и мисс Хэлэм. Мне показалось, что с девушкой что-то происходит, она была странно рассеянна и невнимательна. Но Мартин был на седьмом небе, а человек, не скрывающий своего счастья, всегда забавляет окружающих. Я со скрытой улыбкой следил за этой маленькой комедией, когда она внезапно превратилась в трагедию.
Когда девушка сняла свои перчатки, на среднем пальце левой руки у нее оказалось кольцо. Это, несо¬мненно, было обручальное кольцо. Я поднял глаза на Мартина и увидел, как его взгляд остановился на коль¬це. Всего за несколько секунд человек был раздавлен, маленький счастливый прием был завершен. Он прила¬гал все усилия, чтобы играть роль хозяина, но эти уси¬лия вызывали жалость, и я обрадовался, когда окон¬чание завтрака позволило мне покинуть помещение.
Однако убежать мне не удалось. Когда я выходил из комнаты, Тавернер поймал меня за руку и увлек на террасу.
- Пошли, - сказал он. - Я хочу подружиться с семьей Хэлэмов, может быть, они помогут пролить свет на нашу проблему.
Мы обнаружили Мартина, идущего рядом с мате¬рью, поэтому для нас не составило труда присоединиться в прогулке по парку к девушке. Она, казалось, приветст¬вовала такую расстановку, и не успели мы провести в ее обществе несколько минут, как нам стала понятна причина.
- Доктор Тавернер, - сказала она, - можно мне поговорить с вами о себе?
- Это доставит мне удовольствие, мисс Хэлэм, - ответил он. - О чем вы хотите мены спросить?
- Меня ставят в тупик некоторые вещи. Возможно ли быть влюбленной в человека, который тебе не нра¬вится?
- Вполне возможно, - ответил Тавернер, - но это не дает удовлетворения.
- Я обручена с человеком, - сказала она, пере¬двигая по пальцу свое обручальное кольцо, - в которого я страстно и безнадежно влюблена, когда я не с ним. Но как только он появляется, у меня возникает чувство ужаса и отвращения к нему. Когда я не с ним, я страстно стремлюсь к нему, а когда он появляется, я чувствую, как все плохо и страшно. Я не могу выразиться яснее, но вы понимаете, что я имею в виду?
- Как вы с ним обручились? - спросил Тавернер.
- Обычным образом. Я знала его почти так же дол¬го, как и Билли, - сказала она, указывая на Мартина, который шел впереди, прогуливаясь с матерью.
- Он не оказывал на вас чрезмерного давления? - спросил Тавернер.
- Нет, не думаю. Как только он сделал мне предло¬жение, я согласилась.
-Задолго ли до этого вы знали, что примете предло¬жение, если он его сделает?
- Не знаю. Я не думала над этим. На самом деле обручение было такой же неожиданностью для меня, как и для любого другого. Еще три недели назад я совсем не думала о нем как о муже, а потом внезапно поняла, что именно за этого человека я хочу выйти замуж. Это был внезапный импульс, но такой сильный и ясный, что я знала - именно так я должна поступить.
- И вы не сожалеете?
- До сегодняшнего дня не сожалела, но сегодня, сидя в столовой, я внезапно почувствовала, как было бы замечательно, если бы не нужно было возвращаться к Тони.
Тавернер взглянул на меня.
- Психическая изоляция этого дома достигает своей цели, - сказал он. Затем он опять повернулся к девушке. - Вы не допускаете, что именно сила личности ми¬стера Мортимера повлияла на ваше решение?
В душе я был восхищен выстрелом, произведенным Тавернером наугад, и тем, как девушка блаженно шла в расставленную им ловушку.
- О нет, у меня часто бывают подобные импульсы, как раз один из них привел меня сюда.
- Следовательно, - сказал Тавернер, - он может быть совсем другим, чем тот, который заставил вас обру¬читься с Мортимером. Более того, я могу вам сказать, что именно я несу ответственность за этот импульс.
Девушка удивленно уставилась на него.
- Как только я узнал о вашем существовании, я захотел увидеть вас. Здесь находится душа, которая в настоящее время поручена моим заботам, и я думаю, вы внесете свой вклад в ее благополучие.
- Я это знаю, - сказала девушка, глядя на широкие плечи ничего не подозревающего Мартина с такой тоской и страданием, что сразу стало ясно, на кого направлены ее истинные чувства.
- Люди, когда хотят что-то сообщить, посылают телеграммы, но не я. Я посылаю мысли, ибо уверен, что им повинуются. Телеграммой человек может пренебречь, но мысль заставит его действовать, потому что он верит, что это его собственная мысль, хотя, конечно, необхо¬димо, чтобы он не подозревал о полученном внушении, иначе он может поступить как раз наоборот.
Мисс Хэлэм с удивлением смотрела на него.
- Разве это возможно? - воскликнула она. - Я не могу в это поверить.
- Вы видите эту вазу с красной геранью слева от дорожки? Я заставлю вашу мать подойти и сорвать одну из них. Смотрите.
Мы оба уставились на ничего не подозревающую женщину, пока Тавернер концентрировал свое внимание на ней, и она, поравнявшись с вазой, достаточно уверен¬но подошла к ней и сорвала ярко-красный цветок.
- Что вы делаете с нашей геранью? - спросил ее Тавернер.
- Я прошу прощения, - ответила она, - боюсь, я поддалась внезапному импульсу.
- Далеко не все мысли возникают в голове того, кто их «думает», - сказал Тавернер. - Мы постоянно посы¬лаем друг другу подсознательные внушения и воздейст¬вуем на умы, не подозревающие об этом, и если человек, понимающий силу мысли, намеренно тренирует свой ум в ее использовании, существует не слишком много ве¬щей, которых он не мог бы сделать.
Прогуливаясь, мы дошли до террасы, и Тавернер попрощался и удалился в свой кабинет. Я последовал за ним и застал его у открытого сейфа с лежащей на столе картотекой.
- Итак, Роудз, как вы все это расцениваете? - обратился он ко мне.
- Мартин и Мортимер ухаживали за одной девуш¬кой, - сказал я. - И Мортимер использовал для своих личных целей те же методы, что вы используете для своих пациентов.
- Совершенно верно, - сказал Тавернер. - Велико¬лепный наглядный урок черного и белого оккультизма. Мы оба изучаем человеческий разум, мы оба изучаем скрытые силы природы, но я использую свои знания для лечения, а Мортимер свои - для разрушения.
- Тавернер, - спросил я, глядя ему в лицо, - что мешает вам тоже использовать ваши огромные знания в личных целях?
- Несколько вещей, мой друг, - ответил он. - Прежде всего те, кто обучен так, как обучен я, должны быть (хотя я не буду утверждать, что являются тако¬выми всегда) хорошо отобранными людьми, тщательно проверенными. Во-вторых, я член организации, которая, несомненно, покарает за злоупотребление полученными знаниями. И, в-третьих, зная, что я делаю, я не рискую злоупотреблять силами, доверенными мне. Нет во всей Вселенной такой вещи, как прямая линия, все движется по кривым. И это лишь вопрос времени, когда посланное вашим умом вернется к вам. Рано или поздно собака Мортимера вернется в дом своего хозяина.
Мартин не пришел к ужину, и Тавернер немедленно поинтересовался, где он может быть.
- Он отправился со своими друзьями к перекрестку, чтобы посадить их на автобус, идущий в Хэзлмер, - предположил кто-то, но Тавернер, явно неудовлетворен¬ный ответом, посмотрел на часы.
- Осталось около двух часов светлого времени, - сказал он. - Если он не вернется к сумеркам, Роудз, дайте мне знать.
Это был серый вечер, приближалась буря и стемнело рано. Вскоре после восьми я разыскал Тавернера в его кабинете и сказал: «Мартина все еще нет, доктор».
- Тогда нам лучше пойти и поискать его, - сказал мой коллега.
Мы выбрались через окно, чтобы избежать встречи с другими пациентами и, пробравшись сквозь кустарник, вскоре оказались у болота.
- Хотел бы я знать, по какой дороге он пошел, - сказал Тавернер. - Здесь слишком много путей для вы-бора. Лучше нам идти по возвышенности и следить за ним через бинокль.
Мы направились к утесу, поросшему соснами, изра¬ненными ветром, и Тавернер обшаривал биноклем за¬росшие вереском тропинки. За милю от нас он обна¬ружил фигуру, которая двигалась в нашем направлении, но она была слишком далеко, чтобы рассмотреть ее.
- Возможно, это Мартин, - сказал мой спутник, - но мы не можем быть в этом уверены. Нам лучше оста¬новиться здесь и подождать, как будут развиваться собы¬тия. Если мы спустимся в ложбину, мы потеряем его из виду. Возьмите бинокль, ваши глаза лучше моих. Как дьявольски рано наступает темнота. Нам бы еще полчаса дневного света.
Налетел холодный ветер, заставив нас поежиться под нашими легкими одеждами, так как оба мы были в вечернем платье и без шляп. На западе клубились тяже¬лые серые облака, тяжело стонали деревья. Человек за болотом шел быстрым шагом, не глядя ни вправо, ни влево. Если не считать его одинокой фигуры, обширное серое пространстве было пустынно.
Внезапно быстрое движение прервалось, он оглянул¬ся, помедлил и вновь ускорил свой шаг. Затем он опять оглянулся и перешел на полурысь. Пройдя таким обра¬зом несколько ярдов, он опять перешел на шаг и спокой¬но продолжал свой путь, перестав оглядываться.
Я передал бинокль Тавернеру.
- Это, несомненно, Мартин, - сказал он, - и он увидел собаку.
Теперь мы могли определить дорогу, по которой он следовал, и, спустившись с холма, быстро двинулись ему навстречу. Мы прошли около четверти мили, когда в темноте впереди нас раздался крик, пронзительный, не¬членораздельный крик создания, загнанного до смерти.
Для того чтобы привлечь внимание, Тавернер издал такой крик, что я не ожидал, что легкие человека спо¬собны на это. Мы помчались к гребню и, когда начали спускаться по противоположному склону, увидели фигу¬ру, пробирающуюся через вереск. Наши белые манишки хорошо выделялись в сгущающейся тьме, и он напра¬вился к нам. Это был Мартин, бежавший, спасая свою жизнь от собаки, несшей смерть.
Я быстро обогнал Тавернера и схватил загнанного человека в объятия, поскольку мы буквально налетели друг на друга на узкой тропинке. Я ощущал его выдо¬хшееся сердце, удары которого были похожи на звук плохо отрегулированного двигателя. Я опустил Мартина на землю, подошел Тавернер со своей карманной аптеч¬кой, и мы сделали все, что было в наших силах.
Мы успели как раз вовремя. Еще несколько ярдов, и человек бы упал. Когда я смог выпрямить спину и огля¬нуться вокруг, я поблагодарил Бога, что у меня нет этой ужасной силы видения, которая позволила бы мне уви¬деть, кто скрылся в темных зарослях вереска при нашем приближении. Я не сомневался, что этот «кто-то» ушел, так как полдюжины овец, пасшихся в нескольких сот¬нях ярдов от нас, разбежались, чтобы дать ему пройти.
Мы привели Мартина домой и сели рядом с ним. Состояние сердца, с которым так неправильно обошлись, было крайне опасно, и мы вынуждены были прибегнуть к наркотику, чтобы дать отдых напряженным нервам.
Вскоре после полуночи Тавернер подошел к окну и выглянул.
- Роудз, подойдите сюда, - сказал он. - Вы что-нибудь видите?
Я заявил, что не вижу.
- Было бы очень полезно для вас, если бы вы уви¬дели, - заявил Тавернер. - Вы слишком склонны рас-ценивать мыслеформы как порождение больного ума, как будто если они объективно не существуют, то они безобидны. Теперь давайте посмотрим на это с точки зрения пациента.
Он начал отбивать на моем лбу барабанную дробь. Вскоре у меня возникло такое ощущение, как если бы сдерживаемое желание чихнуть пробивало себе путь из носоглотки вглубь моего черепа. Затем я заметил, как в наружной тьме появилось слабое свечение, и увидел серовато-белую пленку, натянутую за окном. За ней я уви¬дел Гончую Смерти!
Призрак, сгустившийся из тьмы, бросился к окну и прыгнул, но сразу же отступил, уткнувшись головой в серую пленку. Он опять сформировался и прыгнул, и, сбитый с толку, вновь вынужден был отступить. Из от¬крытой пасти, казалось, вырвался беззвучный лай, а глаза сверкнули потусторонним огнем. Это был не обыч¬ный для глаз животного зеленый цвет, но пурпурно-серое отражение какой-то холодной планеты, недоступ¬ной нашим чувствам.
- Вот что Мартин видит по ночам, - сказал Тавер¬нер, - только в его случае тварь действительно нахо-дится в комнате. Что если я открою путь через психи¬ческий колпак, когда она опять сунет свой нос, и позволю ей войти?
Я покачал головой и отвернулся от этого кошмарно¬го видения. Тавернер быстро провел рукой вдоль моего лба, совершая какие-то особые хватательные движения.
- Вы получили достаточно, - сказал он, - но ни¬когда не забывайте, что галлюцинации лунатика так же реальны для него, как эта собака для вас.
На следующий вечер мы работали в офисе, когда я был вызван для беседы с леди, которая ожидала в холле. Это была мисс Хэлэм, и мне очень хотелось узнать, что же так быстро опять привело ее к нам.
- Слуга сказал мне, что мистер Мартин болен и я не смогу увидеть его, но мне хотелось знать, не сможет ли доктор Тавернер уделить мне несколько минут?
Я ввел ее в офис, где мой коллега не выразил ни малейшего удивления в связи с ее появлением.
- Итак, вы отослали кольцо назад? - спросил он.
- Да, - ответила она. - Как вы узнали? Какой магией вы занимаетесь на этот раз?
- Никакой магии, моя дорогая мисс Хэлэм, только здравый смысл. Вас что-то испугало. В обычном циви¬лизованном обществе люди не часто пугаются особенно сильно, поэтому я заключил, что стряслось что-то из ряда вон выходящее. Я знал, что вы были связаны с очень опасным человеком, поэтому я сразу обратил свое внимание на него. Что вы такое сделали, что могло вы¬звать его неприязнь? Вы недавно были здесь, вне сферы его влияния и в компании человека, который был вам небезразличен. Возможно, у вас произошел внезапный перелом в чувствах. Я хочу узнать, в чем дело, поэтому я выразил свою догадку в виде утверждения, а вы, счи¬тая, что я знаю все, даже не сделали попытки возразить - и в результате предоставили мне всю информацию, какую я хотел получить.
- Но, доктор Тавернер, - сказала девушка, совсем сбитая с толку, - почему вы затрудняли себя, если я готова была ответить на все вопросы, которые бы вы мне задали?
- Потому что я хочу, чтобы вы сами увидели, как можно манипулировать ничего не подозревающим чело¬веком, - сказал он. - Теперь скажите мне, что привело вас сюда?
- Когда я вчера вечером вернулась домой, я знала, что не смогу выйти замуж за Тони Мортимера, - сказа¬ла она, - и утром написала ему, чтобы сообщить об этом. Он пришел прямо к дому и попросил меня выйти. Я отказалась, так как знала, что если увижу его, то снова попаду под его влияние. Тогда он прислал записку, в которой заявил, что не уйдет, пока не поговорит со мной, и я впала в панику. Я боялась, что он силой ворвется наверх, так что я незаметно выскользнула через заднюю дверь и приехала сюда. Я почему-то уверена: вы пони¬маете, что происходит со мной, и сможете мне помочь. Конечно, я понимаю, что он не сможет приставить пистолет к моей голове и заставить меня насильно выйти за него замуж, но он имеет такое большое влияние на меня, что я боюсь, как бы он не заставил меня сделать это помимо моей воли.
- Я думаю, - сказал Тавернер, - мы должны ре¬шительно разделаться с Мастером Энтони Мортимером.
Тавернер повел девушку наверх и разрешил им с Мартином не более одной минуты посмотреть друг на друга, не произнося ни слова, а затем передал ее заботам одной из сестер.
В этот же вечер, когда ужин подходил к концу, мне сообщили, что некий джентльмен желает видеть секрета¬ря. Я вышел в холл, чтобы выяснить, кто был нашим посетителем. Меня приветствовал высокий темноволо¬сый человек с очень необычными глазами.
- Я хотел бы видеть мисс Хэлэм, - сказал он.
- Мисс Хэлэм? - повторил я, как бы озадаченно.
- А почему бы и нет? - ответил он, несколько отступая назад. - Разве она не здесь?
- Я спрошу у сестры, - ответил я.
Я проскользнул обратно в столовую и прошептал Тавернеру:
- Мортимер здесь.
Он поднял брови.
- Я приму его в офисе, - сказал он.
Туда мы и направились, но прежде чем пригласить нашего посетителя, Тавернер установил на своем пись¬менном столе лампу для чтения таким образом, чтобы его собственное лицо находилось в глубокой тени и прак¬тически было невидимо.
После этого был приглашен Мортимер. Он напустил на себя внушительный вид.
- Я пришел по поручению матери мисс Хэлэм, что¬бы доставить ее домой, - заявил он. - Я буду рад, если вы сообщите ей, что я здесь.
- Мисс Хэлэм сегодня не вернется домой, и она известила об этом свою мать телеграммой.
- Я не спрашиваю вас о том, какие планы были у мисс Хэлэм, я прошу передать ей, что я здесь и желаю ее видеть. Я полагаю, у вас нет возражений?
- Как раз есть, - сказал Тавернер. - Я категори¬чески возражаю.
- Мисс Хэлэм отказывается меня видеть?
- Я не спрашивал ее об этом.
- Тогда по какому праву вы заняли такую возму¬тительную позицию?
- Вот по этому праву, - сказал Тавернер и сделал левой рукой особый знак. На указательном пальце было кольцо наиболее удивительной работы из всех, что мне приходилось видеть прежде.
Мортимер подпрыгнул, словно Тавернер направил в его голову пистолет. Он перегнулся через стол и попы¬тался рассмотреть затененные черты лица, затем стал пристально разглядывать кольцо.
- Старший из Семи, - выдохнул он и сделал шаг назад. Затем он повернулся и прокрался к двери, бросив через плечо такой взгляд ненависти и страха, которого я дотоле не видел никогда. Я готов поклясться, что он оскалил зубы и зарычал.
- Брат Мортимер, - произнес Тавернер, - сегодня ночью собака вернется в свою конуру.
- Пойдемте наверх к одному из окон и посмотрим, действительно ли он ушел, - предложил Тавернер.
Со своего наблюдательного пункта мы могли видеть нашего позднего посетителя, который шел по песчаной дороге, ведущей в Тэрсли. Однако к моему удивлению вместо того, чтобы прямо держать свой путь, он повер¬нулся и посмотрел назад.
- Он собирается вернуться? - спросил я с удив¬лением.
- Не думаю, - сказал Тавернер. - Смотрите, сей¬час кое-что должно произойти.
Снова Мортимер остановился и огляделся вокруг, как будто чему-то удивляясь. Затем он начал с кем-то или чем-то бороться. Что бы это ни было, но оно, по-видимому, атаковало его в прыжке, так как он бил это нечто у груди, затем оно обежало его вокруг, так как он стал медленно поворачиваться, чтобы видеть это. Ярд за ярдом он прокладывал себе путь к дороге и наконец был поглощен сгущающимися сумерками.
- Собака сопровождает своего хозяина домой, - ска¬зал Тавернер.
На следующее утро мы услыша
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ДОЧЬ ПАНА

Тавернер посмотрел на переданную ему визитную карточку.
- Роудз, - сказал он, - если уж местная знать взывает о помощи, я должен опустить ставни и написать «закрыто», ибо я знаю, что слава преходяща. Ну а те¬перь ради Вельзевула, Асмодея и других моих друзей, которым вы пока не представлены, чего хочет от меня эта женщина?
Местное общество косо смотрело на Тавернера, его способы лечения и его лечебницу, а так как он, со своей стороны, не считал нужным выписывать лекарства от кори и гриппа, то наши контакты с соседями были весь¬ма ограничены. То, что мой коллега был человеком вы¬сочайшей учености и обладал международной известно¬стью, не имело никакого значения для участников мест¬ных чаепитий, они судили о человеке по его умению вести себя «как должно».
Швейцар ввел в комнату узкобедрую тонкогубую женщину. Аккуратные волны ее золотых волос и совер¬шенство ее фарфорового лица служили доказательством исключительных качеств ее горничной и того внимания, которое уделялось туалету. Ее платье производило то роскошное впечатление, которое достигается лишь тогда, когда женщина создана для одежды, а не одежда для женщины.
- Я хочу проконсультироваться с вами, - сказала она, - о моей младшей дочери. Она вызывает у нас большое беспокойство. Мы боимся, что ее разум не раз¬вивается должным образом.
- Каковы у нее симптомы? - спросил Тавернер профессиональным тоном.
- Она всегда была трудным ребенком, - ответила мать. - В отличие от других детей, у нас с ней всегда было много хлопот. В конце концов мы прекратили все попытки заняться ее воспитанием, наняли гувернантку и организовали постоянное медицинское наблюдение.
- Которое, я полагаю, включало и строгую дисци¬плину, - сказал Тавернер.
- Конечно, - ответила наша гостья. - За ней очень внимательно следили, мы не упускали ни одной мелочи, хотя это и требовало огромных расходов. Я должна ска¬зать, что предпринятые меры вплоть до настоящего мо¬мента казались достаточно успешными- ее ужасные вспышки дикости и раздражительности практически прекратились, мы уже год не видим их, но ее развитие, кажется, остановилось.
- Прежде чем я выскажу свое мнение, я должен увидеть вашу дочь, - сказал Тавернер.
- Она в автомобиле, - сказала мать. - Я приведу ее.
Она появилась в сопровождении своей гувернантки, которая, как и говорила мать девушки, производила впе¬чатление прекрасной воспитательницы. Словно прусс¬кий сержант, приверженец старой школы муштры, она, казалось, нашла свое амплуа. Сама девушка являла собой в высшей степени странный объект для изучения. Она была удивительно похожа на свою мать. Та же тон¬кая фигура, но у матери все угловатости были искусно скрыты, тогда как у дочки они грубо выпирали из-под одежды, выглядевшей так, словно в ней спали. Длинные волосы мышиного цвета вились вокруг головы тяжелы¬ми сальными локонами, землистое лицо, рыбьи глаза и общая нескладность и неуклюжесть подросткового воз¬раста завершали эту непривлекательную картину.
Свернувшаяся клубком на диване, между двумя женщинами, которые, казалось, принадлежали к иной породе и обсуждали ее в ее же присутствии, словно она была неодушевленным предметом, девушка выглядела типичной умственно отсталой. Дефективные не вызы¬вали у меня ничего, кроме отвращения, а свое сочув¬ствие я приберегал для членов их семей. Но девушка, которая находилась передо мной, внушала не чувство отвращения, а только жалость. Она напоминала жаво¬ронка в клетке в лавке торговца всякой живностью, с оперением, тусклым от грязи и потертым о прутья клетки, апатичного, больного, жалкого, который не поет потому, что не может летать. Для чего она была предназ¬начена природой, сказать было невозможно, поскольку две ревностные воспитательницы, тщательно ее опекав¬шие, так оберегали ее, что от начального материала ничего не осталось. Ее личность раздражала обеих, и они эффективно подавляли ее, но, увы, не было ничего, чем они могли бы ее заменить, и они остались с лишенным души автоматом, которого таскали от психиатра к пси¬хиатру в безнадежной попытке устранить ущерб и под¬держивая именно те условия, которые к нему привели.
Я очнулся от своих размышлений, услышав голос матери, которая, явно имея вкус к экономии во всем, что касалось гадкого утенка, ловко торговалась с Тавернером по поводу оплаты, а он, который всегда больше интере¬совался скорее человеческим, чем коммерческим аспек¬том своей работы, уступил ей больше половины.
- Тавернер, - сказал я, как только за ними закры¬лась дверь, - то, что они платят, не покроет ее содержания и питания, разве только лечение. Они не бедняки, взгляните на их машину. Черт возьми! Почему вы не заставили их заплатить?
- Мой дорогой мальчик, - сказал он мягко, - я вынужден был взять плату ниже оплаты гувернантки, иначе я не получил бы эту работу.
- Вы считаете, что ваша работа большего не стоит? - зарычал я, ибо терпеть не мог, когда обманывали людей, подобных Тавернеру.
- Трудно сказать, - ответил он. - Они забивают квадратную деревяшку в круглое отверстие с такой уве¬ренностью, что могут эту деревяшку расколоть, но до какой степени, мы не сможем сказать, пока не вытащим ее из отверстия. Но какое впечатление произвела на вас наша новая пациентка? Первое впечатление обычно са¬мое верное. Какие чувства разбудила она в вас? В случа¬ях, когда дело касается психики, это вернейшие пока¬зания.
- Похоже, она вынуждена жить так, как будто вы¬полняет неприятную работу, - ответил я. - Она малопривлекательный объект, но не отталкивающий. Я не столько жалею ее, сколько сочувствую ей, в этом, знаете ли, есть разница. Я не могу выразить это яснее.
- Вы как раз выразили это очень ясно, - сказал Тавернер. - Различие между жалостью и сочувствием - краеугольный камень в этом случае. Мы жалеем то, чего в нас нет, и сочувствуем тому, что по воле Бога касается вас или меня. Вы чувствуете родство с этой душой пото¬му, что, в какую бы оболочку она ни была заключена, она «одна из нас», но повреждена при сотворении.
- И повреждена тяжелой рукой, - добавил я. - Я думаю, если бы они были бедными людьми, эта больная попала бы в специализированную психиатрическую кли¬нику.
- Вы ошибаетесь, - сказал Тавернер. - Эта боль¬ная на ступень выше . - Бросив это загадочное замечание, он вышел.
На следующий день появилась новая пациентка, ко¬торая отзывалась на неподходящее ей имя Диана. На вид ей можно было дать лет пятнадцать, но в действитель¬ности ей было около восемнадцати. Тощая, неопрятная, неуклюжая и мрачная, она имела все повадки пса, ис¬порченного дурным обращением. Она, конечно, не явля¬лась украшением общества, и я бы не удивился, если бы Тавернер ее изолировал, но он, казалось, не только не был склонен организовывать наблюдение, но предоста¬вил ей полную свободу. Не привыкшая к отсутствию ограничений, она, казалось, не знала, чем заняться, и ходила крадучись, словно в любой момент неведомые грубые силы могли потребовать наказания за какие-то проступки.
Пользуясь случаем, хочу объяснить, почему наша пациентка была предоставлена самой себе. Она, конечно, не делала чести заведению, но я начал понимать, чем руководствовался Тавернер. Полностью предоставленная самой себе, девушка начала постепенно вписываться в окружающие обстоятельства. Если она хотела есть, то должна была попасть в столовую примерно в то время, когда там обслуживали- когда ее руки становились неприятно липкими, она мыла их, о чем свидетельство¬вали полотенца, поскольку мы вообще не могли обна¬ружить какой-либо разницы в состоянии ее рук. И в дополнение ко всему, она осмысливала и наблюдала все, что происходило вокруг нее.
- Вскоре она проснется, - сказал Тавернер, - и тогда мы увидим, как примитивное дикое животное будет приспосабливаться к цивилизованному обществу.
Однажды обескураженная старшая сестра попросила нас пойти с нею в логово Дианы, так как трудно было назвать это комнатой после того, как девушка провела там двадцать четыре часа. Пока мы шли по коридору, наши ноздри раздражал сильный запах гари, а когда мы прибыли, то обнаружили завернутую в покрывало юную леди, сидящую со скрещенными ногами на коврике у камина, где тлело все ее личное имущество.
- Почему ты сжигаешь свои одежды? - спросил Тавернер, словно эта интересная и невинная эксцент-ричность была обычным занятием.
- Они мне не нравятся.
- Чем же они тебе не нравятся?
- Они не «мои».
- Пойдем с нами в комнату отдыха, пороемся в театральных костюмах и посмотрим, можно ли там най¬ти что-нибудь, что тебе понравится.
Мы направились в комнату отдыха. Диана, завер¬нувшись в свое покрывало, семенила позади высокой фигуры Тавернера, а возмущенная старшая сестра замы¬кала забавную процессию. У меня не было желания иг¬рать роль няньки мисс Дианы, так что я предоставил их самим себе и отправился по коридору, чтобы повидаться с человеком по имени Тенант. Он вел мрачное существо¬вание, поскольку, хотя и был в нормальном состоянии обаятельным человеком, совершил несколько попыток самоубийства и был помещен к нам своей семьей в качес¬тве добровольного пациента, поставленный перед альтер¬нативой быть признанным невменяемым и заключенным в психиатрическую лечебницу. Его нельзя было назвать сумасшедшим в обычном смысле слова, но он был одним из странных проявлений скуки жизни, желание жить покинуло его. Мы не знали, какая трагедия стоит за этим, так как Тавернер, в отличие от специалистов по психоанализу, никогда не задавал вопросов. У него был свой собственный метод выяснения того, что он хотел узнать, и он презирал столь топорные методы.
К своему удивлению, я застал Тенанта просматри¬вающим кипу нот. В ответ на мои расспросы он расска¬зал, что он не только большой поклонник музыки, но и серьезно изучает ее, намереваясь стать профессионалом. Это было новостью для нас, так как его семья, помещая его к нам, ни словом не обмолвилась об этом, лишь заверив нас, что его средств достаточно для обеспечения его существования, но не для полноты жизни, и что он пассивно предоставил себя своей судьбе, в конце концов погрузившись в меланхолию.
Я рассказал об этом Тавернеру во время нашей обыч¬ной послеобеденной беседы, которая была не то болтов¬ней, не то отчетом и которую мы вели каждый вечер, покуривая свои сигары.
- Так, - сказал он, поднялся и отправился за Тенантом, а приведя его, усадил за пианино и попросил что-нибудь сыграть. Тенант, начав играть под нажимом, продолжал подобно автомату, пока не замер импульс, плавно, но без всякого чувства. Я мало понимаю в музы¬ке, но его бездушное монотонное исполнение, которое напоминало звуки шарманки, расстроило даже меня. Не¬сколько других пациентов, которые находились в гос¬тиной, сбежали.
Закончив пьесу, он не делал никаких попыток на¬чать следующую, а остался сидеть неподвижно. Тавернер также сидел молча в ожидании его дальнейших дей¬ствий, что было его обычной манерой поведения с паци¬ентами. Тенант медленно поворачивался на вращающем¬ся стуле, пока не оказался спиной к клавиатуре и лицом к нам, его руки вяло лежали на коленях, и он внима¬тельно рассматривал носки своих туфель. Это был преж¬девременно состарившийся мужчина лет тридцати пяти - тридцати шести. Волосы с сильной сединой, лицо изборождено морщинами. Лоб был низкий, но широкий, губы полные и изогнутые, широко расставленные глаза ярко блестели в тех редких случаях, когда он достаточно поднимал веки, чтобы можно было их рассмотреть, но что особенно привлекло мое внимание - так это его уши. Раньше я их не замечал, ибо когда он у нас появился, их закрывали довольно длинные волосы, но старшая сестра взяла его в оборот и с помощью машинки придала его стрижке новую форму, которая полностью открыла уши. Я увидел, что они странно заворачивались, образуя в верхней части острые концы, и это напомнило мне рассказ Готторна о мраморном фавне и его маленьких ушах с кисточками на концах.
Пока я все это рассматривал, Тенант медленно под¬нял на нас глаза, и я увидел, что они странно светятся, и при слабом свете лампы в них мелькают зеленые огоньки, как у собаки ночью.
- У меня в комнате есть скрипка, - сказал он без всякого выражения.
Это было первой попыткой проявить инициативу, и я тут же принес инструмент. Тавернер поставил ноты на пианино, но тот не обратил на них внимания и продол¬жал настраивать скрипку в соответствии с ощущением тона, известным лишь ему самому. Когда он начал иг¬рать, музыка зазвучала очень монотонно, но через не¬сколько мгновений мы привыкли к странным интерва¬лам и стали находить в них - во всяком случае, я - странное очарование.
Они очаровали еще кое-кого, так как из темного угла, где она устроилась, невидимая для нас, к нам ти¬хонько подошла Диана. В первый момент я с трудом осознал, кто это, столь глубокая перемена произошла в ней по сравнению с тем, что я видел утром. В нашем театральном гардеробе она отыскала маленькую зеленую тунику, в которую мы одевали эльфа, когда ставили «Сон в летнюю ночь». Кто-то (позже я узнал, что это был Тавернер) коротко остриг ей волосы, из-под туники вы¬глядывали длинные зеленые чулки, подчеркивающие худобу и угловатость ее конечностей. Какой-то каприз воображения перенес меня в школьные дни, и я сидел, слушая странные переливы скрипки, в которых звучали голоса чаек и других птиц, а также всех созданий, кри¬чавших и звавших друг друга на бесплодных и диких просторах. Я увидел себя, вернувшегося после игры в «зайцев и собак», разгоряченного ударами дождя и вет¬ра, принявшего ванну и расслабившегося среди пара и шума ванной комнаты. На какое-то время под чарами этой музыки во мне проснулось ощущение силы и собст¬венной значимости, так как в школе я был фигурой, независимо от рангов и чинов. Снова я стал капитаном в играх, изучающим глазами новичков в надежде отыс¬кать кого-нибудь подающего надежды. И вслед за этим, подобно вспышке, в сознании промелькнуло связующее звено: я понял, почему мое сознание перенеслось в эти забытые ушедшие дни, - неуклюжие конечности в длинных зеленых чулках - такие же были у одной бе¬гуньи. Мускулатура, длина ног, все говорило о скорости и резвости. Она не производила впечатления той, кто сделает игру, но она радовала сердце капитана игры.
Старшая сестра появилась в дверях, подобно караю¬щей Немезиде, - уже давно наступило время отхода ко сну, но, поглощенные музыкой, мы забыли обо всем. Она укоризненно посмотрела на меня, мы обычно были союз¬никами в поддержании дисциплины, но сегодня вечером я чувствовал себя непокорным уличным мальчишкой, мне хотелось присоединиться к Тенанту и Диане и дру¬гим непокорным, приняв участие в какой-нибудь воз¬мутительной шальной выходке против закона и порядка. Ее вмешательство рассеяло чары. На мгновение гла¬за Дианы вспыхнули, и я подумал, что мы имеем дело с одним из тех проявлении ее темперамента, о которых нам приходилось слышать, но с которыми мы пока не сталкивались. Однако они погасли, вернувшись к своей обычной рыбьей неподвижности, и неуклюжая девочка, волоча ноги, подчинилась приказу.
Тенант же на минуту застыл в положении загнанно¬го зверя, которого грубо вырвали из высокогорных прос¬торов, где свободно парил его дух. Не видя выхода, он оказался на грани нервного срыва. Однако моя рука на его плече и слова убеждения, сказанные на ухо, вскоре успокоили его, и он тоже потащился под надзором стар¬шей сестры.
- Чертова баба, - сказал Тавернер, запирая окна, - она не годится для этой работы.
Я направился наружу, чтобы закрыть ставни, но ос¬тановился на пороге.
- Боже мой, Тавернер, - воскликнул я, - поню¬хайте!
Он вышел на террасу, и мы вместе вдыхали аромат цветущего сада. На траве лежал иней, дул пронизыва¬ющий мартовский ветер, но воздух был наполнен запа¬хом цветов, принесенным из разогретого солнцем сосно¬вого бора. Под сенью ползучих растений что-то заше¬велилось, мимо нас стремительно промчался огромный заяц и скрылся в кустах.
- Боже милостивый, - воскликнул я, - как он сюда попал?
- В самом деле, как? - сказал Тавернер. - Если мы узнаем это, мы сможем узнать и некоторые более важ¬ные вещи.
Едва я вошел в свою комнату, как раздался сильный стук в дверь. Я открыл ее и увидел одного из наших пациентов, на котором не было ничего, кроме пижамы.
- Что-то случилось в комнате Тенанта, - сказал он. - Мне кажется, он пытается повеситься.
Он был прав. Тенант висел на шнуре от своего хала¬та, привязанном к карнизу. Мы сняли его, с помощью искусственного дыхания с трудом привели в сознание, так что теперь даже Тавернер вынужден был согласиться с необходимостью постоянного наблюдения. На следу¬ющий день он разрешил мне послать за медбратом, но поезд вместе с ним привез назад и старшую сестру, силь¬но обиженную на Тавернера за увольнение без всяких объяснений и не вполне удовлетворенную щедрым чеком и прекрасными рекомендациями.
Эти инциденты не вызвали в лечебнице больших пересудов, и уже на следующее утро мы занялись обыч¬ной работой. Но несмотря на это, я не мог выбросить из головы звуки скрипки, похожие на стоны чаек, и стран¬ный аромат цветов. Казалось, они были связаны между собой и каким-то неуловимым образом волновали меня и выбивали из колеи. Хотя весна еще никак не проявила себя, но весеннее беспокойство уже поселилось во мне. Не в силах усидеть в закрытом кабинете, я распахнул окна и в комнату ворвался холодный ветер, помогая мне расправляться с корреспонденцией, которая должна бы¬ла быть отправлена с послеобеденной почтой.
Именно в это время вошел Тавернер и с любопытст¬вом посмотрел на меня.
- Так вы тоже слышали? - спросил он.
- Слышал что? - ответил я нетерпеливо, так как по неизвестной причине был возбужден.
- Зов Пана, - сказал мой коллега, заслоняя собой окно и не пуская ветер.
- Я пойду на улицу, - заявил я, собирая остатки почты. Тавернер молча кивнул, за что я был ему благо¬дарен.
Под действием какого каприза, я не знаю, но, обна¬ружив Диану, свернувшуюся в холле на диване, я позвал ее словно собачонку:
- Идем, Диана, идем на прогулку, - и она послуш¬но, как собака, поднялась и последовала за мной. Забыв о том, что, оставаясь по разуму ребенком, она уже дос¬тигла женской зрелости, забыв также, что на ней нет ни пальто, ни шляпы, ни обуви и что ничего этого нет и на мне, я повел ее сквозь мокрый кустарник к калитке.
Песчаная дорога, на которой стоял почтовый ящик, заканчивалась в вересковых зарослях болота. Диана не¬решительно двинулась по краю болота, а затем оста¬новилась спиной ко мне. Это настолько напомнило мне собаку, готовую к броску, что я сам поддался иллюзии.
- Давай, Диана, - закричал я, - побежали.
Я побежал за ней по тропинке, а она одним прыжком достигла зарослей вереска. Дальше мы шли, тяжело про¬бираясь по черной мокрой земле в накатывающемся ту¬мане. Я был в состоянии лишь держать в поле зрения фигуру впереди, так как Диана бежала, прыгая как олень там, где я с трудом прокладывал себе дорогу.
Мы шли по плоской равнине, бывшей когда-то дном озера, направляясь к Прыжкам Дьявола. Пока я боролся за свое второе дыхание, прыгающая фигурка впереди удалялась, и я не мог догнать ее, пока не воспользовался преимуществами начавшегося подъема. В маленькой сосновой роще на гребне она поскользнулась на перепу¬танных корнях и полетела вниз, перекатываясь, подобно кукле. Я споткнулся о мелькающие зеленые ноги и тоже упал, да так сильно, что тоже покатился вниз.
Мы сели, пытаясь отдышаться, посмотрели друг на друга и дружно рассмеялись. Я впервые слышал, как смеется Диана. Глаза у нее были зеленые, как у кошки, а из смеющегося рта выглядывали два ряда острых бе¬лых зубов и прелестный розовый язычок. Они казались непохожими на человеческие, но были весьма обворо¬жительны.
Мы поднялись и по вересковым зарослям помчались домой, успев прокрасться через дверь буфетной как раз в тот момент, когда прислуга пила чай. Я чувствовал себя довольно неловко из-за всей этой затеи и искренне над¬еялся, что никто не заметит моей выходки, а Диана не будет говорить о ней.
Хотя она не отличалась разговорчивостью, она вла¬дела богатым языком подсознательных жестов, и вскоре всему небольшому обществу лечебницы стало известно о нашем взаимопонимании. При моем появлении ее глаза вспыхивали зеленым светом, и она показывала свои ос¬трые зубки и маленький розовый язычок. Если бы у нее был хвост, она обязательно бы стала им вилять. Меня все это очень смущало.
На следующий день, когда мы с Тавернером отпра¬вились к почтовому ящику, чтобы подышать свежим воздухом, мы обнаружили, что за нами следует Диана.
- Смотрите, ваша маленькая комнатная собачка, - сказал Тавернер, и я промычал что-то о перенесении либидо и фиксации.
Тавернер рассмеялся.
- Мой дорогой мальчик, - сказал он, - она недо¬статочно человек, чтобы влюбиться в вас, не переживайте.
В конце дороги Диана повторила свою тактику пре¬дыдущего дня.
- Чего она хочет? - спросил Тавернер. Я почувст¬вовал, что краснею от смущения, и Тавернер с любопыт¬ством посмотрел на меня.
- Она хочет, чтобы я побежал с ней, - сказал я, решив, что правда будет единственным возможным объяснением и что Тавернер все поймет.
Так и случилось, но его ответ смутил меня еще боль¬ше, чем вопрос.
- Отчего же не побежать? - сказал он. - Давайте, бегите с ней, это очень полезно для вас обоих.
Я заколебался, но видя, что он не собирается отказы¬ваться от своей мысли, и подчиняясь его воле, я неуклю¬же побежал. Диана сразу заметила разницу. Она ждала погруженности вчерашнего дня, но сегодня я был одним из филистимлян, и она не захотела бежать со мной. Вместо этого она пробежала вокруг, встревоженно глядя на меня, ее розовый язычок прятался за опущенными губами. Мое сердце исполнилось страшной ненавистью к Тавернеру, к себе и ко всему миру, я перепрыгнул через изгородь, стрелой пронесся через кустарник и нашел убежище в своей комнате, из которой не выходил до ужина.
Во время еды Диана пристально смотрела на меня своими странными зелеными глазами и, казалось, гово¬рила: «Теперь вы знаете, что я чувствовала все эти го¬ды?», а я в ответ телепатировал: «Да, я знаю. Будь оно все проклято!»
Тавернер тактично воздерживался от комментариев, за что я был очень ему признателен. Прошла неделя, и я решил, что все забыто, когда внезапно Тавернер нару¬шил молчание.
- Я не могу разрешить Диане бегать в одиночку, - сказал он. Я поежился, но промолчал.
Он подошел к окну и отдернул занавеску. Полная луна светила в окно комнаты, создавая жуткую дисгар¬монию с электрическим светом.
- Сегодня ночь весеннего равноденствия, - сказал Тавернер, ни к кому не обращаясь.
- Роудз, - сказал он. - Я намерен осуществить очень опасный эксперимент. Если я потерплю поражение, будет беда, а если все пройдет успешно, все станет на свои места, так что надевайте пальто и идемте со мной.
В гостиной мы обнаружили Диану, которая, забыв о традициях добрых леди, вяжущих свитера у камина, примостилась у окна, прижав нос к стеклу. Тавернер открыл окно, и она выскользнула через него, бесшумно, как кошка. Мы, перебросив ноги через подоконник, пос¬ледовали за ней.
Она ждала в тени дома, словно боясь двинуться. Годы дисциплины оставили на ней свой отпечаток, и, словно птичка в клетке, она жаждала свободы, но, когда открылась дверца, оказалось, что она разучилась летать. Тавернер набросил на нее тяжелую твидовую накидку, которую он захватил с собой, и мы, встав по бокам, направились к болоту. Мы шли по той же дороге, по которой проходил наш дикий полет, к сосновой роще, которая росла на гребне, вздымавшемся над плоским дном древнего моря.
Сосны с их редкими пучками иголок не были способ¬ны усилить тьму ночи, но отбрасывали гротескные приз¬рачные тени на усеянную иглами почву. В болотистой ложбине шумел скрытый от глаз ручей.
Тавернер снял накидку с плеч Дианы и вытолкнул ее на лунный свет. Она заколебалась, а потом робко спрята¬лась за нашими спинами, но Тавернер, взглянув на часы, вытолкнул ее снова. Это напомнило мне волшебную ис¬торию о жизни в джунглях, в которой детенышей при¬носили на Скалу Совета, чтобы волки стаи могли их узнать и признать. Диана вручалась ее собственному народу.
Мы ждали, а полная луна в окружении золотых облаков плыла по небу. Тавернер время от времени пог¬лядывал на часы. Ветер утих, в наступившей тишине шум потока казался особенно громким, и, хотя я ничего не видел и не слышал, я знал, что под тенью деревьев что-то движется к нам. Я заметил, что весь дрожу, не от страха, а от волнения. Что-то шло на нас, что-то большое, массивное, и в нем возникало множество более мелких вещей той же породы. Каждый нерв в моем теле начал петь, и помимо моей воли ноги сделали шаг впе¬ред. Но рука Тавернера остановила меня.
- Это не для вас, Роудз, - сказал он. - У вас слишком высокий уровень интеллекта, чтобы там искать себе пару.
Я неохотно позволил ему остановить себя. Приступ помешательства прошел и, когда мои глаза опять про¬яснились, я увидел девушку в лунном свете и знал, что она тоже ощутила Их приход.
Она повернулась к Ним, испытывая страх, смешан¬ный с восхищением.
Они манили ее, но она не решалась ответить им. Потом я почувствовал, как они окружили ее и она не может убежать, а затем я увидел, что она сдалась. Она простерла свои руки к Ним, и я был уверен, что их сжали другие невидимые руки, потом она подняла руки к небу, и, казалось, лунный свет лился через подставлен¬ные ладони прямо в ее грудь. Потом она опустила руки и, упав на колени, прижала их к земле и, опускаясь все ниже, прижималась к земле всем телом, пока мягкий грунт не поглотил ее.
Какое-то время она лежала спокойно, потом внезап¬но вскочила и выбросила свои руки словно в нырке, словно стрела в полете.
- Быстро за ней! - закричал Тавернер, толкая меня в плечо, и я подобно молнии устремился по вересковым тропам.
Но как это отличалось от нашего первого бега! В то время как Диана по-прежнему бежала подобно лани, мои ноги налились свинцом. Жизнь казалась безвкусной, словно в ней никогда уже не появится «изюминка». То¬лько чувство долга заставляло работать мои с трудом двигавшиеся ноги, но вскоре и оно перестало помогать.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
Я отставал все больше и больше, никакого второго дыха¬ния не приходило, чтобы облегчить мои усталые легкие, и маячившая впереди меня фигура скрылась среди ве¬реска, унесенная ветром.
Я упал на землю, задыхаясь, истощив все свои силы в первом броске. Пока я лежал, беспомощный, среди вереска и мое сердце выскакивало из груди, мне показа¬лось, что я вижу проносящуюся огромную процессию, подобно недисциплинированной армии пересекающую небо. Изодранные знамена хлопали и развевались, ди¬кая, нестройная, сводящая с ума музыка прорывалась то здесь, то там из пестрой толпы. Пушистые носы на чело¬веческих лицах, когтистые лапы на человеческих конеч¬ностях, зеленые, подобные виноградным лозам, волосы, падающие на сверкающие глаза, вспыхивающие зеле¬ным светом, и то там, то здесь полупугающие, полуоча¬ровательные человеческие лица, одни - пятящиеся на¬зад, хотя и увлекаемые массой, другие - отдающиеся волшебному полету в полном самозабвении.
Я проснулся, обнаружив, что надо мной согнулся Тавернер.
- Слава Богу, глаза у вас все еще человеческие, - сказал он.
На следующий день Диана не появлялась. Не знаю, был ли Тавернер этим обеспокоен, но виду он не пока¬зывал.
- Проголодается, придет, - это было все, что он соизволил сказать.
Следующий день также не принес о ней никаких известий, и я уже начал сильно беспокоиться, так как, несмотря на то, что дни стояли теплые, ночи были еще холодными, когда вдруг, сидя с выключенным светом у камина в приемной, мы услышали, как кто-то легонько царапается в стекло. Тавернер тут же поднялся и открыл окно, и через него проскользнула Диана и опустилась на коврик у камина прямо у моих ног. Но она сосредо¬точила свое внимание не на мне, как я ожидал со сму¬щением, а на огне. Мы с Тавернером ничего для нее не значили.
Тавернер вернулся в кресло, и мы принялись молча за ней наблюдать. Туника эльфа, мокрая, оборванная, стала неузнаваемой и казалась единственно возможной одеждой для этой странной, дикой нечеловеческой фи¬гуры у наших ног. Вскоре она села и запустила в спутан¬ные волосы руки, распарившиеся от тепла и едва види¬мые в ее копне волос, показала белые зубы и розовый язык в своей странной улыбке эльфа и быстрым птичьим движением потерлась головой о мои колени. Выразив таким образом свою признательность, она вернулась к любованию огнем.
Тавернер поднялся и тихо покинул комнату. Я едва осмеливался дышать, чтобы не спугнуть чары, сохра¬нявшие спокойствие нашей посетительницы, и чтобы она не начала вытворять что-нибудь жуткое или приво¬дящее меня в замешательство- но мне нечего было беспо¬коиться, я значил для нее не больше, чем остальная мебель в комнате.
Тавернер вернулся с полным подносом, и глаза Диа¬ны заблестели. Когда она начала есть, пользуясь ножом и вилкой, она стала больше похожа на человека. Я ожи¬дал, что она будет рвать пищу зубами, но прочно уко¬ренившаяся привычка сохранилась.
- Диана, - сказал Тавернер, после того как она кончила есть.
Она улыбнулась.
- Тебе не хотелось бы сказать «спасибо»?
Она опять улыбнулась и быстрым птичьим движе¬нием потерлась головой о его колени, как это сделала со мной, но не сказала ни слова. Он протянул руку и начал гладить и расправлять ее спутанные волосы. Она устроилась у его ног, наслаждаясь заботой и теплом, и вскоре послышалось тихое проникновенное пение, очень напо¬минающее кошачье мурлыканье.
- На этот раз нам это удалось, - сказал Тавернер.
Однако спустя некоторое время Диана, казалось, про¬снулась. Ее животные потребности были удовлетворены, и начала вновь заявлять о себе человеческая половина.
Девушка повернулась и, опершись локтем в колено Тавернера, посмотрела ему в лицо.
- Я вернулась, потому что проголодалась, - сказала она.
Тавернер улыбнулся и продолжал гладить ее волосы.
- Но я должна опять уйти, - добавила она слегка вызывающе.
- Ты можешь приходить и уходить, когда захо¬чешь, - сказал Тавернер. - Ты всегда найдешь здесь пищу, и двери всегда будут открыты.
Казалось, это ей понравилось, и она стала более ком¬муникабельной, явно желая поделиться с нами пережи¬ваниями, через которые она прошла, и убедиться в на¬шей заинтересованности и симпатии. Это была ее челове¬ческая половина.
- Я видела Их, - сказала она.
- Мы чувствовали Их, - ответил Тавернер. - Но мы Их не видели.
- Нет, - ответила Диана. - Вы Их не видели. Но потом вы увидели, что Они - мой народ. Я всегда при-надлежала к Ним, но я не знала этого, а теперь Они нашли меня. Я пойду назад, - убежденно повторила она.
- Тебе не холодно? - спросил Тавернер.
- Нет, мне только бывает голодно, - ответила она.
Тавернер перенес ее вещи в комнату на первом эта¬же, окна которой, выходящие на кустарник, позволяли ей уходить и приходить свободно и незаметно. Она никогда там не ночевала, но приходила каждую ночь, ког¬да в приемной гас свет. Мы встречали ее, кормили и после недолгого наслаждения теплом камина она опять ускользала в ночь. Погода для нее не имела значения: не дрогнув, она уходила в сильнейшую бурю и возвраща¬лась целехонькой. Иногда она высказывала нам свои обрывочные детские мысли, пытаясь поведать что-ни¬будь из того, что она видела, но чаще всего она хранила молчание.
Однако в следующее полнолуние она вернулась пере¬полненной информацией. У Них состоялся волшебный танец, в котором ей разрешили принять участие. (Теперь мы поняли, почему официантка, возвращаясь после сво¬его вечернего перерыва, все время была в истерике и билась в судорогах в комнате для прислуги.) Они были так чудесны, что Диана просто должна была рассказать нам все о них, и, пользуясь для этого своим ограничен¬ным словарем, она повторяла фразу, которую уже испо¬льзовал другой провидец: «Они были божественны». Бо¬льше она ничего не могла нам сказать и делала странные движения руками, как будто лепя фигуру из невидимой глины. Мгновенно сообразив в чем дело, Тавернер протя¬нул ей карандаш и бумагу, и с блистательной быстротой перед нами появилась обнаженная фигура с крыльями, нарисованная с удивительной убедительностью и совер¬шенной точностью.
На протяжении всего ее нелегкого воспитания никто никогда не делал попыток учить Диану рисовать - счи¬талось достаточным, если она сможет соблюдать правила хорошего тона, не стремясь ни к каким достижениям, - точно так же, как никогда она не имела возможности изучить анатомию, но здесь была фигура, переданная с изумительным мастерством и с такой точностью, кото¬рые могут быть достигнуты только тогда, когда этому учишься у жизни.
Интерес и восторг Дианы были не меньше нашего. Это действительно было открытие, путь к выражению подавленной и зажатой души, и уже через полчаса при¬емная была усыпана рисунками: клубящийся дух снега, который казался похожим на ожившую воду, душа дере¬ва, подобная искривленному торсу человека, растущему из ствола дерева и сливающемуся с его ветвями- феи, демоны, причудливые и увлекательные наброски живо¬тных, следующие один за другим в необъяснимой после¬довательности. Наконец,, совсем обессиленная от пережи¬того напряжения и возбуждения Диана, впервые после той странной ночи весеннего равноденствия, согласилась отправиться в постель.
Потребность в бумаге удерживала Диану в доме, а жажда иметь зрителей заставляла искать отношений с людьми. Художник создает свои произведения не только для того, чтобы получить удовольствие от процесса твор¬чества, но и ради удовольствия, получаемого от восхище¬ния его творчеством, и Диана, хотя и могла отправиться в леса, вынуждена была возвращаться к своему роду, чтобы продемонстрировать свои достижения.
Вместе с этой неожиданно обретенной гармонией ус¬тановилась и связь между умом и телом, длинные конеч¬ности вместо прежних неуклюжих движений обрели гра¬цию газели. Вместо недавней замкнутости она стала дру¬желюбна, как щенок. Но, увы, ее готовность на ответное чувство подвергла ее нескольким болезненным ударам. На какое-то мгновение ее мир рухнул, и мы опасались, что она опять может стать тем, чем была раньше, но она успела открыть, что средство для коммуникаций с людь¬ми и для самовыражения заключено в ее карандаше, и это открытие ее спасло. Она рисовала портреты своих преследователей абсолютно обнаженными (поскольку она никогда не рисовала одежд), придерживаясь во всех своих набросках анатомической точности, при этом их лица сохраняли обычное выражение, но каждая линия их тела выражала их скрытую душу. Эти портреты, как по волшебству, появлялись на самых видных местах, и производимое ими впечатление легче представить, чем описать словами.
Диана нашла свое место в жизни. Она больше не была отверженной, неуклюжей и необщительной. Ее не¬принужденная проказливая веселость, принесенная ею из лесов, сама по себе была очаровательна, ее волосы мышиного цвета приобрели блеск и золотистый оттенок, болезненный цвет лица сменился ореховым загаром с ярким румянцем, но ее главным отличием стали пружи¬нистые движения и поразительная живость.
Она стала необычайно энергичной- она черпала жиз¬ненные силы у солнца, ветра и земли, и пока она сопри¬касалась с ними, она светилась внутренним светом, она излучала дух, который горит, но не сгорает. Она была самой жизнерадостной из всех, кого мне когда-либо при¬ходилось видеть. Волосы на ее голове были так насыще¬ны электричеством, что светились, подобно ореолу. Под кожей бурлила горячая кровь, и при прикосновении ее руки острая дрожь пронзала ваше бедное тело.
И эта странная живость не ограничивалась только ею, она влияла на всех, кто находился рядом с ней, но каждый реагировал в зависимости от своего темперамен¬та. Некоторые усаживались возле нее, как у огонька, других это едва не сводило с ума. Для меня она была сама лирика, вино жизни, она действовала на меня опья¬няюще, я готов был пить ее и видеть видения опиумных снов. Не произнося ни слова, она увлекала меня от рабо¬ты, от моих обязанностей, от всего человеческого и циви¬лизованного, заставляя следовать за ней в болота и бес¬едовать с сущностями, в чью орбиту она, казалось, была вовлечена в ту фатальную ночь равноденствия.
Я видел, что Тавернер обеспокоен, но он не говорил ни слова упрека и молча выполнял заброшенные мною обязанности. Мне было также известно, что он отменил некоторые встречи и остался дома — я не заслуживал доверия и он не решался оставлять дела на меня. Я ненавидел себя за это, но владел собой не больше, чем наркоман, втянувшийся в употребление морфия.
У меня быстро начала развиваться какая-то форма способности к ясновидению, не в виде острых физичес¬ких ощущений, как у Тавернера, который видел изнутри души людей и вещей, а в виде способности постигать тончайшие аспекты материи. Я мог отчетливо видеть магнетическое поле, окружающее каждое живое сущест¬во, и наблюдать изменения в его состоянии. Вскоре я начал осознавать приход и уход тех невидимых при¬сутствий, которым поклонялась Диана, как богам. Силь¬ный ветер, горячее солнце или голая необработанная земля, казалось, приносили их совсем близко ко мне, и я ощущал прекрасную жизнь деревьев. Все это питало мою душу и делало меня сильнее, подобно тому, как прикосновение к Матери-земле всегда укрепляет ее дитя.
Дни становились длиннее, приближался день летне¬го солнцестояния. Прошло почти три месяца с тех пор, как Диана нашла свое место, и я начал интересоваться, как долго Тавернер будет удерживать полностью выздо¬ровевшего пациента, но тот молчал. Однако я чувство¬вал, что Диана больше не является пациенткой, и что им становлюсь я сам, и за мной внимательно наблюдают в ожидании неизбежного кризиса. Какой-то нарыв в душе должен был вызреть, прежде чем его можно будет про¬оперировать, и Тавернер ожидал наступления этого мо¬мента.
В моей голове медленно зрела мысль, что я мог бы жениться на Диане. Женитьба не отражала тот уровень отношений, который мне хотелось установить, но я не видел другого способа осуществить желаемое. Я хотел не обладать ею, я лишь желал продлить наши нынешние отношения, свободно приходить и уходить с ней, не про¬ходя сквозь строй осуждающих глаз. Я чувствовал, что Тавернер все это знает и противодействует этому, хотя я и не мог понять, почему. Я бы понял его возражения, что я компрометирую Диану, но не видел, почему он должен быть против моей женитьбы на ней. Мой мозг, однако, в эти дни бездействовал, мои мысли являли собой серию картин, сливающихся одна с другой подобно фантасма¬гории, и только позже я понял, что моя речь вернулась к простоте раннего детства.
Но Тавернер не спешил, выжидая благоприятного момента.
Кризис наступил внезапно. В день летнего солнцес¬тояния, когда солнце приближалось к закату, Диана появилась в проеме окна приемной и поманила меня наружу. Она выглядела удивительно красивой на фоне горящего неба. Лучи света запутались в блестящих пу¬шистых волосах, и они сияли, подобно ореолу, пока она своими необычайно выразительными руками манила меня в сгущающуюся тьму. Я знал, что намечалась про¬бежка по вереску в том направлении, где я еще не был, и где в конце маршрута я должен был встретиться лицом к лицу с Силами, которым она поклонялась, и что в результате этой встречи мое тело вернется домой, но моя душа никогда не возвратится назад в человеческую обо¬лочку, она останется там, в атмосфере, с Дианой и ее народом. Я знал все это и внутренним зрением мог видеть, как уже начали собираться кланы.
Руки Дианы звали меня, и я, словно зачарованный, медленно поднялся из-за стола. Диана, сотканная из воз¬духа, звала меня бежать с ней. Но я не был соткан из воздуха, я был мужчиной из плоти и крови, и, как вспышка откровения, Диана предстала передо мной в облике прекрасной женщины, и я видел, что эта женщина не для меня. Она звала лишь часть моей натуры, но она не могла позвать меня целиком, и я знал, что, если присоединюсь к Диане, все лучшее во мне останется неразделенным и невостребованным.
Диана не потеряет ничего, вернувшись к Природе, поскольку она не способна на большее, но я обладал чем-то большим, чем одними только инстинктами, и я не мог вернуться, не потеряв своего высшего я. Вдоль стен комнаты стояли книги, дверь, ведущая в лабораторию, была открыта, и до меня доходил характерный запах лекарств. «Запахи скорее, чем созерцание или звуки, заденут глубочайшие струны вашей души». Ветер же говорил о другом- вдыхая доносящийся через открытое окно запах сосен, я думал, что должен идти с Дианой, но услышал запах лаборатории, а вместе с ним вернулась память обо всем, что я надеялся совершить в своей жиз¬ни, и я опустился в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Когда я опять поднял голову, растаял последний луч заходящего солнца, а вместе с ним исчезла и Диана.
В эту ночь я спал крепко и без сновидений, что принесло мне большое облегчение, поскольку в послед¬нее время меня часто беспокоили странные, почти физи¬чески ощутимые видения. Фантазии дня ночью превра¬щались в реальность тьмы, но после того, как я отверг Диану, чары исчезли, и, когда я проснулся на следующее утро, я почувствовал себя в норме, от которой был далек уже много дней. Ко мне опять вернулось мое умение руководить хозяйством, и я чувствовал себя как изгнан¬ник, долго ездивший по чужим странам и наконец вер¬нувшийся на родину.
Несколько дней я не видел Дианы, она снова бродила по вересковым полям, а слухи о набегах на сады и ку¬рятники изобретательного и неуловимого цыгана объяс¬няли мне, почему она не возвращается даже поесть.
Мучимый угрызениями совести за недавние промаш¬ки, я решил взять на себя трудную задачу организации прогулок для Тенанта, так как после его покушения на самоубийство мы не решались позволить ему гулять в одиночку. Это было довольно скучное занятие, так как Тенант никогда сам не заговаривал, если к нему не обра¬щались, но и тогда он использовал самый необходимый минимум слов. За все время пребывания в лечебнице у него не наблюдалось никакого улучшения, и я удивлял¬ся, почему Таверн ер держал его так долго, хотя обычно отказывался держать тех больных, которых признавал безнадежными. Поэтому я пришел к выводу, что в дан¬ном случае у него есть какие-то надежды, хотя он и не говорил мне, в чем они состоят.
Мы шли по вересковым тропам по направлению к Фрэншему, и внезапно я с досадой осознал, что идем мы по любимой тропе Дианы, ведущей к небольшой сосно¬вой роще магии и дурных предзнаменований. Если бы я мог, я бы охотно избежал рощи, ибо не хотел напо¬минаний о некоторых событиях, о которых - я чувство¬вал - лучше было бы забыть для собственного спокой¬ствия, но у нас не было другого варианта, если не идти милю или две по колено в вереске. В легкой тени деревь¬ев мы остановились, и Тенант пристально вглядывался в длинные стволы, окруженные темными кисточками сос-новых иголок, которые были похожи на островки на фоне бесконечного неба.
- На макушке дерева домик Вэнди ! - сказал он, обращаясь к себе самому, забыв о моем присутствии, и я представил себе, как его утомленной душе хотелось бы уснуть навсегда в качающейся люльке из древесных ветвей. Под горячими лучами солнца из сосен струился фимиам, а глубокая голубизна неба напоминала Италию, что нередко можно наблюдать над этими просторами. Теплый ветерок мягко шевелил вереск, донося жужжание бесчисленных пчел и далекое блеяние овец. Мы прилегли на теплую землю, и даже Тенант на этот раз казался счастливым. Что же касается меня, то каждый вдох этого теплого искрящегося воздуха вносил покой в мою израненную душу.
Тенант сидел без шляпы, в расстегнутой рубашке, откинув назад голову, опираясь о дерево с красной гру¬бой корой, и внимательно смотрел в голубую даль, тихо насвистывая сквозь зубы. Я лежал на спине на сосновых иголках, и мне казалось, что я сплю. Во всяком случае, я не слышал приближения Дианы и не ощущал ее при¬сутствия, пока не поднял голову. Она лежала у ног Те¬нанта, глядя в его лицо немигающим взглядом животно¬го, а он, как и раньше, тихо что-то насвистывал, но в его свисте появились изысканные тона флейты, те странные модуляции, с которых начались все мои неприятности. Я подумал о древнегреческом мире кентавров и титанов, которые странствовали и правили миром до того, как появился Зевс со своими придворными, заселивший небо людьми. Тенант не был даже первобытным человеком, он жил еще до Адама. Что же касается Дианы, она была дочерью не Евы, а Черной Лилит, предшественницы Евы. И я понял, что эти двое были из одного и того же мира и принадлежали друг другу. Боль старой раны пронзила меня, и я почувствовал зависть, ибо их мир был намного счастливее нашего цивилизованного рабст¬ва, но я лежал спокойно, наблюдая за их идиллией.
Тени сосен далеко протянулись по вересковым заро¬слям, прежде чем я вернул Тенанта на землю, и, когда мы шли домой в золотых лучах заходящего солнца, Ди¬ана шла с нами.
Когда я во время нашей обычной послеобеденной то ли беседы, то ли совещания рассказывал о случившемся Тавернеру, я увидел, что он вовсе не удивлен этим.
- Я надеялся, что это произойдет, - сказал он. - В данном случае это единственное возможное решение, ка¬кое я могу себе представить, но что скажет ее семья?
- Я думаю, они скажут: «Слава Богу» и сэкономят на ее приданом, - ответил я, и мое предсказание оказа¬лось верным.
Это была самая странная свадьба, которую я когда-либо видел. Священник, чувствовавший себя очень не¬ловко, но побоявшийся отказать в проведении церемо¬нии- отлично драпированная мать со своими друзьями, из кожи вон лезущая, чтобы все шло, как положено- родственники жениха, чьи попытки в последнюю ми¬нуту заставить Тавернера выдать справку о его болезни были Тавернером пресечены, с яростью наблюдавшие, как уплывают из их рук десять тысяч фунтов стерлин¬гов, находившихся до этого момента под их опекой- не¬веста, производящая впечатление только что пойманного дикого зверя, которая давно бы убежала из церкви, если бы Тавернер не дал ей ясно понять, что он приготовился на случай такого маневра, и не запретил ей уходить- и жених, который был очень далеко отсюда, в каких-то одному ему известных небесах, на лице которого было написано такое блаженство, какого никогда не знали ни на суше, ни на море.
Отъезд счастливой пары на их медовый месяц был зрелищем для богов, которые, я убежден, присутство¬вали при этом. Все свадебные гости в своих свадебных нарядах выстроились у парадной двери, когда оттуда вышла Диана в своей тунике эльфа и, как кролик, стре¬лой помчалась по дороге. Более спокойным шагом за ней последовал супруг, ведущий осла, на спине которого ле¬жала упакованная палатка, а по бокам свисала кухонная утварь.
В окружении мужчин в тонком сукне и женщин в шелках, на фоне подстриженных кустов лавра, они выглядели чем-то инородным, легкомысленным, дегенера¬тивным, какими и считали их все их родственники, но в тот момент, когда молодожены, миновав калитку, всту¬пили на черную почву болота, все изменилось. Великое Присутствие пришло их встретить, и, ощутила ли Его свадебная толпа, неизвестно, но она затихла.
Через десять секунд их приняло болото- мужчина, девушка и осел самым непостижимым образом слились с его серо-коричневым фоном, словно перестали существо¬вать. Они уходили в свой собственный мир, и их мир приветствовал их. Цивилизация, с которой они не имели ничего общего, никогда больше не будет их пытать и держать в заключении за то, что они не такие, как все. В мертвой тишине свадебная толпа отправилась к свадеб¬ному столу, и никто не вспомнил о свадебных тостах.
Мы больше ничего не слышали о молодоженах вплоть до следующей весны, когда однажды, после того как в приемной погас свет, мы услышали стук в оконное стекло, сразу напомнивший мне о Диане. Но это была не она, а ее муж. И в ответ на краткую просьбу я отпра¬вился за ним, так как Тавернер отсутствовал. Нам не пришлось идти далеко, маленькая коричневая палатка стояла на лугу у нашего леса, и я мгновенно понял, для чего меня позвали, хотя большой необходимости в этом не было, так как боги Природы сами могли присмотреть за своей собственностью, потому что это только мы, выс¬шие сущности, лениво тащимся по миру, подгоняемые в загривок. Ворота жизни вращались на легких петлях, и через несколько минут маленькая правнучка Пана лежа¬ла в моих руках, маленькое, только что появившееся совершенное создание, кроме разве что ушей с кисточ¬ками. Я подумал, что это новая порода смертных вошла в наш беспокойный старый мир, чтобы внести новую струю в его цивилизацию.
Да, Тавернер, подумал я, что несет будущее, за кото¬рое вы ответственны? Поставит оно вас на один уровень с человеком, который разводит кроликов в Австралии... или рядом с Прометеем?
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ВРЕМЕННЫЕ СЪЕМЩИКИ

Душа моя, выстроим тысячи дворцов, которые будут еще величественнее
Почта лечебницы всегда отправлялась в поселок в шесть вечера, когда уезжали садовники, так что если какой-нибудь запоздавший корреспондент хотел связать¬ся с внешним миром после этого часа, он вынужден был шагать со своими посланиями к почтовому ящику на перекрестке. Так как в течение дня я редко располагал временем для написания частных писем, послеобеденные сумерки обычно заставали меня бредущим в этом на¬правлении с сигарой и горсткой писем.
У меня не было привычки поощрять пациентов соп¬ровождать меня в моих прогулках, так как я считал, что выполняю свой долг по отношению к ним в рабочее вре¬мя и это дает мне право на досуг, но Виннингтон не был обычным пациентом, поскольку он был другом самого Тавернера и, согласно моим наблюдениям, членом одно¬го из малых колен того великого Братства, о работе ко¬торого я имел некоторое представление. Так что очаро¬вание, которым для меня всегда обладало это Братство - хотя я никогда и не стремился стать его членом, - вместе с занимательностью и причудливостью личности этого человека, заставили меня пойти навстречу его по¬пытке превратить наши профессиональные отношения в личные.
Поэтому именно он шагал рядом со мной по длинной тропинке, ведущей сквозь кусты к маленькой калитке в дальнем конце сада лечебницы, выходящей на перекрес¬ток, где находился почтовый ящик.
Опустив свои письма, мы лениво брели обратно, ког¬да звук клаксона заставил нас отскочить в сторону, так как из-за угла выскочил, едва не наехав на нас, какой-то автомобиль. Я мельком увидел сидящих в нем мужчину и женщину, а наверху - солидный багаж.
Машина повернула к воротам большого дома, цент¬ральная аллея которого выходила на перекресток, и я заметил, обращаясь к своему спутнику, что, очевидно, мистер Хершмэн, владелец дома, отбыл срок заключе¬ния и возвращается в свой дом, который стоял пустым, хотя и заполненным мебелью, с тех пор, как доверчивая страна решила, что ее доверие может быть обмануто и что коварного тевтонца следует держать под стражей.
Встретив по возвращении Тавернера, сидящего на террасе, я сказал ему, что Хершмэны вернулись, но он покачал головой.
- Те, о ком вы говорите, не Хершмэны, - сказал он, - а люди, снявшие дом. Фамилия их, кажется, Беллами, они сняли меблированную квартиру- кто-то из них, по-видимому, болен.
Неделю спустя, когда я опять собрался на свою про¬гулку к почтовому ящику, ко мне присоединился Тавернер, и мы вместе неторопливо брели к перекрестку, энергично дымя для отпугивания комаров. Когда мы подходили к ящику, наше внимание было привлечено легким скрипом и, оглянувшись, мы увидели, как боль¬шая железная калитка, закрывающая ведущую к Хершмэнам аллею, приоткрылась и через образовавшуюся уз¬кую щель тихонько проскользнула женщина. Она, оче¬видно, направлялась к почтовому ящику, но, увидев нас, заколебалась. Мы отошли в сторону, освобождая ей доро¬гу, и она, проскользнув по гравиевой дорожке, встала на цыпочки, опустила свое письмо, слабым кивком головы поблагодарила нас за учтивость и исчезла так же безмол¬вно, как и появилась.
- В этом доме трагедия, - заметил Тавернер.
Я весь стал внимание, как всегда при любых прояв¬лениях медиумических способностей моего шефа, но он только засмеялся.
- На этот раз не ясновидение, Роудз, а лишь здра¬вый смысл. Если лицо женщины моложе ее фигуры, значит, она счастлива в браке- если наоборот, значит, жизнь ее трагична.
- Я не видел ее лица, - сказал я, - но у нее фигура молодой женщины.
- Я видел ее лицо, - сказал Тавернер, - и это лицо старой женщины.
Однако его суждение о ней было не вполне спра¬ведливым, так как, когда несколько вечеров спустя мы с Виннингтоном опять встретили ее у почтового ящика, ее лицо, хотя и было бесцветно и изборождено морщинами, казалось весьма привлекательным, а обрамлявшая его волна золотисто-каштановых волос благодаря его блед¬ности казалась еще ярче. Боюсь, что я слишком при¬стально уставился на нее, пытаясь увидеть признаки, по которым Тавернер прочитал ее историю. Она проскольз¬нула через приоткрытую калитку, двигаясь быстро и бесшумно, как человек, привыкший к вынужденной скрытности, искоса взглянула на нас из-под длинных темных ресниц и исчезла так же, как и появилась.
Мое внимание привлекла полная неподвижность сто¬ящего рядом со мной человека. Казалось, он врос в землю, пристально гладя на поглотившую ее темную аллею и как будто посылая свою душу вдогонку, чтобы она озарила темноту ночи. Я коснулся его руки. Он повер¬нулся, собираясь что-то сказать, но у него перехватило дыхание и слова потонули в булькающем кашле, кото¬рый обычно является признаком легочного кровотече¬ния. Чтобы опереться, он обхватил рукой мои плечи, так как был выше меня ростом, и я поддерживал его, пока он харкал алой артериальной кровью, которая рассказы¬вала его собственную историю.
Я привел его домой, уложил в постель, так как он был очень слаб после своего приступа, и рассказал Тавернеру все, что произошло.
- Я думаю, он долго не протянет, - сказал я. Мой коллега удивленно посмотрел на меня.
- Он полон жизни, - сказал он.
- От его легких мало что осталось, - ответил я, - а вы никогда не сможете заставить ездить автомобиль, у которого нет двигателя.
Однако Виннингтон лежал недолго, и в первый же день, когда мы позволили ему подняться, он предложил мне сопровождать меня на почту. Я запротестовал, пос¬кольку расстояние туда и обратно было немалым, но он взял меня за руку и сказал:
- Послушайте, Роудз, я должен идти.
Я спросил о причине столь крайней необходимости. Он заколебался, а затем воскликнул:
- Я хочу опять видеть эту женщину!
- Это миссис Беллами, - сказал я. - Оставьте лучше ее в покое- она вам не подходит. В лечебнице масса очаровательных девушек, с которыми можете фли¬ртовать, когда вам захочется. А замужних женщин оста¬вьте в покое, их мужья будут приходить и поднимать шум, что только повредит репутации лечебницы.
Но Виннингтону невозможно было помешать выпол¬нить свое намерение.
- Меня не беспокоит, чья она жена- это женщина, которую я... я... никогда не думал, что увижу, - докончил он, запинаясь. - Будьте человеком, черт возьми, я не собираюсь заговаривать с нею или ставить себя в глупое положение, я хочу только взглянуть на нее. Во всяком случае, я не считаю, что мои дела настолько плохи, чтобы оставить все это.
Он стоял передо мною, покачиваясь в наступивших сумерках, высокий и худой, как скелет, и цвет его щек мог бы порадовать при взгляде на любого другого па¬циента, но для него был опасным симптомом.
Я знал, что он пойдет независимо от моего согласия, так что решил, что лучше нам идти вместе, и у нас стало заведенным порядком прогуливаться до перекрестка во время отправки почты, были у нас письма или нет. Иног¬да мы видели, как миссис Беллами молча проскальзыва¬ла к почте, иногда нет. Если нам не случалось увидеть ее больше двух дней, Виннингтона охватывало лихорадоч¬ное состояние, и когда она не появилась в течение следу¬ющих пяти дней, его нервное возбуждение опять закон¬чилось кровотечением, и мы уложили его в постель, пос¬кольку он был слишком слаб, чтобы протестовать.
Как раз в тот момент, когда я рассказывал Тавернеру о последнем повороте событий, зазвонил телефон. Так как я находился ближе, я поднял трубку и принял сооб¬щение.
- Это доктор Тавернер? - раздался женский голос.
- Это лечебница доктора Тавернера, - ответил я.
- Говорит миссис Беллами из Хедингтон-хауз. Я была бы очень признательна доктору Тавернеру, если бы он смог прийти посмотреть моего мужа, он внезапно заболел.
Я повернулся, чтобы передать просьбу Тавернеру, но он уже вышел из комнаты. Я поддался внезапному им¬пульсу.
- Доктора Тавернера в данный момент нет, - ска¬зал я, - но, если хотите, могу прийти я. Я его ассистент, зовут меня Роудз, доктор Роудз.
- Я буду вам очень признательна, - ответил голос. - Не могли бы вы прийти поскорее? Я очень беспокоюсь!
Я схватил шляпу и отправился по тропе, по которой так часто сопровождал меня Виннингтон. Бедняга, на некоторое время, если не навсегда, ему придется прек¬ратить свои прогулки. На перекрестке я замедлил шаги, изумляясь, что невидимый барьер наконец исчез и я могу идти по аллее и говорить с женщиной, за которой так часто наблюдал в компании Виннингтона. Я толчком приоткрыл тяжелую калитку, как это делала она, про¬шел по темной аллее и позвонил.
Миссис Беллами почти в то же мгновение открыла дверь и проводила меня в маленькую столовую, примы¬кающую к кухне.
- Прежде чем вы увидите моего мужа, я хочу объ¬яснить, в чем дело, - сказала она. - Нам помогает экономка, и мне не хотелось бы, чтобы она знала- видите ли, я боюсь, что причина болезни - наркотики.
Итак, Тавернер, как всегда, оказался прав: здесь была трагедия.
- Весь день он был в помраченном сознании, я опа¬саюсь, что он превысил дозу- это бывало и раньше, и симптомы мне хорошо известны. Я чувствовала, что не стоит дожидаться ночи, не пригласив кого-нибудь.
Она проводила меня к пациенту, и я осмотрел его. Пульс был ослаблен, дыхание затруднено, цвет лица скверный, но человека, привыкшего к наркотикам на¬столько, как, судя по всему, привык он, к сожалению, очень трудно убить.
Я рассказал ей, какие принять меры, сказал, что сейчас ему ничто не грозит, но чтобы она позвонила мне опять, если что-то изменится.
Прощаясь со мной, она улыбнулась и сказала:
- Я хорошо вас знаю наглядно, доктор Роудз- я часто видела вас у почтового ящика.
- Это моя обычная вечерняя прогулка, - ответил я. - Я всегда приношу письма, которые не успели отправить с почтой.
Я был в нерешительности, рассказывать ли Виннингтону о своей встрече, не зная, что будет меньшим из двух зол - возбуждение, которое вызовет мой рассказ, или длительное напряжение ожидания, и наконец скло¬нился к первому решению. Вернувшись, я отправился в его комнату и без всяких предисловий перешел к делу.
- Виннингтон, - сказал я, - я видел ваше божество. Он сгорал от нетерпения немедленно все узнать, и я рассказал ему о своем визите, скрыв лишь причину забо¬левания, рассказывать о которой мне не позволяла про¬фессиональная этика. Однако это было то, что ему хо¬телось знать больше всего, хотя он и понимал, что я, естественно, ничего ему не скажу. Обвинив меня в черст¬вости, он внезапно поднялся в кровати, схватил меня за руку и.приложил ее к своему лбу.
- Нет, не делайте этого! - закричал я, отводя руку прочь, так как уже достаточно был знаком с методами Тавернера, чтобы знать, как осуществляется чтение мыс¬лей, но моя реакция оказалась недостаточно быстрой, и Виннингтон, посмеиваясь, откинулся на подушки.
- Наркотики! - сказал он и, задыхаясь от предпри¬нятых усилий, больше ничего не смог сказать. Но выра¬жение триумфа в его глазах говорило мне, что он узнал нечто жизненно важное для себя.
На следующее утро я опять отправился повидать Беллами. Он был в сознании, смотрел на меня с угрюмой подозрительностью и ничего от меня не хотел, и я понял, что, видимо, мое знакомство с его семьей закончится так же, как и началось, у почтового ящика.
Вечер или два спустя мы опять встретились с миссис Беллами на перекрестке. Она улыбнулась в ответ на мое приветствие, явно давая понять, что ей приятно иметь собеседника помимо своего неотесанного мужа, так как похоже было, что они не знают никого в округе.
- Что случилось с высоким человеком, который обычно приходил с вами на почту? - спросила она, заметив, что я в одиночестве.
Я рассказал ей о состоянии бедного Виннингтона.
Тогда она сказала нечто странное для человека, почти не знакомого со мною и совсем не знакомого с Виннингтоном.
- По-видимому, он должен умереть? - спросила она, глядя мне прямо в лицо с особым выражением в глазах.
Пораженный ее вопросом, я выпалил правду.
- Я тоже так думаю, - сказала она. - Я из Шот¬ландии, в нашем роду многие владеют ясновидением, и прошлой ночью я видела его призрак.
- Вы видели его призрак? - воскликнул я, заинт¬ригованный.
Она кивнула своей золотисто-каштановой головой.
- Так же ясно, как я вижу вас, - ответила она. - Я видела его настолько явственно, что решила, что это еще один доктор из пансионата, которого вы прислали вместо себя посмотреть, как поправляется мой муж.
Я сидела у кровати с пригашенной лампой, когда мое внимание было привлечено каким-то движением, и, подняв голову, я увидела вашего друга, стоящего между мною и светом. Я собралась с ним заговорить, когда заметила необычное выражение его лица, настолько не¬обычное, что уставилась на него и не находила слов - казалось, он смотрел с восхищением на меня, или на моего мужа - мне трудно сказать, на кого.
Он стоял прямо, не сутулясь, как обычно («Так что вы тоже за ним наблюдали», - подумал я), и на его лице было написано абсолютное торжество, как будто он нако¬нец добился чего-то, чего ждал и ради чего работал в течение очень долгого времени, и он сказал мне очень медленно и отчетливо: «Следующая очередь будет моя». Я собралась ответить и спросить, что означает его не¬обычное поведение, когда вдруг обнаружила, что через него я вижу лампу, и, прежде чем я пришла в себя от удивления, он исчез. Я поняла это так, что мой муж будет жить, а сам он умрет.
Я сказал ей, что если исходить из того, что мне известно об обоих случаях, ее интерпретация похожа на правду, и мы простояли еще несколько минут, рассказы¬вая истории о привидениях, прежде чем она вернулась домой через свою железную калитку.
Виннингтон медленно поправлялся после своего при¬ступа, хотя еще не мог вставать с постели. Его отно¬шение к миссис Беллами претерпело странное измене¬ние: он еще продолжал каждый день спрашивать меня, видел ли я ее у почтового ящика и что она говорила о себе, но он больше не высказывал сожаления, что не чувствует себя достаточно хорошо, чтобы сопровождать меня в этом направлении и познакомиться с нею- на¬против, его поведение наводило на мысль, что он и она разделяют какую-то тайну, в которой нет места для меня.
Хотя ему бывало и хуже, его последний приступ настолько его изнурил, что болезнь одержала верх, и видя, что он уже вряд ли встанет с постели, я снис¬ходительно относился к его слабости к миссис Беллами, будучи уверенным, что это не принесет вреда. Я стара¬тельно описывал больному ее визиты к почтовому ящику, пересказывал, что говорила она, и что говорил я, и пока я говорил, его глаза светились тайным удоволь¬ствием. Насколько я мог понять (так как он не удос¬таивал меня своим доверием), он выжидал подходящий момент, когда Беллами опять превысит дозу, но меня не очень беспокоило, что он намерен тогда предпринять, так как я знал, что он физически неспособен пересечь комнату без посторонней помощи. Поэтому его грезы вряд ли могли привести к серьезным последствиям, и я не стал думать, чем бы охладить его фантазии.
Однажды ночью я был разбужен стуком в дверь и увидел стоящую на пороге ночную сиделку. Она попро¬сила меня зайти в комнату Виннингтона, так как нашла его лежащим без сознания и его состояние внушает ей опасение. Я последовал за нею- как она и говорила, Виннингтон был в бессознательном состоянии, пульс не про¬щупывался, дыхание почти отсутствовало- с минуту я ломал голову над тем, какой оборот приняла его болезнь, но пока я стоял, глядя на него сверху вниз, я услышал слабый горловой щелчок, сопровождаемый длинным свистящим вздохом, который я так часто слышал, когда Тавернер покидал свое тело для одной из своих странных психических вылазок, и я подозревал, что Виннингтон ведет ту же игру, поскольку мне было известно, что он принадлежит к Братству Тавернера и, без сомнения, пос¬тиг многие из его наук.
Я отослал сиделку, а сам решил подождать возле нашего пациента, как часто дежурил, находясь рядом с Тавернером- я довольно сильно беспокоился, поскольку мой коллега был на отдыхе и вся ответственность за лечебницу лежала на моих плечах, и не потому, что это вызывало у меня обычную тревогу, - но все, что было связано с оккультизмом, выходило за пределы моих поз¬наний. Мне было известно, что Тавернер всегда считал эти психические вылазки не лишенными риска.
Бдение мое, однако, длилось недолго. Прошло минут двадцать, и я увидел, что состояние транса перешло в обычный сон. Убедившись, что сердечный ритм восста¬новился и нет поводов для беспокойства, я не стал будить нашего пациента и вернулся в свою постель.
На следующее утро ни Виннингтон, ни я не упоми¬нали об инциденте, но его плохо скрываемое приподня¬тое настроение говорило о том, что во время этого ночно¬го путешествия произошло нечто, что доставило ему ог¬ромное удовольствие.
В этот вечер, отправившись к почтовому ящику, я увидел поджидавшую меня миссис Беллами. Она начала без предисловий:
- Доктор Роудз, ваш высокий друг этой ночью умер?
- Нет, - сказал я, внимательно глядя на нее. - Напротив, сегодня утром ему значительно лучше.
- Я этому рада, - сказала она, - потому что я опять этой ночью видела его призрак и беспокоилась, не случилось ли чего-нибудь с ним.
- В какое время вы его видели? - спросил я, и внезапное подозрение закралось мне в душу.
- Я не знаю, - ответила она, - я не посмотрела на часы, но это было вскоре после полуночи- я проснулась от мягких прикосновений к моей щеке и подумала, что это кошка вошла в комнату и прыгнула на кровать. Я поднялась, намереваясь выгнать ее из комнаты, когда увидела какую-то тень на фоне окна- она переместилась к кровати, и я почувствовала, как кто-то легонько давит на мою ступню, но сильнее, чем может надавить кошка, ну например, такое можно было бы ожидать от крупного терьера, и тогда я ясно увидела вашего друга, сидящего у ножки кровати и пристально глядящего на меня. Когда я посмотрела на него, он расплылся и исчез, и я не уверена, не примерещился ли он мне в складках пухово¬го одеяла, свисающего с кровати, поэтому я и решила спросить у вас, не произошло ли чего-нибудь... чего-нибудь, что могло бы объяснить то, что я видела.
- Виннингтон не умер, - сказал я. И не желая дальнейших расспросов, немного поспешно пожелал ей доброй ночи и повернулся, чтобы уйти, когда она опять окликнула меня.
- Доктор Роудз, - сказала она, - мой муж весь день был в помраченном сознании. Как вы думаете, что следует делать?
- Если хотите, я могу его посмотреть, — ответил я. Она поблагодарила, но сказала, что ей не хотелось бы меня приглашать, пока в этом не будет насущной необ¬ходимости, поскольку ее мужа возмущает любое вмеша¬тельство.
- У вас есть лакей или камердинер, или ваш муж остается наедине с вами и служанками? - спросил я, так как мне казалось, что человек, настолько злоупотребля¬ющий наркотиками, как Беллами, недостаточно безопа¬сен, чтобы составлять приятную компанию трем или че¬тырем женщинам.
Миссис Беллами поняла, что я имею в виду, и пе¬чально улыбнулась.
- Я к этому привыкла, - сказала она. - Я всегда справляюсь с ним самостоятельно.
- Давно он принимает наркотики? - спросил я.
- С того момента, как мы поженились, - ответила она, - но сколько времени он принимал их до этого, я не могу вам сказать.
Я не хотел оказывать на нее давления, так как ее лицо и без того говорило мне о трагедии ее существо¬вания, поэтому я сказал только:
- Я надеюсь, вы дадите мне знать, когда бы вам ни понадобилась помощь. Доктор Тавернер и я не практи¬куем в этом округе, но в случае опасности мы будем рады сделать все возможное.
Бредя через кустарник, я обдумывал то, что услы¬шал от нее. Учитывая, что Виннингтон был в трансе между двумя и половиной третьего, я с уверенностью мог сказать, что то, что она видела, не было плодом ее вооб¬ражения. Я ломал голову, как поступить. Мне казалось, что Виннингтон ведет опасную игру, опасную и для себя, и для ничего не подозревающей женщины, на которой он упражнялся, тем более, что когда я заговаривал с ним об этом, он либо смеялся надо мной, либо советовал мне думать о своих делах, а когда я предостерегал ее, она смотрела на меня, как лунатик. Отказавшись признать существование оккультных наук, мир предоставил огро¬мные преимущества тем, кто их практикует.
Я решил не возвращаться к этому вопросу, пока не появится Тавернер, и поэтому, нанося вечерние визиты Виннингтону, избегал опасных тем. Как обычно, он тре¬бовал новостей о миссис Беллами, и я сказал ему, что видел ее вчера, и мимоходом заметил, что ее муж опять плох. Мгновенно я понял, что совершил ошибку и дал Виннингтону информацию, которой он не должен был получать, но я уже не мог взять свои слова обратно и покинул его с тяжелым чувством, что это приведет к чему-то, чего я не в состоянии постичь. Мне очень не хватало опыта Тавернера, чтобы снять с себя ответствен¬ность, но Тавернер находился в Шотландии и у меня не было достаточных оснований прерывать его заслужен¬ный отдых.
Около часа спустя я закончил свой обход и стал подумывать о том, чтобы отправиться в постель, когда зазвонил телефон. Я ответил и услышал на другом конце линии голос миссис Беллами.
- Я прошу вас прийти, доктор Роудз, - сказала она. - Мне очень тяжело.
Через несколько минут я уже стоял рядом с нею, и мы вместе смотрели на лежащего на кровати человека, который был без сознания. Это был крепко сбитый ма¬лый лет тридцати пяти, и, должно быть, он имел при¬ятную внешность, пока наркотики не подорвали его здо¬ровья. Его состояние было, по-видимому, таким же, как и прежде, и я спросил миссис Беллами, что именно вы¬звало такое беспокойство, так как по тону ее голоса, когда она говорила по телефону, я заключил, что она напугана.
Минуту или две она ходила вокруг да около, а затем выложила правду.
- Боюсь, мои нервы на пределе, - сказала она. - Но мне кажется, что что-то или кто-то есть в комнате, и это больше, чем я могу сама вынести. Я просто была вынуждена пригласить вас. Простите, что я настолько безрассудна, что беспокою вас в столь поздний час.
Я вполне понимал, что она чувствует, так как напря¬жения, которое она испытывает, справляясь с наркома¬ном в этом уединенном месте, не имея рядом друзей, которые могли бы ей помочь, - напряжения, которое, я догадывался, длилось годами, - было достаточно, чтобы сломить любое мужество.
- Не стоит об этом беспокоиться, - сказал я. - Я не только рад оказать вам посильную помощь, но и впол¬не понимаю ваши затруднения.
Итак, хотя ее муж по-прежнему не давал поводов для беспокойства, я устроился возле него, собираясь не¬которое время понаблюдать за ним вместе с нею и сде¬лать все возможное, чтобы как-то облегчить это непо¬сильное бремя.
Мы не слишком долго просидели молча, освещенные тускло горящей лампой, когда я ощутил нечто странное. Как она и говорила, мы были в комнате не одни. Она заметила мои ищущие взгляды, шарящие по углам, и улыбнулась.
- Вы тоже это чувствуете? - сказала она. - Вы что-то видите?
- Нет, - ответил я. - Я не медиум, как мне хотелось бы, но я скажу вам, кто может это увидеть - если тут есть, что видеть, - это мой пес. Он пришел со мной, и если не вернулся домой, то лежит, свернувшись на крыльце. С вашего позволения я схожу за ним, и мы посмотрим, что он будет делать.
Я сбежал по ступенькам и нашел большого эрделя, задачей которого было охранять нашу лечебницу, терпе¬ливо ожидавшего на половике. Введя его в спальню, я представил ему миссис Беллами, которую он принял весьма благосклонно, а затем, полагаясь на его собствен¬ные приборы, принялся спокойно ожидать, что он будет делать. Прежде всего он подошел к кровати и обнюхал лежащего без сознания человека, потом прошелся по комнате, как собака, попавшая в незнакомое место, и, наконец, улегся у наших ног перед камином. Чем бы ни было то, что нарушило наше спокойствие, оно выглядело недостойным его внимания.
Он мирно спал, пока миссис Беллами, которая го¬товила чай, не принесла коробку с печеньем, после чего проснулся и потребовал своей доли. Сначала он подошел ко мне и получил подношение, после чего мирно на¬правился к пустому креслу и остановился перед ним в беспокойном ожидании, пристально глядя в пустоту. Мы уставились на него, застыв от изумления. Пес, уверен¬ный в своем восприятии, невозмутимо скреб лапой по креслу, чтобы привлечь внимание. Мы с миссис Беллами посмотрели друг на друга.
- Я всегда слышала, - сказала она, - что только кошкам нравятся привидения, а собаки их боятся.
- То же слышал и я, - ответил я. - Но похоже, что с одним из них Джек в дружеских отношениях.
И тогда мне сразу пришло в голову объяснение. Если тот, кто незримо присутствовал в комнате, был Виннингтоном, которого миссис Беллами уже дважды ви¬дела в этой самой комнате, поведение собаки вполне объяснимо, так как они с Виннингтоном были близкими друзьями, и призрак, казавшийся нам столь жутким, пес воспринимал мирно и дружелюбно.
Я вскочил на ноги.
- Если вы не возражаете, - сказал я, - я немедлен¬но сбегаю в лечебницу и кое-что проверю, а тогда мы вместе разберемся в этом деле.
Я понесся через кусты к лечебнице, через три сту¬пеньки взлетел по лестнице и стремительно ворвался в спальню Виннингтона. Как я и ожидал, он находился в глубоком трансе.
- Черт возьми! - обратился я к бесчувственной оболочке на кровати, - какую игру вы теперь затеяли? Господи, хоть бы Тавернер вернулся и разобрался с вами!
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
Я поспешил обратно к миссис Беллами и, к своему великому удивлению, входя в комнату, услышал голоса и увидел Беллами, вполне пришедшего в сознание. Он сидел на кровати и пил чай. Выглядел он слегка ошара¬шенным и весь дрожал от холода, но, по-видимому, пол¬ностью избавился от действия своего наркотика. Я был в замешательстве, поскольку незаметно ускользнул из комнаты перед тем, как к нему вернулось сознание, и хорошо помнил его последний прием, который трудно было назвать сердечным, но отступать уже было поздно.
- Я рад видеть, что вам лучше, мистер Беллами, - сказал я. - Мы очень о вас беспокоились.
- Не стоит обо мне беспокоиться, Роудз, - последо¬вал ответ. - Идите спать, приятель- как только я согре¬юсь, со мной все будет в порядке.
Я удалился- моему дальнейшему присутствию не бы¬ло оправдания, и я отправился обратно в лечебницу, чтобы еще раз взглянуть на Виннингтона. Он все еще находился в помраченном сознании, так что я устроился рядом, чтобы наблюдать за ним, но проходил час за часом, пока я дремал на своем стуле, и наконец наступил серый рассвет, а его состояние не изменилось. Я никогда не видел, чтобы Тавернер так надолго покидал свое тело, и состояние Виннингтона меня беспокоило. Может быть, все было в порядке, а может, и нет. Я не обладал доста¬точными знаниями об этих трансах, чтобы действовать с уверенностью, и я не мог прервать отдых Тавернера, чтобы заставить его охотиться за химерами.
День клонился к закату, и когда я понял, что ночь застанет Виннингтона все в том же состоянии, я решил, что пришло время действовать, и отправился в амбула¬торию за стрихнином, намереваясь сделать ему инъек¬цию и посмотреть, не станет ли ему после этого лучше.
Как только я открыл дверь амбулатории, я уже знал, что там кто-то есть, но когда я зажег свет, комната оказалась пустой. В то же время, кто-то бесцеремонно подталкивал меня под локоть, когда я рылся на полках в поисках того, что мне требовалось, а когда я склонился над ящиком с инструментами за шприцем для подкож¬ных инъекций, то почувствовал на шее чье-то дыхание.
- Господи! - сказал я громко. - Скорее бы возвра¬щался Тавернер и сам следил за своими привидениями. Кто бы ты ни был, иди своей дорогой, уходи, убирайся немедленно, ты нам здесь не нужен! - И поспешно соб¬рав свой багаж, я быстро ретировался, оставив амбула¬торию в его владении.
Когда я выходил, мой злой гений подсказал мне оглянуться, и я увидел позади себя медленно плывущий веретенообразный сгусток серого тумана около семи фу¬тов высотой. Мне стыдно в этом признаться, но я побе¬жал. Я нелегко поддаюсь панике, что бы я ни увидел, но эти полувидимые предметы, медленно движущиеся к вам другие существа, чье присутствие можно обнару¬жить, но нельзя установить точное местонахождение, наполняют меня тихим ужасом.
Я быстро захлопнул и запер за собой дверь в комнату Виннингтона и остановился, чтобы перевести дыхание- но несмотря на то, что я это сделал, я увидел собравшу¬юся на полу лужицу тумана - здесь находилось соз¬дание, просочившееся через щель под дверью и восста¬навливающее свои формы под прикрытием платяного шкафа.
Я бы отдал что угодно в тот момент, только чтобы появился Тавернер. Стоя со шприцем в руке, я беспо¬мощно следил за ним, покрываясь потом подобно испу¬ганной лошади. И вдруг меня осенило: какой же я ду¬рак, это же Виннингтон возвращается в свое тело!
- О Господи! - сказал я. - Как же вы меня напу¬гали! Во имя всего святого, возвращайтесь в свое тело и оставьте все это - что было, то прошло.
Но он не обращал внимания на мои мольбы- каза¬лось, его привлекает именно шприц, и вместо того чтобы вернуться в свое тело, он вился вокруг меня.
- О, - сказал я, - после всего вам еще нужен стрихнин? Хорошо, возвращайтесь в свое тело, и вы его получите. Смотрите, я направляюсь к вашему телу, что¬бы сделать инъекцию. Если вам нужен стрихнин, возвра¬щайтесь в него.
Серый призрак повис на мгновение над бесчувствен¬ной оболочкой, лежащей на кровати, а потом, к моему неописуемому облегчению, медленно влился в нее, и я услышал, как сердце восстанавливает свои удары и воз¬обновляется дыхание.
Я вернулся в свою комнату смертельно усталый, так как не спал и перенес много волнений за прошедшие сорок восемь часов. На коврике у двери я оставил за¬писку, чтобы в это утро меня не беспокоили- я чувствовал, что, справившись с двумя коварными пациентами и подвергнув свои слабые оккультные познания удовлет¬ворительной проверке, вполне заслужил свой отдых.
Но, несмотря на мои указания, меня не оставили в покое. В семь часов старшая медсестра подняла меня с постели.
- Не могли бы вы сходить посмотреть Виннингтона, доктор? Мне кажется, он сошел с ума.
Я устало натянул брюки, окунул свою голову в таз с водой и пошел осматривать Виннингтона. Вместо обыч¬ной обезоруживающей улыбки, он встретил меня хму¬рым взглядом.
- Я был бы очень рад, - сказал он, - если бы вы были так любезны объяснить мне, где я нахожусь.
- Вы в своей комнате, старина, - сказал я. - Вы совершили трудное путешествие, но теперь опять все в порядке.
- В самом деле? - сказал он. - Это первое, что я хотел услышать. И кто же будете вы?
- Я Роудз, - ответил я. - Разве вы меня не знаете?
- Я знаю вас достаточно хорошо. Вы мелкая сошка у доктора Тавернера в этой лечебнице. Я подозреваю, мои милые друзья поместили меня сюда, чтобы сбить с пути. Прекрасно, я могу вам это сказать, - они не смо¬гут здесь меня удержать. Где моя одежда? Я хочу встать.
- Ваша одежда там, куда вы ее положили, - от¬ветил я. - Мы ее не забирали. Но что касается того, чтобы встать, вы не готовы к этому. У нас нет желания удерживать вас здесь против вашей воли, и если вы хотите уехать, мы вам это организуем, но для этого пот¬ребуется санитарная карета, поскольку ваше состояние, как вам известно, весьма неважное.
Я собирался потянуть время, пока не пройдет это психопатическое состояние, но он разгадал мои маневры.
- К черту санитарную карету! - сказал он. - Я уйду на своих собственных ногах. - И он тут же сел в кровати и свесил ноги. Но даже это усилие было слиш¬ком велико для него, и он бы сполз на пол, если бы я его не подхватил. Я позвал сестру, и мы уложили его в постель, неспособного в эту минуту причинить новое бес¬покойство.
Я был весьма удивлен этой вспышкой, поскольку она исходила от Виннингтона, который всегда казался спокойным человеком с мягким характером. Хотя он и был подвержен депрессии, это было вполне объяснимо, если учесть его состояние. У него и впрямь было не слишком много оснований для бодрости, и, если только не вмешается доктор Тавернер, он, по-видимому, закон¬чит свои дни в больнице.
Когда я в этот вечер отправился к почтовому ящику, там была миссис Беллами и, к моему немалому удив¬лению, рядом с нею был ее муж. Она поздоровалась со мной несколько скованно, следя за тем, как отнесется к этому муж, но его приветствие было столь сердечным, что можно было подумать, я старый друг их семьи. Он поблагодарил меня за заботу о нем и за доброе отношение к его жене, которой, как он опасается, приходилось до¬вольно трудно в последнее время.
- Кстати, я собираюсь для разнообразия увезти ее отсюда, знаете ли, второй медовый месяц, но, когда мы вернемся, мне хотелось бы время от времени видеться с вами и с доктором Тавернером. Я бы очень хотел под¬держивать связь с Тавернером.
Я поблагодарил, поражаясь изменениям его настро¬ения и очень желая ради его жены, чтобы это изменение было окончательным- но наркоман слишком ненадежная опора, и я боялся, что ей придется испить свою чашу до дна.
Когда я вернулся в лечебницу, я был крайне удив¬лен, найдя там Тавернера.
- Как, что в этом мире могло заставить вас прервать ваш отдых? - спросил я.
- Вы, - ответил он. - Вы постоянно посылали телепатические сигналы о помощи, поэтому я подумал, что лучше приехать и посмотреть, в чем дело.
- Я очень сожалею, - сказал я. - У нас были небольшие затруднения, но теперь все в порядке.
- Что случилось? - спросил он, внимательно за мной наблюдая, и я почувствовал, что краснею, как про¬винившийся школьник, так мне не хотелось рассказы¬вать ему о миссис Беллами и страстном увлечении ею Виннингтона.
- Я полагаю, что Виннингтон пытался применить ваши трюки с вхождением в подсознание, - сказал я наконец. - Он входил очень глубоко и отсутствовал очень долго, что весьма меня беспокоило. Видите ли, я не впол¬не понимаю эти вещи. А потом, когда он возвращался, я увидел его, принял за привидение и перепугался.
- Вы увидели его? - воскликнул Тавернер. - Как вы могли его увидеть? Ведь вы не ясновидящий.
- Я увидел серое веретенообразное облако тумана, совсем такое же, как тогда, когда мы видели Блэка, летчика, который был почти мертв.
- Вы это видели? - удивленно сказал Тавернер. - Вы хотите сказать, что Виннингтон посылал эфирный дубль? И долго он был без сознания?
- Около двадцати четырех часов.
- Бог мой, - воскликнул Тавернер, - этот человек, вероятно, умер!
- Ничего подобного, - ответил я. - Он жив и даже брыкается. Брыкается весьма энергично, - добавил я, вспомнив утреннюю сцену.
- Я не могу понять, - сказал Тавернер, - как эфирный дубль, носитель жизненных сил, мог так долго отсутствовать и при этом не начался распад физической формы. Где он был и что с ним случилось? Хотя, возмож¬но, он был непосредственно над кроватью и покинул свое физическое тело только для того, чтобы избежать дис¬комфорта.
- Когда я его увидел в первый раз, он был в амбула¬тории, - ответил я, искренне надеясь, что Тавернер не потребует больше никакой информации о местопребы¬вании Виннингтона. - Он последовал за мной в свою комнату, и я уговорил его вернуться в свое тело.
Тавернер посмотрел на меня с подозрением.
- Я полагаю, вы приняли предварительные меры предосторожности, чтобы убедиться, что тот, кого вы удержали, был именно Виннингтон!
- Бог мой, Тавернер, существует возможность?..
- Давайте поднимемся и посмотрим на него, тогда я смогу сказать вам.
Виннингтон лежал, освещенный только светом ноч¬ника, и хотя и повернул голову при нашем появлении, но ничего не сказал. Тавернер подошел к кровати и за¬жег лампу для чтения, стоявшую на ночном столике. Виннингтон отвернулся от внезапного яркого света и что-то прорычал, но Тавернер направил свет прямо ему в глаза, внимательно за ним наблюдая, и к моему удивле¬нию, зрачки не реагировали.
- Я этого опасался, - сказал Тавернер.
- Что-то не так? - спросил я с волнением. - Он кажется вполне здоровым.
- Все не так, мой милый, - ответил Тавернер. - Я уверен, вы делали лучшее из того, что могли сделать, но вы не обладаете достаточными знаниями. Пока вы не будете до конца понимать эти вещи, лучше положиться на естественный ход событий.
- Но... но... он жив, - воскликнул я, сбитый с толку.
- Оно живо, - поправил Тавернер. - Это не Вин¬нингтон, да будет вам известно.
- Тогда кто же это может быть? По-моему, он похож на него.
- Это мы и должны попытаться выяснить. Кто вы? - продолжал он, повысив голос и обращаясь к человеку, лежавшему на кровати.
- Вам это прекрасно известно, черт побери, - услы¬шали мы хриплый шепот.
- Боюсь, что нет, - ответил Тавернер. - Я прошу вас сказать мне это.
- Почему, В... - начал я, но Тавернер быстро за¬крыл мне рот рукой.
- Не валяйте дурака, вы и без того достаточно на¬творили, оно ни в коем случае не должно знать настоя¬щего имени.
Потом, опять повернувшись к больному, он повторил вопрос.
- Джон Беллами, - услышали мы угрюмый голос. Тавернер кивнул и вывел меня из комнаты.
- Беллами? - спросил он. - Это имя человека, который снял дом Хершмэна. У Виннингтона было с ним что-то общее?
- Послушайте, Тавернер, - сказал я. - Я должен рассказать вам нечто такое, что мне хотелось бы скрыть от вас. У Виннингтона была навязчивая идея относитель¬но жены Беллами и, по-видимому, он предавался мечтам и строил воздушные замки, пока в своем подсознании не заменил собой Беллами.
- Такое вполне вероятно, это может быть обычный случай психического расстройства. Мы должны будем исследовать его, чтобы с ним справиться, но пока хотел бы я знать, почему Беллами заменил Виннингтона?
- Осуществление желаний, - ответил я. - Виннингтон был влюблен в жену Беллами, он хотел быть Беллами, чтобы обладать ею. Поэтому, находясь в бреду, он принял подсознательное желание за реальность. Обычный известный вам фрейдистский механизм - ви¬дение как осуществление желания.
- Осмелюсь заметить, - ответил Тавернер, - что Фрейд объясняет множество вещей, которых он не по-нимает. Но как там Беллами, он в трансе?
- С ним, по-видимому, все в порядке, во всяком случае было полчаса назад. Я видел его, когда он шел на почту со своей женой. Он был вполне здоров и к тому же непривычно вежлив.
- Мне кажется, - сказал Тавернер сухо, - вы с Виннингтоном всегда были приятелями. Теперь послу-шайте, Роудз, вы не были откровенны со мной, а я до¬лжен в этом деле добраться до самой сути. Теперь рас-скажите мне все как есть.
Итак, я рассказал. Хотя при хладнокровном изло¬жении это звучало как самый неубедительный вымысел. Когда я закончил, Тавернер рассмеялся.
- На этот раз это сделали вы, Роудз, - сказал он, - вы, самый нетерпимый в вопросах морали из всех, кого я знаю! - И он опять засмеялся.
- Как вы это объясните? - спросил я, слегка уязв¬ленный его смехом. - Я вполне могу понять душу Виннингтона или как бы это ни называлось, покинувшую его тело и появившуюся в комнате миссис Беллами. Мы несколько раз сталкивались с подобными вещами- я вполне могу понять фрейдистское осуществление жела¬ния Виннингтона, это наиболее понятная вещь во всем деле, и единственное, чего я не могу понять, - это изме¬нение характера обоих мужчин: Беллами определенно стал лучше, во всяком случае сейчас, а Виннингтон в очень плохом настроении и слегка вне себя.
- И в этом суть всей проблемы. Что, по вашему мнению, случилось с этими двумя людьми?
- Не имею понятия, - ответил я.
- А я имею, - сказал Тавернер. - Наркотики, если вы их примете достаточное количество, способствуют вы¬ходу из тела, но грань между «достаточно» и «слишком много» очень узкая, и если вы ее переступите, вы выйде¬те и не вернетесь обратно. Благодаря вам Виннингтон обнаружил слабость Беллами и, обладая способностью покидать тело по своему желанию, как могут делать хорошо обученные Посвященные, дождался своего шан¬са, когда Беллами переместится из своего тела в видения наркомана, а затем завладел им, фактически оставив Беллами блуждать бездомным. Беллами, страстно желая получить свой наркотик и будучи отрезанным от физи¬ческих средств удовлетворения своего желания, издале¬ка инстинктивно почувствовал запасы, хранящиеся в на¬шей амбулатории, и отправился туда. И когда он увидел вас со шприцем в руках - так как наделенный душой эфирный дубль может видеть достаточно хорошо, он инс¬тинктивно последовал за вами, и вы, вмешавшись в де¬ло, в котором вы ничего не смыслите, втолкнули его в тело Виннингтона.
Пока Тавернер говорил, я осознал, что это и есть истинное объяснение событий. Пункт за пунктом он вос¬становил все, свидетелем чего я был.
- Можно ли как-то исправить положение? - спро¬сил я, теперь уже достаточно наказанный.
- Есть несколько вещей, которые можно было бы сделать. Но вопрос в том, какое положение вы считаете правильным?
- Разве здесь могут быть какие-то сомнения? Вер¬нуть людей обратно в свои собственные тела!
- Вы думаете, это было бы правильным? - сказал Тавернер. - Я в этом не столь уверен. В этом случае у вас будет три несчастных человека- а сейчас у вас два очень счастливых и один очень раздраженный - мир в целом от этого только выиграл.
- Но как же быть с миссис Беллами? - сказал я. - Она живет с человеком, с которым не состоит в браке?
- Закон будет считать ее состоящей с ним в браке, - ответил Тавернер. - Наше брачное право распространя¬ется только на телесные грехи, оно не признает адюльте¬ра души- так что пока тело хранит верность, здесь нет никакого греха. Изменение характера в худшую сторо¬ну, под влиянием наркотиков, пьянства или безумия, по нашим благородным законам не дает оснований для раз¬вода, следовательно, изменение личности в лучшую сто¬рону благодаря психическому воздействию тем более их не дает. Так что выбирайте одно из двух.
- Во всяком случае, - ответил я, - мне это не кажется высоконравственным.
- А как вы определяете нравственность? - спросил Тавернер.
- Закон страны... - начал я.
- В данном случае закон, изданный парламентом, должен решать, впустить ли человека на Небеса. Если вы сочетаетесь браком с женщиной за день до того, как закон о новом браке вступит в силу, вы отправитесь в тюрьму, а потом в ад за двоеженство- в то же время, если вы пройдете через ту же церемонию с той же женщиной день спустя, вы будете жить в ореоле святости и наконец отправитесь на Небеса. Нет, Роудз, по нашим меркам, мы должны смотреть глубже.
- Тогда, - сказал я, - как вы определите безнрав¬ственность?
- Как то, - сказал Тавернер, - что задерживает эволюцию коллективной души общества, к которому оно принадлежит. Бывают случаи, когда нарушение закона является высочайшим этическим актом- каждый из нас может вспомнить такие случаи из истории. Например, множество актов конформизма как со стороны католи¬ков, так и со стороны протестантов. Мученики - нару¬шители законов, и большинство из них во времена их казни были осуждены на основании законов и только в последующие годы канонизированы.
- Но вернемся к нашим делам, Тавернер, что вы собираетесь делать с Виннингтоном?
- Признать его невменяемым, - сказал Тавернер, - и отправить в отдаленную психиатрическую лечебницу, как только мы сможем получить санитарную карету.
- Вы можете поступать, как считаете нужным, - ответил я, - но будь я проклят, если поставлю свою подпись под таким удостоверением.
- Вы и не должны идти против своих убеждений, но могу я это понимать так, что вы не будете препятство¬вать?
- А как бы я мог это сделать, черт возьми? Тогда я должен буду признать невменяемым себя.
- Для вашего же блага вам не следует упоминать черта в этом грешном мире, - возразил мой собеседник, и, казалось, дискуссия готова была превратиться в пер¬вую нашу ссору, когда внезапно открылась дверь, и мы увидели стоящую на пороге медсестру.
- Доктор, - сказала она, - мистер Виннингтон скончался.
- Слава Богу! - сказал я.
- Бог мой! - сказал Тавернер.
Мы поднялись по лестнице и остановились рядом с тем, что лежало на кровати. Никогда прежде я не осоз¬навал так ясно, что физическая форма не является чело¬веком. Здесь находился дом, который арендовали две различные сущности и который стоял незанятым трид¬цать два часа, а вот теперь опустел навсегда. Скоро рух¬нут стены и упадет крыша. Как я мог когда-то считать это своим другом? За четверть мили отсюда душа, выст¬роившая это прибежище, посмеивается про себя, а где-то, вероятно, в амбулатории, взбешенная сущность, еще недавно заключенная за решетку, в бессильной ярости шумит пробками бутылочек с ядами, так как в желудке уже нет возбуждающего средства, которое может ее под¬держать. Мои колени подогнулись, и я упал на стул, будучи ближе к обморочному состоянию, чем когда бы то ни было со времен моей первой операции.
- Во всяком случае, это как-то уладилось, - сказал я голосом, который показался мне чужим.
- Вы так думаете? Я полагаю, трудности только теперь и начнутся, - сказал Тавернер. - Вас не смуща¬ет, что пока Беллами был заключен в тело, мы знали, где он находится, и могли держать его под контролем? А теперь он выпущен в невидимый мир и потребуется не¬мало усилий, чтобы его поймать.
- Так вы думаете, что он попытается помешать сво¬ей жене и... и ее мужу?
- А что бы сделали вы, если бы оказались в его шкуре? - сказал Тавернер.
- Но не можете же вы считать это существо бессмер¬тным?
- Я и не считаю. Эго не опасно для коллективной души, или общественной морали, если вы предпочитаете этот термин. С другой стороны, Виннингтон подвергает¬ся огромному риску. Сможет ли он не подпускать к себе Беллами теперь, когда тот лишился тела? И если не сможет, что произойдет? Помните, время смерти Бел¬лами еще не пришло и поэтому он будет слоняться не¬подалеку, привязанное к земле привидение, подобно са¬моубийце- и если туберкулез - это болезнь жизненных сил, чем, я думаю, он и является, сколько времени прой¬дет прежде, чем инфицированное живое существо, кото¬рое теперь поселилось в его теле, преодолеет старые болезни? И когда Беллами-второй будет вне астрального плана - мертвым, как вы это называете, - что должен сказать ему Беллами-первый? И что будет с миссис Бел¬лами, если они превратят ее близость в поле своей битвы?
Нет, Роудз, нет специального ада для тех, кто играет в запретные игры, и этого более чем достаточно.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ВОСКРЕСШИЙ

Утратив старую любовь, ты непременно обретешь новую.
- Сколько человек в приемной, Бэйтс? - спросил Тавернер у лакея, когда рабочий день в консультации на Харли-стрит подходил к концу.
- Двое, сэр, - ответил тот, - леди и джентльмен.
- А-а, - сказал Тавернер. - Хорошо, пригласите леди.
- Я думаю, они пришли вместе, сэр.
- Тогда пусть войдет джентльмен. Мужчина никог¬да не возьмет с собой жену в подобный поход, -добавил он, обращаясь ко мне. - Он приходит с другом. Но мужчина, будучи более слабым полом и нуждаясь в за¬щите, когда дело касается его нервов, позволяет своей жене взять его с собой.
Однако несмотря на инструкции Тавернера, они во¬шли вместе, и лакей объявил о них как о полковнике и миссис Юстэйс. Он был высокий привлекательный чело¬век, сильно загоревший под лучами тропического солн¬ца, а она - одной из тех женщин, которые делают честь своей расе, - стройная, грациозная, скрывающая горя¬щий в ней огонь породистого животного, потомок многих поколений, защищенных добрым именем и заслужен¬ным чувством собственного достоинства. Они составляли прекрасную пару, одну из тех, какие любят изображать светские хроники, и оба выглядели вполне здоровыми. Разговор начала жена:
- Мы, то есть мой муж хотел бы проконсульти¬роваться с вами, доктор Тавернер, о том, что беспокоит нас в последнее время. Это часто повторяющиеся ночные кошмары.
Тавернер кивнул. Муж не проронил ни слова. Я при¬шел к выводу, что его сюда притащила жена против его воли.
- Я всегда знаю, когда это приходит, - продолжала миссис Юстэйс. - Он начинает бормотать во сне, потом говорит все громче и громче и наконец вскакивает и мчится через комнату, с треском натыкаясь на мебель, пока я что-нибудь не сделаю, чтобы остановить его, а потом просыпается в ужасном состоянии. Не правда ли, Тони? - спросила она, поворачиваясь к мужчине, молча стоящему рядом.
Не получив ответа, она опять вернулась к своей ис¬тории.
- Как только я поняла, что кошмар регулярно пов¬торяется, я стала будить его при первых признаках бес¬покойства, и это давало неплохие результаты. Он перес¬тал метаться по комнате, но ни один из нас не отва¬живался лечь спать, пока не наступал рассвет. Если говорить откровенно, доктор, мне кажется, что это за¬хватило и меня.
- Вас тоже мучат кошмары? - спросил Тавернер.
- Нет, не настоящие кошмары, а необъяснимое чув¬ство опасности, как будто меня подстерегает опасный враг.
- Что говорит ваш муж, когда он разговаривает во сне?
- Ах, этого я не могу вам передать, так как он говорит на одном из местных диалектов. Я думаю, мне следовало бы выучить его, не так ли, Тони? Ведь все равно во время следующей кампании мы собираемся в Индию.
- В этом нет необходимости, - возразил ее муж, - мы не собираемся возвращаться в этот район. - Его приятный интеллигентный голос был под стать его внеш¬ности - это был тип быстро вымирающих правителей империи. Такие люди не подчиняются примитивной де¬мократии.
Тавернер внезапно обратился к нему:
- Что вам снится? - спросил он, глядя прямо ему в глаза. На мгновение показалось, что между ними встала преграда, но тот ответил с самообладанием, которое да¬ется хорошим воспитанием:
- Обычные известные вам вещи: трясина, хочется бежать и не можешь. Все это следовало бы оставить в детской.
Я не сенситив, но я знал, что он врет и что ничего никому сообщать он не намерен. Он пришел к Тавернеру, чтобы успокоить свою жену, а не потому, что жаждал помощи. У него, по-видимому, имелись свои мысли отно¬сительно природы этого несчастья, и они были таковы, что он не стремился их высказывать вслух.
Тавернер опять повернулся к его жене.
- Вы говорите, что кошмары передаются и вам? Могу ли я попросить подробно описать характер ваших ощущений?
Миссис Юстэйс посмотрела на своего мужа и заколе¬балась.
- Мой муж считает, что у меня слишком богатое воображение, - сказала она.
- И тем не менее, - попросил Тавернер, - рас¬скажите мне о ваших фантазиях.
- От волнения я, конечно, полностью просыпаюсь, но иногда мне кажется, что я вижу туземку в темно-синих одеждах, со свисающими на лоб золотыми моне¬тами и множеством браслетов на руках. Она кажется очень возбужденной, она пытается что-то сказать моему мужу, но когда я вмешиваюсь и бужу его, она старается меня оттолкнуть. Именно после того, как я его бужу, я начинаю ощущать чью-то недоброжелательность, как будто кто-то при первой же возможности попытается причинить мне боль.
- Боюсь, - сказал полковник Юстэйс, - что я основательно напугал свою жену.
Мы невольно повернулись и посмотрели на него с удивлением - тембр его голоса полностью изменился. Природное самообладание не позволило дрогнуть лицу полковника, но не смогло помешать ему напрячься всем телом, что выдал его голос - он был выше на пол-октавы и отдавал металлом.
- Я полагаю, - продолжал он, как бы стремясь отвлечь наше внимание, - что вы пропишете ей упраж-нения и свежий воздух, тем более, что это совпадает с моей собственной идеей: мы подумываем о поездке на побережье Кента для игры в гольф. Так что я смею надеяться, что чем скорее мы уедем, тем лучше, и поэто¬му нет смысла торчать в Лондоне без особых причин.
- Ты забываешь, дорогой, - вмешалась его жена, - что в субботу я должна открывать выставку туземного искусства.
- О да, конечно, - поспешно ответил он, - на субботу задержимся и отправимся в понедельник.
Последовала пауза. Похоже было, что беседа зашла в тупик. Миссис Юстэйс переводила умоляющий взгляд с мужа на Тавернера, но один не мог, а второй не хотел ей помочь. Я чувствовал, что она возлагала большие надежды на визит к Тавернеру и, не оправдав их, не знала, что предпринять против навалившегося рока.
Кроме того, мне показалось, что в ее глазах я прочел дурное предчувствие.
Тавернер наконец прервал молчание.
- Если полковник Юстэйс захочет когда-либо про¬консультироваться со мной, - сказал он, - я буду очень рад помочь ему. Мне кажется, я мог бы быть ему по¬лезен.
Услышав замечание, которое, видимо, попало в цель, наш невольный пациент вздрогнул и открыл рот, соби¬раясь что-то сказать, но Тавернер, повернувшись к его жене, продолжал:
- И если миссис Юстэйс когда-либо понадобится моя помощь, я в равной мере буду в ее распоряжении.
- Я полагаю, что это маловероятно, - сказал ее муж, поднимаясь. - Ее здоровье в превосходном состоянии.
И когда Бэйтс в ответ на звонок Тавернера открыл дверь, мы с ними распрощались.
- Удивительный негодяй, - заметил я, когда дверь за ними закрылась.
- Еще не законченный, - сказал Тавернер. - В процессе своей эволюции он должен усвоить несколько вещей, и, если я не слишком ошибаюсь, он усвоит их очень быстро. Тогда мы опять о нем услышим. Никогда не смешивайте незрелый плод с испорченным.
Мы услышали о нем опять, и даже скорее, чем Та¬вернер ожидал, когда пару дней спустя я просматривал для него вечернюю газету, где было помещено сообщение о том, что миссис Юстэйс, в связи с внезапным недомо¬ганием, не будет участвовать в открытии выставки инди¬йского искусства в Эстон-гэлери, и эта задача будет вы¬полнена другой светской знаменитостью.
- Конечно, это может быть инфлюэнца, - сказал я.
- Или колики, - сказал Тавернер. - Или даже воспаление коленного сустава, - добавил он, не желая разговаривать со скептиком.
Следующий сигнал пришел не так скоро, как я ожи¬дал, рассчитывая увидеть полковника Юстэйса всякий раз, когда раздавался звонок. Но наконец он появился, и далее при беглом взгляде становилось очевидно, что он за это время распрощался со многим.
Поза, в которой он сидел, облокотившись на спинку стула, говорила о том, что он исчерпал все свои возмож¬ности - как умственные, так и физические, и Тавернер вынужден был облегчить его участь и начать разговор первым.
- Итак, вы пришли послушать меня? - спросил он. - Я всегда считал, что мой талант скрыт от всех, кроме тех, чей образ мыслей совпадает с моим.
- Моя жена слышала о вас, - последовал ответ. - Она интересуется... вашим направлением работ.
- А, она изучает оккультизм?
- Я не стал бы называть это изучением, - сказал Юстэйс, избегая слова «оккультизм». - Она занимается им по-любительски и ходит на лекции по восточному мистицизму, который похож на настоящий не более, чем... чем кошка на тигра, - добавил он, поддаваясь внезапному приливу эмоций и обращаясь к кошке эко¬номки, устроившейся на коврике у камина. - Я молю Бога, чтобы она оставила это, - добавил он устало.
- Насколько я понимаю, - спокойно сказал Тавер¬нер, - вы не сторонник этого предмета.
- Если бы вы задали мне этот вопрос неделю назад, - сказал Юстэйс, - я бы ответил нет, но сейчас... я не знаю, что сказать. Но одно я вам могу сказать, - вос¬кликнул он, и сдерживаемое пламя опять прорвалось наружу. - Если оккультизма не существует, если вы не обладаете теми силами, которые себе приписываете, то что же это происходит с Эвелин?
- Насколько я понимаю, - спокойно сказал Тавернер, своим тоном и поведением давая понять, что руко¬водство беседой он берет в свои руки, - вашу жену взволновало нечто такое, что, по вашему мнению, имеет оккультное происхождение, хотя вы и не понимаете, что происходит?
- Я вполне понимаю, что происходит, - решитель¬но ответил наш посетитель, - хотя я никогда и не верил этим сказкам.
- Вы расскажете мне подробности? - спросил Тавернер. - Тогда я смогу составить свое мнение.
- Я расскажу вам всю историю, - ответил пол¬ковник Юстэйс, - поскольку я не допускаю, чтобы, будучи умудренным опытом человеком, вы могли придать ей то же значение, что и моя жена. И не потому, что между нами нет полного доверия, но женщины не в состоянии понять некоторые вещи и нет смысла пытать¬ся им их объяснить. Вы, может быть, помните, как во время предыдущей нашей беседы моя жена рассказыва¬ла о том, что к ней является женщина-туземка, и она слышит речь на индийском диалекте. По ее описанию мне кажется, что то, что она видит, - это образ жен¬щины, которую я содержал некоторое время, служа в Бордере, и которая, как это иногда случается, наделала много шума, когда я ее отослал прочь. Я часто слыхал, что, если мужчина вступает в... м-м... связь с туземками, они приобретают сверхъестественные способности ста¬вить ловушки, удерживающие вашу душу своим дикар¬ским колдовством. Я никогда этому не верил, смеялся, когда товарищ беспокоился о подобных вещах, но, Бог мой, это оказалось правдой. Эта женщина, с тех пор как она умерла, является мне во сне, а когда я женился на Эвелин, она обернулась коварной мстительницей.
- В каком состоянии сейчас ваша жена? - поинте¬ресовался Тавернер.
- В состоянии помрачения сознания. Доктора гово¬рят о сонной болезни, но, - он мрачно усмехнулся, - я знаю лучше. Я видел, как она входит в это состояние, и я знаю, что это такое. Уверяю вас, я слышал, как эти две женщины разговаривали между собой, Хунифа на лома¬ном английском, и я слышал ее так же ясно, как слышу вас, и с того времени - а прошло десять дней - Эвелин ни разу не возвращалась в полное сознание и ее силы постепенно угасают. Сегодня она мне сказала, что вряд ли переживет ночь, - добавил он срывающимся голосом и поднял руку, чтобы спрятать подергивание губ.
- Могли бы вы показать мне свою жену? - спросил Тавернер. - Мне трудно что-либо вам посоветовать, пока я не сделаю этого.
- Перед вашей дверью стоит машина, чтобы отвезти вас к ней, если вы согласны поехать.
- Прежде чем я это сделаю, я должен выяснить у вас одну вещь, - сказал Тавернер, - а именно: если услышав мой совет, вы решите ему следовать, вы долж¬ны будете идти до конца, так как нет ничего губитель¬нее, чем начать оккультное предприятие, а потом от¬ступиться от него.
- Если вы не сможете что-нибудь сделать, никто ничего сделать не сможет, - сокрушенно сказал Юстэйс, и мы последовали за ним в машину.
Когда я видел миссис Юстэйс в вечернем наряде, я подумал о том, как она прекрасна, но когда она в белом убранстве непринужденно лежала на своей белой кро¬вати, она была похожа на мое мальчишеское представ¬ление об ангелах больше, чем что бы то ни было из того, что мне приходилось видеть среди произведений искус¬ства. Я мог понять, почему муж обожает ее.
Мне не нужен был стетоскоп, чтобы определить, что жизнь ее угасает. Пульс в запястье не прощупывался, и только слабое шевеление шнурков на ее рубашке гово¬рило о том, что она еще дышит. Не было ни малейшего сомнения, что она не переживет эту ночь. Она могла скончаться в любой момент.
Тавернер отослал из комнаты сиделку, а меня и Юс-тэйса заставил отойти подальше. Затем он уселся рядом с кроватью и пристально уставился в лицо лежащей без сознания женщины. По тому, как он сосредоточился, я знал, что его мозг ищет контакта с ее душой, где бы он ни произошел.
Я увидел, как он положил руку ей на грудь, и дога¬дался, что он зовет ее вернуться в свое тело. И, как я и ожидал, я заметил, что ее дыхание становится более глубоким и размеренным, а с лица уходит восковая не¬подвижность.
Потом она заговорила, и при звуке ее голоса я едва смог удержать ее мужа, когда он тут же бросился к ней.
- Я хочу сообщить вам, - донеслась тихая невнят¬ная речь, - что деньги возвращены, даже если они ни-когда не дойдут до вас.
Юстэйс издал стон и опустил голову на руки.
- Я также хочу сообщить вам, - продолжал невнят¬ный голос, - что это должен был быть сын.
Тавернер снял руку с ее груди и ее дыхание за¬медлилось, а на лице опять запечатлелась маска смерти.
- Вам это что-нибудь говорит? - спросил он Юстэйса.
- Да, - ответил тот, поднимая лицо. - Это в точ¬ности подтверждает то, что я думал. Это коварная Хунифа, это ее месть.
Тавернер вывел нас из комнаты.
- Я хочу знать все подробности, - сказал он. - Я не могу заниматься пациентом, пока их не узнаю.
Заметно было, что Юстэйс испытывает неловкость.
- Я скажу вам все, что смогу, - ответил он нако¬нец. - Что бы вы хотели узнать? Вся история займет слишком много времени.
- Что послужило началом вашей связи с этой ин¬дийской девушкой? Была она профессиональной курти¬занкой, или вы ее купили у ее родителей?
- Ни то, ни другое. Она заготавливала вязанки пру¬тьев, а я наблюдал за нею.
- Любовная история?
- Вы можете называть это как вам угодно, хотя с тех пор, как я узнал, чем может быть любовь, мне не хочется вспоминать эту историю.
- Что послужило причиной вашего разрыва?
- Ну... видите ли, должен был появиться ребенок, и я не мог с этим смириться. Хунифа по-своему была до¬статочно хороша, но евроазиатский щенок - это было бы слишком. Я полагаю, такие связи обычно кончаются подобным образом.
- Итак, вы отослали ее назад к ее народу?
- Я не мог этого сделать, они, вероятно, убили бы ее, но я дал ей хорошую сумму, достаточную, чтобы помочь устроить свою жизнь- ведь немного нужно, чтобы сделать их счастливыми. Жизнь там достаточно проста.
- То есть вы снабдили ее достаточным капиталом, чтобы она могла устроить свою жизнь в качестве кур¬тизанки?
- Э-э... да, я ожидал, что она их использует именно на это.
- Нетрудно догадаться, что вряд ли она могла бы сделать с ними что-нибудь еще.
- Там они не слишком много думают об этом.
- Некоторые касты думают, - спокойно ответил Тавернер. - Но она отослала деньги вам обратно, - продолжал он после паузы. - Что с ней случилось потом?
- Мне кажется, слуги что-то говорили о самоу¬бийстве.
- То есть, она не приняла предложенную вами аль¬тернативу?
- Нет, э-э... не приняла. Это неприятный случай и лучше всего о нем забыть. Я и не предполагал выйти из него безупречным, - пробормотал Юстэйс, вставая и прохаживаясь по комнате.
- В любом случае, - продолжал он с видом челове¬ка, собравшегося с духом, - что можно с этим сделать? Хунифа, видимо, знала об... э-э... оккультизме больше, чем можно было бы предположить, и вы тоже, по обще¬му мнению, обладаете знаниями в этой области. Восток против Запада - кто победит?
- Я думаю, - ответил Тавернер своим спокойным голосом, - что победит Хунифа, так как правда на ее стороне.
- Но, - черт побери, девушка-туземка, они вообще ни о чем таком не думают.
- Видимо, она думала.
- Некоторые касты не слишком нетерпимы в вопро¬сах нравственности, но она хотела добиться всех прав. Я дал ей достаточно, чтобы обеспечить отъезд до появления ребенка, - продолжал он, распрямляя плечи. - Почему она не придет ко мне и не оставит Эвелин в покое? Эвелин никогда не причиняла ей вреда. Я мог бы выдер¬жать, сколько бы она меня ни мучила, но это... это совсем другое дело.
Наш разговор был прерван появлением сиделки.
- К миссис Юстэйс возвращается сознание, - сказа¬ла она. - Я думаю, вам лучше зайти.
Мы вернулись в комнату больной, и мое професси¬ональное чутье мне подсказало, что это последняя вспы¬шка угасающего пламени.
Миссис Юстэйс узнала своего мужа, когда он опус¬тился возле нее на колени, но я не думаю, чтобы Тавер¬нер или я для нее что-нибудь значили.
Она смотрела на него со странным выражением ли¬ца, как будто она никогда не видела его раньше.
- Я не думала, что тебе это нравится, - сказала она.
Казалось, ее слова привели его в замешательство, и он не знал, что ответить. Тогда она опять прервала мол¬чание:
- О, Тони, - сказала она, - ей было только пят¬надцать.
И тогда мы поняли, что она хотела сказать.
- Какое это имеет значение, любимая, - прошептал стоящий возле нее человек. - Забудь все это. Единствен¬ное, что от тебя требуется сейчас, - это стать здоровой и сильной, а тогда мы обо всем поговорим. Когда тебе станет лучше.
- Я не хочу, чтобы мне стало лучше, - донесся голос с кровати. - Все так... так не похоже на то, чего я ждала. Я не думала, что тебе это нравится, Тони. Но, очевидно, все мужчины одинаковы.
- Ты не должна принимать это так близко к сердцу, дорогая, - ответил мужчина сокрушенно. - Каждый там так поступает. Должен так поступать. Виноват кли¬мат. Никто об этом не думает.
- Я думаю, - произнес голос, донесшийся издале¬ка. - И должны были бы думать другие женщины, если бы узнали. Мужчины достаточно благоразумны, чтобы не говорить об этом. Женщины не смогли бы этого вы¬нести.
- Но она не была одной из наших женщин, дорогая.
- Но она была женщина, и я женщина, и это причи¬няет боль всему женскому роду. Я не умею этого четко выразить, но я ощущаю... я ощущаю это как оскорб¬ление всего лучшего, что есть во мне.
- Что же делать мужчинам за границей? - безнад¬ежно произнес мужчина. - Это расплата за Империю.
- Это проклятие Империи, - донесся далекий го¬лос. - Не удивительно, что они нас ненавидят. Я всегда задавала себе вопрос, почему мы никогда не становимся их друзьями? Потому что мы не упускаем случая надру¬гаться над их женщинами. Это то, что никогда не забы¬вается.
- О, не говори так, Эвелин, - сказал мужчина сры¬вающимся голосом.
- Я не говорю это тебе, Тони, - ответила она. - Я люблю тебя так же, как всегда, но ты не сможешь этого понять, вот в чем беда. Я не упрекаю тебя за то, что ты взял ее, но упрекаю, и горько, за то, что ты ее бросил.
- Боже правый, - произнес Юстэйс умоляюще, ища у мужчин поддержки, - кто может понять женщину?
- И она не упрекает тебя, - продолжал голос, - ни за то, что ты ее взял, ни за то, что бросил. Она любила тебя и она тебя понимала. Она говорит, что ничего дру¬гого она и не ожидала. Она осуждает только себя, она не сердится на тебя, но она умоляет тебя вывести ее из затруднительного положения, она просит исправить сде¬ланное зло.
- Чего же она хочет? Я сделаю все на свете, лишь бы она оставила тебя в покое.
- Она говорит, - голос, казалось, проделал длин¬ный путь, как будто она говорила по междугороднему телефону, - что душа, которая должна была появиться на свет через нее и тебя, очень возвышенная душа, по сути, Махатма, как она ее называет. Кто такой Махатма?
- Один из тех людей, кто причиняет неприятности. Не стоит говорить о нем. Продолжай. Что она хочет от меня?
- Она говорит, что благодаря приобретенным ею знаниям в прошлом, она была избрана, чтобы произвести его на свет, а так как он должен примирить Восток с Западом, Восток и Запад должны примириться в нем. Кроме того, он должен появиться в результате большой любви. Я рада, что это была большая любовь, Тони. Это очищает ее от греха и так или иначе делает лучше.
Юстэйс повернулся к нам, потрясенный.
- И так как это большая честь, она требует большой жертвы- она должна была отказаться от любви прежде, чем произведет его на свет. Я думаю, это всегда про¬исходит именно так. Она говорит, что ей предлагали выбор: она могла получить любовь человека из своей среды, дом и счастье, или же это могла быть краткая любовь человека из западного мира для того, чтобы мог получить жизнь великий Миротворец, и она выбрала последнее. По ее словам, она знала, на что идет, но это оказалось тяжелее, чем она предполагала. Она покон¬чила с собой именно потому, что ты ей послал так много денег, так как она знала, что это облегчило бы твою совесть, а она не хотела ничего тебе облегчать.
- Знает Бог, что это не так, - простонал мужчина. - Она отомстила мне сполна. Чего еще хочет этот малень¬кий дьявол?
- Она тревожится о душе Махатмы, - послышался ответ, - и из-за нее она не может успокоиться.
- Чего она от меня хочет?
- Она хочет, чтобы мы взяли эту душу.
- Но, Господи, что она имеет в виду? Метис? Ты... Эвелин, и черномазый? О небо! Нет, номер не пройдет. Я готов скорее увидеть тебя мертвой, чем это. Пусть она забирает своего треклятого Махатму и убирается с ним ко всем чертям!
- Нет, Тони, она не это имеет в виду, она хочет, чтобы мы, ты и я, взяли его.
- О, прекрасно, если мы сможем найти ребенка, конечно: все что угодно, если только ты выздоровеешь. Я пошлю его в Итон и Оксфорд, или Лхасу, или Мекку, или куда-нибудь еще, куда они только могут вообразить, если только они оставят тебя в покое.
- Я не хочу выздоравливать, - послышался голос из глубины подушек.
- Но, дорогая, - ради меня, - ты говорила, что еще меня любишь.
- Я не хочу выздоравливать, но я думаю, я должна, точно так же, как она должна была продолжать жить, хотя и не хотела, ради него.
- Ради кого?
- Ради души, которая должна была появиться на свет, души, которая появится теперь, ради Миротворца.
Последовала пауза. Потом она заговорила опять, и ее голос, казалось, креп с каждой фразой.
- Это будет очень трудно, Тони.
- Пока мы будем вместе, дорогая, мы справимся.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
* * *
Миссис Юстэйс быстро оправилась от болезни, и ра¬дость ее мужа не знала границ. Он все это приписывал Тавернеру, хотя Тавернер был, по сути, лишь наблюда¬телем этой странной борьбы между жизнью и смертью, которая разрешилась сама собой. Юстэйс, подобно любо¬му человеку, который живет на поверхности вещей и гордится самим фактом своего существования, скоро за¬был внутренний смысл всей истории. У его жены была сонная болезнь, и, благодарение Богу, она прошла, чему он искренне рад, и оснований для радости у него предостаточно. Во-первых, пришло повышение по службе, и с должности командира полка он был назначен на один из важнейших административных постов, перешагнув че¬рез головы многих старших по званию. Таким же обра¬зом, благодаря неожиданной смерти кузена, он стал ве-роятным претендентом на его знатный титул. И, в-тре¬тьих, в довершение его радости, стало известно, что его род на нем не закончится.
Накануне их отплытия мы отправились с ними поу¬жинать. Юстэйс чувствовал себя на седьмом небе, окру¬женный прибывающими по почте поздравительными телеграммами. Лицо его жены ни разу не утратило спо¬койного отрешенного выражения, приобретенного после путешествия на другие планы бытия, но в ее глазах не было радости, если не считать удовольствия от получае¬мого им удовольствия и довольно печальной улыбки, напоминающей улыбку человека, который наблюдает за любимым ребенком, получившим желанную безделушку.
Мы больше не слышали о них до тех пор, пока слу¬чайные разговоры не донесли до нас новости.
- Вы слышали о Юстэйсах? - спросил человек в моем клубе. - Он теперь генерал Юстэйс. Их ребенок черный, как уголь. У каждого возникает вопрос, что они собираются с ним делать? Это, наверное, означало бы его отставку, если бы он не обладал столь потрясающим влиянием на мятежников, с которыми никто другой справиться не может. Непонятно, как он добивается та¬кого успеха, не умея с ними ладить и еще меньше их понимая. К тому же, им это нравится. Жаль ее, не прав¬да ли? Невероятно славная женщина. Похожа на святую с витража. Невозможно понять все это.
Несколько лет спустя Юстэйсы опять появились на сцене. Теперь, унаследовав титул своего кузена, он стал баронетом и занимал какой-то высокий пост в индий¬ском правительстве. Кроме того, это был полностью другой человек. Его волосы стали белы, как снег, и его лицо с глубокими морщинами и запавшими глазами противо¬естественно состарилось. Казалось довольно странным, что леди Юстэйс выглядела изменившейся меньше всех, если не считать того, что стала совсем бесплотной и ка¬залась не от мира сего. Я пришел к заключению, что она ведет очень уединенный образ жизни, не принимая учас¬тия в светских делах, которые обычно увлекают многих женщин ее положения.
С ними был ребенок пяти лет, с черными, как смоль, волосами, темно-оливковой кожей, тоненькими ручками и ножками и парой синих, как море, глаз. Это были самые удивительные глаза, которые мне когда-либо при¬ходилось видеть на лице ребенка. Их морская глубина соперничала с их синевой. Хотел бы я знать, что должна видеть душа, глядящая на свой родной Восток запад¬ными глазами.
Юстэйс отвел меня в сторону. Казалось, ему необ¬ходимо было открыть душу кому-нибудь, кто знает его историю. Показывая на ребенка и его мать, он сказал:
- Вы можете себе представить, что это означает для нас в нашем положении, а? Я беспокоюсь не о себе, - продолжал он, - но это так тяжело для нее. Вечное страдание. Муки, - добавил он.
Я услышал голос матери, обращающейся к Тавернеру:
- Вы тоже это заметили? - тихо говорила она. - Не чудо ли это? Что есть во мне, единственной из всех женщин, чтобы такое заслужить? - Затем, повернув¬шись к ребенку, она сказала:
- Знаешь ли ты, кто этот человек, дорогой?
- Да, - ответил тот. - Как я тебе говорил, он тоже один из Нас.
- Странный малыш, - сказал отец, гладя сына по голове. - Найдешь ли ты других своих друзей?
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ЗОВ МОРЯ

- Известно ли вам что-нибудь о стигматах? - спро¬сил мой визави.
Это был слишком неожиданный вопрос в той обста¬новке, где мы находились, поразивший меня, как выст¬рел.
Я не смог уклониться от приглашения провести ве¬чер со старым сокашником, который во время войны занимал скучную должность врача в бедном заведении. Должность, для которой, должен я сказать, он прекрасно подходил. И теперь я оказался с ним лицом к лицу за не слишком элегантным обеденным столом в его жилище в большой крепости из грязного красного кирпича, кото¬рая была видна на мили вокруг, возвышаясь над серым убожеством южного Лондона.
Я был настолько удивлен, что заставил его повто¬рить вопрос, прежде чем смог на него ответить.
- Известно ли вам что-нибудь о стигматах? Исте¬рических стигматах? - спросил он опять.
- Я видел симулируемые опухоли, - сказал я, - они довольно известны, но я никогда не видел насто-ящих поверхностных ран, какие предполагаются у свя¬тых.
- Чему бы вы могли их приписать? - спросил мой собеседник.
- Самовнушению, - ответил я. - Воображение бы¬вает настолько живым, что оно и в самом деле воздейст¬вует на мышцы тела.
- Я столкнулся со случаем - это одна из моих подопечных, - который мне хотелось бы вам показать, - сказал он. - Очень любопытный случай. Я думаю, это истерические стигматы, никак иначе я их объяснить не могу. Девушка попала сюда пару дней назад с огнест¬рельной раной в плече. Она пришла, чтобы удалить пулю, но никак не могла объяснить, как она получила ранение. Мы приняли ее, но не смогли найти никакой пули, что весьма нас озадачило. Она была почти в пом¬раченном сознании, что мы, естественно, объяснили по¬терей крови и поэтому оставили ее здесь. В этом, кажет¬ся, нет ничего необычного, кроме того, что мы не смогли найти пулю. Но такие вещи случаются и при самом лучшем оснащении, а наше далеко не такое. Но в этом случае есть что-то необъяснимое. Прошлой ночью, меж¬ду одиннадцатью и двенадцатью, я спокойно сидел у себя, когда услышал пронзительный крик. Конечно, здесь, в таком районе, в этом нет ничего необычного. Но через минуту или две мне позвонили по внутреннему телефону, чтобы сообщить, что меня ждут в палате. Я спустился и увидел эту девушку еще с одной пулевой раной. Никто не слышал выстрела, все окна были не¬вредимы, не дальше десяти футов от нее находилась медсестра. Сделав рентген, мы опять не обнаружили пу¬ли, хотя в ее плече было четко просверленное отверстие и, что самое невероятное, нигде не было ни капли крови. Что вы об этом думаете?
- Если вы уверены, что здесь нет внешнего вмеша¬тельства, тогда единственное, что можно предположить, - причина внутренняя. Она истеричного типа?
- Определенно. Выглядит, как будто она сошла с картины Берн-Джонса. Кроме того, она каждую ночь на час или больше впадает в особое помраченное состояние. Как раз в таком состоянии у нее и образовалась вторая рана. Не могли бы вы спуститься вниз и осмотреть ее? Мне хочется услышать ваше мнение. Мне известно, что вы увлекаетесь психоанализом и всевозможными веща¬ми, выходящими за пределы моих познаний.
Вместе с ним я прошел в палату, и на одной из грубых больничных коек мы обнаружили девушку, лежащую на жесткой подушке, с закрытыми глазами и раскрытым ртом, которая выглядела совсем как Беата Беатрикс с картины Россетти, если не считать волос цве¬та меди, струящихся по подушке подобно морским водо¬рослям. Когда, среагировав на наше появление, она от¬крыла глаза, они оказались зелеными, как море, когда на него смотришь с высокой скалы.
В палате было тихо, так как больничные пациенты рано укладываются спать, и мой друг попросил медсест¬ру придвинуть к кровати ширму, чтобы мы могли пос¬мотреть нашу больную, не беспокоя остальных. У нее было, как он и говорил, две явных пулевых раны, одна более свежая, и по их расположению и небольшой глу¬бине я мог заключить, что они были нанесены с наме¬рением искалечить, но не убить. Она выглядела, как птица с подбитым крылом, в которую целился меткий стрелок. Вот только обстоятельства второго выстрела вы¬зывали интерес, не ограничивающийся криминальным. Я опустился на стул у кровати и начал разговор, пытаясь вызвать ее на откровенность. Обратив ко мне мечтательный взгляд своих глаз цвета морской волны, она довольно охотно отвечала на все вопросы. Она каза¬лась странно отрешенной, странно безразличной к наше¬му мнению о ней- как будто она жила в далеком собственном мире, о котором была согласна говорить с лю¬бым, кому это будет интересно.
- Вы часто видите сны? - спросил я, чтобы начать разговор.
По-видимому, я затронул тему, которая ее занимала.
- О, да, - ответила она. - Я вижу ужасно много снов. Мне всегда снятся сны с тех пор, как я себя помню. Мне кажется, мои сны - самая реальная часть моей жизни, и самая лучшая ее часть, - добавила она с улыб¬кой, - а почему бы и нет?
- Похоже, что ваши сны недавно ввергли вас в беду, - ответил я, пуская стрелу наугад.
Она внимательно посмотрела на меня, как будто оце¬нивая, многое ли мне известно, а потом сказала за¬думчиво:
- Да, я не должна бы опять туда ходить. Но все равно, мне кажется, должна, - добавила она с таин-ственной улыбкой.
- Вы можете в своих снах идти, куда вам хочется? - спросил я.
- Иногда, - ответила она и собиралась сказать что-то еще, но поймала недоумевающий взгляд моего ком¬паньона, и слова замерли на ее губах. Я видел, что она была той, которых Тавернер называл «одна из Нас», и это подогревало мой интерес. Мне было жаль видеть эту изящную артистически выглядевшую девушку в такой отвратительной обстановке, ее огромные сияющие глаза выглядывали, подобно глазам посаженного в клетку жи¬вотного. И я спросил:
- Чем вы занимаетесь?
- Продавщица, - ответила она. - В магазине одеж¬ды, чтобы быть точной. - Ее слова и манеры настолько отличались от того, что она о себе говорила, что я был еще больше заинтригован.
- Куда вы пойдете, выйдя отсюда? - поинтересо¬вался я.
Она устало посмотрела в пространство, легкая улыб¬ка застыла на ее лице.
- Я надеюсь, назад в свои сны, - ответила она. - Вряд ли я смогу придумать что-нибудь еще.
Мне хорошо было известно великодушие Тавернера, которое он проявлял в подобных случаях, особенно когда они касались «его собственного племени», и я был уве¬рен, что он заинтересуется как личностью девушки, так и ее необычными телесными повреждениями, поэтому я сказал:
- А как бы вы отнеслись к тому, чтобы после выздо¬ровления переехать отсюда в пансионат в Хайндхэде?
Какое-то мгновение она молча рассматривала меня своими удивительными светящимися глазами.
- Хайндхэд? - спросила она. - Что это за мест¬ность?
- Это вересковая пустошь, - ответил я. - Вереск и сосны, как известно, очень полезны для здоровья.
- О, если бы там было море! - мечтательно вос¬кликнула она. - Скалистый берег на мили вокруг, куда накатываются атлантические волны и с громкими кри¬ками прилетают морские птицы. Если это на море, я согласна! Вересковые пустоши - это не мое место, мне нужно море, в нем моя жизнь.
Она резко замолчала, как будто испугалась, что ска¬зала что-то лишнее, а затем добавила:
- Пожалуйста, не думайте, что я неблагодарна, от¬дых и перемены пойдут мне на пользу. Да, я буду очень признательна за письмо в лечебницу. - Ее голос обор¬вался, и глаза, которые еще больше стали напоминать морские глубины, невидяще уставились в пространство, где, я не сомневался, с криками носились чайки и с запада набегали на берег атлантические волны.
- Она опять потеряла сознание, - сказал мой хо¬зяин. - По-видимому, в это время она всегда входит в состояние комы.
Пока мы наблюдали за ней, она сделала глубокий вдох, после чего дыхание ее прекратилось. Это продол¬жалось очень долго, хотя пульс оставался нормальным, так что я уже готов был предложить искусственное ды¬хание, когда, после глубокого выдоха, ее легкие опять принялись за работу и дыхание стало глубоким и рит¬мичным. Если вы внимательно наблюдаете за чьим-либо дыханием, вы обязательно замечаете, что сами начина¬ете дышать в том же ритме. Поймав себя на том, что я подражаю ее ритму, я обнаружил, что это очень специ¬фический и непривычный для меня ритм. Я когда-то дышал так прежде, и я обратился к своему подсознанию за разгадкой. Внезапно я нашел ее. Это было дыхание плывущего в бурном потоке человека. Без сомнения, ос¬тановка дыхания означала погружение с головой. Де¬вушке снилось ее море.
Я был настолько поглощен загадкой, что готов был сидеть всю ночь в надежде найти какие-то доказательст¬ва существования таинственного противника, но мой хо¬зяин коснулся моего рукава.
- Нам лучше уйти, - сказал он. - Знаете ли, старшая сестра... - И я последовал за ним из затемнен¬ной палаты.
- Что вы об этом думаете? - спросил он нетер¬пеливо, как только мы вышли в коридор.
- Я думаю то же, что и вы, - ответил я, - что мы имеем дело со случаем стигматов, но это требует более глубокого проникновения в тайну, чем я мог сделать нынче вечером, и, если вы не возражаете, я бы хотел поддерживать с ней контакт.
Он совсем не возражал- он видел свое имя напечатан¬ным в «Ланцете» и был одержим тем сомнительным тщеславием, которое бывает присуще владельцам антик¬варных безделушек. Это сулило счастливую перемену в монотонном заведенном порядке его жизни и, естествен¬но, он ее приветствовал.
Сейчас все, что последовало за этим, без сомнения, будет приписано простому совпадению. И так как в этих записках описывается ряд таких совпадений, я не ду¬маю, чтобы я обладал достаточным авторитетом, чтобы утверждать что-либо иное. Но Тавернер всегда считал, что некоторые совпадения, особенно те, которые служат разумному Провидению, не столь случайны, как это мо¬жет показаться, а определяются причинами, незримо действующими на более тонких планах бытия, и только их следствия ощутимы в нашем материальном мире. И те из нас, кто соприкасается с Незримым, "как он, и каким, хоть н в меньшей степени, должен стать я, учи¬тывая мое участие в его работе, могут погружаться в скрытые течения этих сфер и таким образом устанав¬ливать контакт с теми, кто вовлечен в подобные поиски. Я слишком часто наблюдал, как Тавернер как будто на¬угад выбирал людей, чтобы сомневаться в действии неко¬торых из тех законов, которые он описывал, хотя я не только не понимал, как они работают, но иногда и не осознавал их: только чистому взору открывается Неви¬димая Рука.
Поэтому, когда по возвращении в Хайндхэд Тавер¬нер предложил мне выполнить некое задание, я решил, что свои планы по изучению стигматов я должен отста¬вить, и выбросил этот случай из головы.
- Роудз, - сказал он, - я хочу вас попросить сде¬лать для меня одну работу. Я должен был ехать сам, но мне чрезвычайно трудно выбраться, а вам уже достаточ¬но хорошо известны мои методы, и, пользуясь своим природным здравым смыслом (которому я доверяю го¬раздо больше, чем анимизму многих других), вы смо¬жете описать мне все, что там произошло, и, пользуясь моими указаниями, заняться этим вопросом.
Он передал мне письмо. На нем была надпись: «Для передачи Дж. X. Фрейтеру», а дальше следовало без какого-либо вступления: «То, о чем вы меня предупреж¬дали, произошло. Я действительно утратил способность что-либо понимать, и пока вы меня не вытащите, можете считать меня утопленником и в прямом, и в переносном смысле. Я не могу выбраться отсюда и приехать к вам- может быть, вы могли бы приехать ко мне?»
Призыв завершался цитатой из Вергилия, которая, казалось, имела мало отношения к делу.
Почувствовав, что меня ожидает приключение, я охотно согласился на предложение Тавернера. Это было длительное путешествие, и когда в серые зимние су¬мерки поезд наконец остановился на конечной станции, западный ветер донес до меня острый соленый запах. Оказавшись на морском берегу и в первый раз увидев море, я всегда испытываю глубокое волнение. В моей памяти сразу всплыла другая одинокая душа, которая любила синие воды, - девушка с лицом с картины Россетти, лежавшая на жесткой больничной койке в мрач¬ной глуши южного Лондона.
Она живо встала в моем воображении, когда я сел в устарелый запряженный лошадьми экипаж, единствен¬ное, что в мертвый сезон могли мне предложить на этой станции, и отправился по пустынным продуваемым вет¬ром улицам в приморскую часть города. Когда асфальт и домики с пансионом остались позади и мы по прибрежной дороге направились к наносным отмелям за городом, сквозь надвигающуюся темноту показалась серая полоса бурунов. Теперь дорога начала виться вверх по утесам, и я слышал тяжелое дыхание лошади на подъеме, пока раздавшийся из темноты оклик не положил конец наше¬му путешествию. В свете фонарей экипажа перед нами возникла фигура, одетая в плащ с капюшоном, и голос, в котором было нечто неуловимое, что всегда выдает выпускника Оксфорда, приветствовал меня по имени и предложил сойти.
Хотя я не видел никаких признаков жилья, я пос¬лушно вышел, и кэбмен, лавируя своим экипажем, от-правился в продуваемую ветром тьму и оставил меня один на один с невидимым хозяином. Он сам завладел моим чемоданом и мы направились, насколько я мог разобрать, прямо на край утеса, пригибаясь под сильным ветром. Внизу под нами грохотал и ревел прибой, и мне казалось, что мы оба закончим свой путь в морской пучине.
Вскоре, однако, я почувствовал под ногами тропинку.
- Держитесь ближе к скале, - прокричал мой гид. (На следующий день я узнал, почему.) И мы, обогнув край утеса, начали спускаться. Этот путь показался мне бесконечным (как я узнал потом, мы прошли около чет¬верти мили), но наконец я, к своему изумлению, услы¬шал щелчок щеколды. Было слишком темно, чтобы что-нибудь увидеть, но в лицо мне пахнуло теплом, и теперь я знал, что нахожусь под крышей. Я услышал, как мой хозяин возится со спичками, и когда вспыхнул свет, увидел, что нахожусь в большой комнате, видимо, высе¬ченной в поверхности утеса и образующей комфортабель¬ное жилище. Стены, заставленные книжными полками, уютно занавешенные окна, гладкие камни пола, устлан¬ные персидскими коврами, и огонь плавника в камине, который удары носков ботинок моего спутника скоро превратили в жаркое пламя. Это было так непохоже на мое мрачное и рискованное прибытие, что у меня за¬хватило дыхание.
Мой хозяин улыбнулся.
- Я боялся, - сказал он, - вы вообразите, что вас собираются убить. Мне следовало объяснить вам, как устроено мое жилище. Но я настолько привык к нему, что мне не пришло в голову, что оно может показаться странным для других. Это старое логово контрабанди¬стов, которое я приспособил для себя, - и получился жилой утес. В нем есть особые преимущества для той работы, которой я занимаюсь.
Мы приступили к еде, которая была уже на столе, и я получил возможность изучить наружность своего хозя¬ина. Был ли он пожилым человеком, не утратившим молодости, или молодым, преждевременно состаривши¬мся, - я не смог бы сказать, но зрелость его ума склоня¬ла меня к первой гипотезе, так как широкое знание людей и вещей и богатый жизненный опыт приводят к подобной зрелости.
В его лице было что-то от адвоката, а руки были руками художника. Это было сочетание, которое я и раньше часто встречал у друзей Тавернера, так как ин¬теллектуалы, соприкоснувшиеся с чем-то таинственным, обычно приходят к оккультизму. Его волосы были почти белыми, что составляло странный контраст с обветрен¬ным лицом и темными искрящимися глазами. У него была строгая спортивная фигура, рост заметно выше среднего, но его движения не были юношески легкими, а скорее отличались достоинством человека, привыкше¬го к публичным выступлениям. Это был интересный, оставляющий глубокое впечатление человек, но он не проявлял никаких признаков страдания, что можно бы¬ло ожидать, исходя из его письма.
Послеобеденные трубки создали атмосферу доверия, и, проведя некоторое время в молчании в теплом свете камина, мой хозяин, казалось, собрался с силами, и пос¬ле того, как несколько раз скрестил и распрямил ноги, наконец сказал:
- Ладно, доктор, это ведь деловой визит, вы прие¬хали не ради удовольствия, так что «хватит болтать и перейдем к нашим баранам». Я надеюсь, в данный мо¬мент я вам кажусь достаточно в здравом уме?
Наклоном головы я выразил согласие.
- В одиннадцать часов вы будете иметь удоволь¬ствие видеть, как я теряю голову.
- Можете ли вы мне сказать, что вы испытываете? - спросил я.
- Вы не являетесь одним из Нас, - сказал он (я, вероятно, забыл ответить на какой-то условный знак), - но вы должны пользоваться доверием Тавернера, иначе бы он вас сюда не послал. Поэтому я буду с вами откро¬венен. Я полагаю, вы признаете, что на земле и небесах есть много всякого, чему вас не учат в медицинских школах?
- Никто не может смотреть жизни прямо в глаза, не признавая этого, - ответил я. - Я отношусь с уважением к невидимому, хотя и не претендую на то, чтобы его понимать.
- Прекрасно, - последовал ответ. - Вы будете для меня полезнее брата-оккультиста, который может под¬держивать мои галлюцинации. Мне нужны факты, а не фантазии. Как только я буду уверен, что это галлюци¬нации, я смогу взять себя в руки, - именно неуверен¬ность сбивает меня с толку.
Он посмотрел на часы, сделал паузу, а затем с уси¬лием погрузился в «историю болезни».
- Я изучаю силы стихий- я полагаю, вы знаете, что это значит? Полуразумные сущности, стоящие за всеми силами природы. Мы делим их на четыре класса - зем¬ля, воздух, огонь и вода. Сейчас, я принадлежу земле, я земной.
Я вопросительно поднял брови, так как его вид опро¬вергал данное им себе определение.
Он улыбнулся.
- Я не говорил о теле, телесном. Это совсем другое дело. Но в моем гороскопе пять планет в знаке Земли, и, следовательно, моя природа связана с формальной сторо¬ной вещей. В данный момент для того, чтобы противос¬тоять этому состоянию, я сам установил контакт с жид¬кой стороной природы, стихией воды. Я в этом добился немалых успехов... - Он сделал паузу и нервным дви¬жением набил трубку. - Но не только я установил кон¬такт с силами воды, но и они установили контакт со мной. Одна особенно.
Его трубка опять потребовала внимания.
- Это был самый замечательный, самый захватыва¬ющий опыт. Казалось, я получил все, чего мне недоста¬вало. Я был совершенным, полным жизненной энергии, в кругу космических сил. Фактически, я получил все, что искал и не смог найти в браке. Но, как будто в насмешку, меня зовет существо из воды, и именно в воде я должен встретиться с нею. Вокруг этого мыса бешено ревет прибой, ни один пловец не в состоянии справиться с ним даже в спокойную погоду, а ночью, в шторм, когда она обычно приходит, это верная смерть- но она требу¬ет, чтобы я шел к ней, и в одну из таких ночей я это сделаю. Вот в чем мой недуг.
Он остановился, но по напряженной работе его лица я видел, что он еще многое хочет рассказать мне. Поэто¬му я хранил молчание.
Он нагнулся и взял лежавший у камина предмет, который передал мне. Это был маленький тигелек, ис¬пользовавшийся, по-видимому, для плавления серебра.
- Вы будете смеяться, когда я вам скажу, для чего я это использовал. Чтобы делать серебряные пули - серебряные пули, чтобы ими стрелять. - Он закрыл лицо руками. - О, мой Бог, я пытался убить ее! - Шлюзы, сдерживавшие его чувства, открылись, и я ви¬дел, как поднимались и опускались его плечи под их напором.
- Я видел ее плывущей в лунном свете, и, когда ее плечо поднялось при взмахе руки, я выстрелил в эти круглые белые очертания, белые, как пена на фоне чер¬ной воды. И она исчезла. Тогда я подумал, что убил то, что я любил. Я молил небо и землю, чтобы она верну¬лась, и готов был плыть к ней в набегающие волны и утонуть вместе с ней. Я был похож на сумасшедшего, я днями бродил по берегу, не мог ни есть, ни спать. И тогда она явилась опять, но я знал, что буду жить или я, или она, и я, будучи земным и цепляясь за жизнь, выст¬релил в нее опять. А теперь я страдаю. Я люблю ее, я стремлюсь к ней, я зову ее вернуться из невидимого мира, а когда она приходит ко мне, я жду ее с ружьем.
Он резко оборвал свою речь и неподвижно уставился на угасающий камин, с пустой трубкой в руке. Я тайком взглянул на часы и увидел, что стрелки показывают одиннадцать. Его час наступил.
Он встал, пересек комнату, в дальнем конце ото¬двинул штору и открыл окно. Устремившись в образо-вавшийся проем, он уселся на подоконнике и непод¬вижно уставился в ночную тьму. Тихо ступая, я занял место позади него, откуда мог видеть, что происходит снаружи, и был готов в случае необходимости схватить его, чтобы удержать.
Какое-то время мы ждали- облака стремительно про¬носились по небу, временами пропуская серебряные по¬токи лунного света, но чаще они закрывали луну и остав¬ляли нас в ревущем грохочущем мраке этого истерзанного прибоем берега. Это и впрямь было похоже на «таин¬ственное окно, зовущее в опасные пенящиеся морские просторы волшебных покинутых земель». Я никогда не забуду этого бдения. Насколько мог видеть глаз, ничего, кроме вздымающейся воды, испещренной пеной, сверка¬ющей в лунном свете, где набегающие волны скрывают рифы и кружат в водовороте, подобно мельничному потоку.
Точеные черты лица моего компаньона приобрели отчетливость и неподвижность статуи римского импера¬тора, силуэт которого вырисовывался на серебряном фо¬не водной поверхности.
Он ни разу не шелохнулся, как будто был высечен из камня, пока я не заметил пробежавшего по нему трепе¬та, и я понял, что он увидел то, что ожидал. Я напряг глаза, пытаясь рассмотреть, что привлекло его внима¬ние, и действительно увидел, как прямо по лунной доро¬жке кто-то плывет. Уверенно направляясь к нам сквозь рифы, белое плечо поднималось при взмахе, точно как он описал, все ближе и ближе, в диком прибое, где не могла бы плыть ни одна живая душа, пока, не более чем в тридцати ярдах от основания утеса, я смог различить очертания женщины с волосами, струящимися подобно морским водорослям.
Человек у окна прямо вывалился наружу, протяги¬вая руки к пловчихе, и я, опасаясь, что он потеряет равновесие, осторожно обхватил его руками и втащил в комнату. Казалось, он забыл о моем присутствии и, как во сне, уступил давлению. Я осторожно опустил его на пол, где он лежал неподвижно, находясь в трансе. Я нагнулся, чтобы прощупать его пульс, и, когда я считал его замедленные удары, я услышал звук, который за¬ставил меня затаить дыхание в прислушаться. Казалось, будто море поднялось и заполнило комнату, но не мате¬риальное море, а его душа- неосязаемый призрак морской воды волнами поднимался до самого потолка, и мор¬ские твари выглядывали из нее.
Затем я увидел в окне очертания женщины. Светя¬щаяся своим собственным светом, она была ясно видна в зеленом мраке, похожем на морское дно. Волосы всплы¬вали, подобно морским водорослям, мерцающие плечи казались высеченными из мрамора, лицо было лицом Беаты Беатрикс, пробудившейся от сна, а глаза были цвета морской воды, когда в нее смотришь с высокой скалы, и, конечно, были видны следы от серебряных пуль, ранивших ее.
Мы посмотрели друг другу в глаза, и, я уверен, она видела меня так же ясно, как я ее, и она узнала меня, о чем свидетельствовала слабая улыбка, застывшая на ее губах. Я заговорил, как будто обращаясь к разумному существу:
- Не старайся завладеть им таким образом, - ска¬зал я, - или ты убьешь его. Верь мне, я все поставлю на свои места. Я все объясню.
Она смотрела на меня своими странными, зелеными, как море, глазами, проникая в самую душу- потом улыб¬нулась опять, по-видимому, удовлетворенная, медленно повернулась, как будто уплывая, и удалилась, а вслед за нею потек призрак морской воды, пока комната не опус¬тела.
Я пришел в себя, почувствовав насмешливый взгляд моего хозяина, сидящего на стуле и курящего трубку.
- Врачу, исцелися! - сказал он.
Я с трудом поднялся со своего места и рухнул на стул, зажигая сигарету негнущимися пальцами. Неско¬лько выпущенных клубков дыма успокоили мои нервы и вернули способность думать.
- Итак, доктор, - донесся слегка насмешливый голос, - каков ваш диагноз?
Я немного помедлил с ответом, сознавая важность того, что собирался сделать.
- Если я вам сообщу, что прошлой ночью я нахо¬дился у постели девушки, которую мы видели плывущей здесь, и что у нее было две пулевых раны в плече, что вы на это скажете?
Он подался вперед, его губы раскрылись, но из них не вылетело ни звука.
- Если я скажу вам, что пулевые раны появились самопроизвольно, без какого-либо внешнего воздействия и что доктор считает их истерическими стигматами, как вы это объясните?
- Клянусь Юпитером, - воскликнул он, - это похоже на возмездие! Я встретился с несколькими его проявлениями, когда изучал в шотландских журналах статьи о судах над ведьмами в шестнадцатом веке. По¬добные вещи часто бывают связаны с ведьмами, когда они могут воплощать своего астрального двойника вне физического тела и таким образом появляться на рассто¬янии. В глубине души я подозревал нечто подобное, когда делал свои серебряные пули. Старые сельские жи¬тели верят, что только серебряной пулей можно попасть в ведьму. Свинец на них не действует. Но вы хотите сказать, что вы действительно видели ... видели во плоти женщину, астральное тело которой мы наблюдали здесь в воде? Бог мой, доктор, это выше моего понимания! В глубине души я никогда не верил, что то, что я изучал, реально, я думал, это относится только к состоянию соз¬нания.
- Но разве состояния сознания не реальны?
- Да, конечно, реальны, на своем уровне. Всему этому учат оккультные науки. Но я всегда думал, что они полностью субъективны, что это лишь мыслеобразы. Никогда не случалось, чтобы их мог разделить со мной кто-нибудь еще.
- Похоже, что вы - мы оба - разделили сны этой девушки, так как она убегала от своей мрачной действ¬ительности, представляя себя плывущей по морю.
- Расскажите мне о ней. На кого она похожа? Где вы ее встретили?
- Прежде чем я отвечу на этот вопрос, вы должны мне сказать, почему вы просите об этом. Вы хотите из¬бавиться от нее? Если это так, я, возможно, уговорю ее оставить вас в покое.
- Я хочу познакомиться с нею, - последовал не¬охотный ответ. - Я был однажды довольно сильно обма¬нут и много лет не разговаривал с женщинами, но это, кажется, что-то другое. Да, мне было бы приятно с ней познакомиться. Скажите мне, кто она? Как ее зовут? Кто ее родные?
- Она такая, как вы видели. Выглядит очень не¬обычно. Многие не сочли бы ее красивой, другие были бы восхищены. Ей около двадцати. Разумная, с благо¬родными манерами, ее речь выдает образованную жен¬щину. Имени ее я не знаю, так как она лежит на боль¬ничной койке и поэтому имеет только номер. Не знаю также, кто ее родные. Я не могу себе представить, чтобы они у нее были, так как, насколько я заметил, она ли¬шена всего. Она работает продавщицей в магазине, если быть точным, в магазине одежды.
Во время этого рассказа лицо моего хозяина изме¬нилось необъяснимым образом. Щеки ввалились, глаза утратили свой блеск и стали запавшими, сеть морщин избороздила его кожу. Он сразу превратился в старого, усталого, потерявшего веру в себя человека. Я был в полном замешательстве от вида этой ужасающей переме¬ны, пока его слова не дали мне ключ к разгадке.
- Я думаю, - произнес он голосом, лишенным вся¬кого выражения, - что мне лучше это оставить. Про-давщица, вы говорите? Нет, это было бы самое неподходящее, самое неблагоразумное. Никогда нельзя жени¬ться ни на ком вне своего класса. Я... э-э... Нет, не будем больше об этом говорить. Я должен взять себя в руки. Сейчас, когда я понимаю, в чем дело, я уверен, что у меня хватит силы воли вернуться к нормальному состо¬янию. Я и в самом деле чувствую, что вы меня уже вылечили. Я уверен, что больше никогда не вернусь к своим видениям, их власть надо мной уничтожена. Если вы не откажете мне в своем обществе еще несколько дней, пока я почувствую, что мое здоровье восстано¬вилось, я буду в полном порядке. Я прошу вас, доктор, не возвращаться к этому, я хочу изгнать все пережитое из своей памяти.
Наблюдая, как он согнулся, сидя на своем стуле, - сломленная безжизненная тень человека, прекрасным видом которого я восхищался, - я понял, что выздоров¬ление будет тяжелее болезни. Усилием своей натрениро¬ванной воли он разорвал слабую магнетическую силу, привязывающую его к этой девушке, и с разрывом ее источник его жизненной энергии иссяк.
- Но послушайте, - запротестовал я, - вы увере¬ны, что поступаете правильно? Девушка может быть вполне порядочной, даже если она вынуждена работать, чтобы не погибнуть. Если она имеет для вас такое зна¬чение, вы, несомненно, отказываетесь от чего-то очень важного.
В ответ он поднялся и молча вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и я понял, что все доводы беспол¬езны. Он был ограничен своими рамками и не мог вы¬рваться из них на свободу, которая означала жизнь. На земле, земную.
Я отправил Тавернеру подробный отчет об этом деле и спокойно занялся ожиданием его указаний относитель¬но дальнейшего поведения. Ситуация была несколько напряженной. Мой хозяин был похож на человека, жизнь которого полностью провалилась. Казалось, он стареет с каждым днем, с каждым часом. Он сидел в своем вырубленном в утесе жилище, отказываясь дви¬гаться, и всякий раз мне с величайшим трудом удавалось уговорить его отправиться на прогулку по ровным песча¬ным отмелям, на мили простирающимся во время отли¬ва. Когда вода поднималась, он отказывался к ней под¬ходить, казалось, он испытывал ужас перед морем.
Так прошло два дня, от Тавернера не было ни слова, пока, по возвращении с утренней прогулки, мы не обна¬ружили узкую полоску бумаги, просунутую под дверь нашей пещеры. Это было обычное почтовое уведомление, сообщавшее, что в наше отсутствие была принесена те¬леграмма и теперь она ожидает меня в почтовом отде¬лении. Не сожалея о том, что заведенный нами порядок был нарушен, хотя и слегка тревожась за своего паци¬ента, я немедленно отправился в трехмильную прогулку в город за своей телеграммой. Я шел по опасной тропе, вырубленной в крутом склоне, а дальше - по дороге вдоль утеса. Хотя и можно было добраться до города по отмели, наступало время прилива, и я сомневался, что успею обогнуть мыс прежде, чем подножье утеса будет затоплено водой. В любом случае, мой хозяин считал, что постороннему человеку слишком рискованно пытать¬ся сделать это. Идя по травянистому покрову мыса, я испытывал глубокое волнение, подобное опьянению про¬голодавшегося человека. Воздух был полон золотистых пылинок, танцующих в лучах солнечного света, трава, скалы, море жили полной жизнью, и я мог чувствовать их спокойное дыхание. И я подумал о человеке, которого оставил в его жилище на склоне утеса, человеке, кото¬рый так далеко зашел в своем стремлении раздвинуть границы жизни, но который не отважился сделать пос¬ледний шаг.
В почтовом отделении этого пустынного заброшенно¬го морского курорта я получил, как положено, свою те¬леграмму.
«Посылаю больную со стигматами. Она прибывает в 4:15. Организуйте жилье и встретьте ее».
Я присвистнул, что заставило почтмейстера и весь его штат броситься к конторке, и я, посоветовавшись с ними, получил какие-то адреса, по которым и отпра¬вился, и в конце концов мои поиски подходящего при¬станища увенчались успехом. Какой будет развязка, я не мог себе представить, но в любом случае от меня это теперь не зависело.
В назначенное время я прибыл на станцию и вскоре вытащил свою протеже из жалкой горсточки прибыв¬ших. Она выглядела очень утомленной своим путешест¬вием, слабой, несчастной и потрепанной. Из-за дыма двигателя и спертого воздуха в такси не чувствовалось запаха моря, который мог бы вернуть ей силы, и пока мы ехали к снятому жилью, я с трудом вытягивал из нее слова. Но когда она высадилась из злополучного шаткого транспорта и в лицо ей ударил порыв пропитанного солью ветра, а внизу под собой она услышала шум неви¬димых в сумерках волн, перекатывавших гальку, эф¬фект был фантастическим. Девушка вскинула голову, как испуганная лошадь, и я увидел, как в нее вливается энергия. И когда я представлял ее хозяйке пансионата, она мало напоминала выздоравливающего пациента, в качестве которого я ее сюда привел.
Когда я возвратился в вырубленную в скале крепость моего хозяина, его учтивость не позволила ему задать мне вопрос о причине моего долгого отсутствия, да я и не думаю, чтобы это его слишком интересовало, так как он казался настолько погруженным в себя, что утратил спо¬собность воспринимать происходящее. Я с трудом за¬ставил его преодолеть свою вялость и взять вечернюю газету, которую я принес из города, но она лежала у него на коленях непрочитанной, в то время как он уставился на гор
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
ХОРОШИЙ ИГРОК
(ИСТОЧНИК СИЛЫ или МЕСТО, ГДЕ РЕШАЕТСЯ СУДЬБА)
ИСТОЧНИК СИЛЫ

Я послушно тащился за Тавернером в направлении Чаринг Кросс-Роуд в поисках некоего фолианта, привле¬кая подозрительные взгляды местных торговцев. Нако¬нец, отчаявшись что-либо найти, он отказался от своих намерений и в награду за мое терпение пообещал на¬поить меня чаем з кафе, стены которого были украшены чертями, выписанными с особой тщательностью. Мате¬риальная часть моей души тосковала по фирменному устричному салату, который можно было получить на углу Тоттенхэм Корт-Роуд, но Тавернер, который любил чай, как старая дева, настолько отдавал предпочтение дьявольской лавке, что ради него я вынужден был по¬жертвовать своим удовольствием.
К востоку от Чаринг Кросс-Роуд Нью-Окофорд-Стрит теряла свою респектабельность и превращалась в весьма сомнительное место с плохо прикрытой нищетой, пока откровенное торгашество Холберна не возвращало ей не¬которое достоинство. Боковые улочки были узкими и вели в богему- деликатесные магазины и галантерейные лавки, поражающие великолепием своих товаров, неяс¬но вырисовывались в узких каньонах- непривычные ли¬ца выглядывали из окон фасадов, похожих на отвесные утесы. Все это было каким-то не английским, оттал¬кивающим и неуловимо зловещим. Земная кора, отделя-ющая от преисподней, была здесь очень тонкой.
На островке среди ревущего транспортного потока мы вынуждены были остановиться. Женщина с непок¬рытой головой и лоснящимися волосами уперлась хозяй¬ственной корзинкой мне в поясницу, а торчащий из кор¬зинки хлеб, длиною не менее ярда, уткнулся в Тавернера, из-под локтя которого показалось мертвенно бледное, резко очерченное лицо маленького «ловкача», в красном кулачке которого пачка образчиков ткани была зажата с такой силой, как будто от этого зависела его жизнь. За нашей спиной бурлил торговый Лондон, и из этого реву¬щего потока выплыла еще одна жертва, как будто при¬боем выброшенная на наш островок. В моей памяти мгновенно всплыли изображения Ричарда III из школь¬ных учебников. То же напоминающее хорька, хотя и вполне интеллектуальное лицо, низкий рост, слегка сгорбленная спина, мощная, хотя и довольно нескладная грудная клетка. Серость кожи свидетельствовала о хро¬ническом заболевании или нездоровом образе жизни, ли¬шенном чистого воздуха и солнца, который так мил оби¬тателям этих мест. Глаза, тускло серые, были в то же время похожи на блестящие бусины, что чаще ассоции¬руется с черными глазами. Большой тонкогубый рот вы¬глядел безжалостным и казался ртом холодного сласто¬любца, чувственного, но лишенного эмоций.
Такое лицо привлекло бы мое внимание даже при самом беглом взгляде, так как это было лицо человека, обладающего силой. Но благодаря последовавшему пове¬дению этого мужчины, его черты запечатлелись в моей памяти во всех подробностях, потому что, как только он поднял глаза и встретился взглядом с Тавернером, они изменили свое выражение настороженной галки на вы¬ражение загнанной в угол кошки. Он издал звук, похожий на шипение, и ринулся назад в поток уличного движения, из которого только что появился.
Пронзительный вопль, грохот и скрежет тормозов сообщили нам, что произошло то, чего и следовало ожи¬дать, и у самых своих ног мы увидели лежащего бесчув¬ственного человека- из раны в его голове, которой он ударился об обочину, текла кровь. Не успел сбивший его автомобиль отскочить назад, как мы с Тавернером склонились над ним- я осматривал его голову, а Тавернер, к моему величайшему изумлению, осматривал его карманы. Из нагрудного кармана он извлек потрепан¬ную пухлую записную книжку, торопливо просмотрел ее, казалось, сделал мысленные заметки в своей сверхъ¬естественной памяти и вернул ее туда, откуда взял, и к тому времени, как сзади нас появился шофер с белым, как мел, лицом, он вновь обрел свои профессиональные манеры и оказывал первую помощь самым традицион¬ным образом. В толпе стала вырисовываться каска поли¬цейского, и Тавернер потащил меня за рукав. Теперь мы, в свою очередь, бросились через скопившуюся массу ав¬томашин и достигли безопасного тротуара более успеш¬но, чем человек с лицом хорька. Проскользнув на боко¬вую улицу, которая вела к тавернеровскому обиталищу чертей, мы предоставили руководство погрузкой потер¬певшего в санитарную карету тем, кто получает удо-вольствие от подобных занятий.
- Поразительная удача, - сказал Тавернер. - Вы знаете, кто это был? Это Джозефус. Я полагал, что он в Тунисе, даже Париж был бы слишком горячим местом для него, а он опять здесь, в Лондоне, и выглядит сли¬шком уж добропорядочным, чтобы не причинять вреда, и я просто вынужден был взять его адрес.
Я не мог разделить энтузиазма Тавернера по поводу обнаружения Джозефуса, поскольку не имел удоволь¬ствия быть знакомым с этой важной птицей, и вскоре
Тавернер занялся поглощением горячих гренок в масле и слишком заинтересовался символикой чертей, несу¬щихся по бордюру, чтобы уделять внимание земным де¬лам. Я тем временем пытался как-то устроить свои ноги между перекладинами маленького, покрытого кафелем столика, предназначенного для низкорослой породы, пи¬тающейся в подобных местах. Тавернер удобно распо¬ложил свои длинные ноги, вытянув их через проход, и, между нами говоря, мне кажется, мы занимали места много больше своей законной доли в этом пристанище.
К счастью, мы были, по сути, единственными хозяе¬вами этого места, поскольку время чаепития уже прошло и здесь не было никого, кто мог бы заметить вторжение филистимлян в самый центр западной богемы, кроме мужчины и женщины, засидевшихся за остатками своей трапезы у соседнего столика. Но те были слишком погло¬щены разговором, чтобы обращать внимание на что-то кроме собственных дел.
Точнее говоря, поглощен был мужчина, тогда как женщина, казалось, слушала неохотно, с выражением настороженной отчужденности на лице, как будто ища случая положить конец разговору и убежать от назойли¬вости своего собеседника. Сквозь тускло освещенную комнату я мог видеть ее лицо. Его невозмутимое спо¬койствие составляло странный контраст с напряженнос¬тью обращавшегося к ней человека- большие серые гла¬за, застывшие на бледном овальном лице, казалось, ви¬дели какие-то далекие горизонты, не замечая узких улиц Блумсбери.
Не замечающая ничего - вот определение, которое больше всего ей подходило. Она не замечала своего собе¬седника, его мнений, его стремлений, ее взору открыва¬лось нечто, чего он не мог с нею разделить или принять в этом участие.
Пока я наблюдал, женщина поднялась, чтобы уйти, и я увидел, что она закутана в свободное, похожее на бурнус одеяние, не имеющее никакого отношения к мо¬де, а ее ноги обуты в сандалии. Мужчина тоже встал, но она жестом остановила его и через комнату к нам донес¬ся ее голос:
- Вы обещали не пытаться следовать за мной, Пэт, - сказала она.
Мужчина, который находился между нею и дверью, нерешительно остановился, а потом набросился на нее с плохо сдерживаемой горячностью.
- Он губит вас, - кричал он. - Ваше тело и душу, он губит вас. Дайте мне до него добраться, и я сломаю ему шею.
- Это бесполезно, - ответила она. - Вы ничего не можете сделать. Дайте мне пройти. Что бы вы ни сде-лали, не будет иметь никакого значения.
Мужчина поднял руки над головой, и, хотя он стоял к нам спиной, мы увидели, как все его тело содрогнулось от приступа гнева.
- Будь он проклят! - воскликнул он. - Будь он проклят! Да падет на него страшное проклятие Михаила!
Раскатистый ирландский акцент, прорвавшийся под влиянием эмоций, казалось, добавил остроты его прок¬лятиям, если это еще было возможно. Загнанные в угол испуганные официантки в ярких кретоновых передни¬ках в изумлении уставились на него, а из некоего святи¬лища за бисерной занавеской выплыла вразвалку тучная хозяйка. Но, прежде чем она смогла вмешаться, жен¬щина в бурнусе, быстро изогнувшись, проскользнула ми¬мо маленького столика и, выбежав через дверь, исчезла в сумерках, а мужчина, который поспешно повернулся, чтобы последовать за ней, споткнулся о ноги Тавернера и налетел на наш чайный столик.
Он опустился на соседний стул, бледный и трясу¬щийся после своей вспышки, в то время как мы печаль¬но уставились на разбитую вдребезги посуду и выливше¬еся молоко.
Сначала ему нужно было прийти в себя, и он почти бессознательно водил рукой по лбу, как будто пробужда¬ясь от ночного кошмара.
- Простите меня, - сказал он, ирландский акцент исчез из его речи. - Тысяча извинений. Официантка, уберите столик этих джентльменов и принесите новый чай!
Подошла своей переваливающейся походкой хозяй¬ка, свирепо глядя на него, и он повернулся к ней.
- Любых моих извинений будет недостаточно, - сказал он. - Я был весьма расстроен... домашними не-приятностями и сомневаюсь, чтобы мои чувства пошли мне на пользу.
Он откинулся на спинку стула, как будто полностью исчерпав свои силы.
- Она погибла, и тело и душа, - бормотал он, обра¬щаясь больше к себе, чем к нам. - «Молитесь Деве Марии» - сказал отец О'Хара, и я молюсь - за нее, но за Джозефуса я буду молиться Святому Михаилу, да падет на этого негодяя страшное проклятие!
Тавернер наклонился вперед и осторожно накрыл его руку своей.
- Похоже, ваши молитвы услышаны, - сказал он, - менее получаса назад мы видели, как Джозефуса уво¬зили в больницу с опасной раной в голове. Я не знаю, какие у вас к нему претензии, - продолжал он, - но я знаю Джозефуса и думаю, что они вполне оправданны.
- Вы знаете Джозефуса? - спросил мужчина, взглянув на нас ошеломленно.
- Знаю, - сказал Тавернер, - и могу вам также сказать, что за ним у меня тоже числится пара неоплаченных счетов, и я думаю, у меня есть средство занести их в книгу, так что, полагаю, мы сможем вместе объ¬ясниться с ним, - и он положил свою визитную карточ¬ку на маленький столик перед дрожащим человеком с серым лицом, сидящим напротив нас.
- Тавернер, доктор Тавернер, - задумчиво произнес незнакомец, вертя в руках карточку. - Я где-то слышал это имя. Не приходилось ли вам встречать человека по имени Коатс в связи с любопытным делом об украденной рукописи?
- Приходилось, - ответил Тавернер.
- Говорят, за этим делом скрывается гораздо боль¬ше того, чем было привлечено внимание, - сказал наш новый знакомый. - Но я бы никогда в это не поверил, если бы не увидел, что может делать Джозефус.
Он бросил на Тавернера проницательный взгляд своих глубоко посаженных глаз.
- Я думаю, вы являетесь единственным человеком в Лондоне, который хоть как-то может помочь в этом деле, - сказал он.
- Я буду рад вам помочь, если смогу, - ответил Тавернер, - поскольку, как я уже говорил, я знаю Джозефуса.
- Моя фамилия Мак-Дермот, - сказал наш новый знакомый, - а женщина, которую вы видели со мной, была моей женой. Я сказал «была моей женой», - до¬бавил он, и его темные глаза опять загорелись гневом, - потому что теперь она от меня ушла. Ее увел Джозефус. Нет, не в обычном смысле, - добавил он поспешно, чтобы мы не могли запятнать ее даже в своих мыслях, - а в свою странную группу, с которой он проводит свои спиритические сеансы, и она потеряна для меня настоль¬ко, как если бы ушла в монастырь. Разве можно удив¬ляться, что я проклинаю человека, разрушившего мою семью? Если бы он увел ее потому, что любил, я бы скорее ему это простил, но здесь не может быть и речи о любви. Он увел ее потому, что хочет использовать ее в своих собственных целях, точно так же, как он исполь¬зовал множество других женщин, и что бы там ни про¬изошло, душу она потеряет. Это грех, уверяю вас, - продолжал он, вновь поддаваясь волнению. - Я не знаю, что это, но знаю, что это грешно. Стоит только взглянуть на этого человека, чтобы увидеть, что он грешен наск¬возь, а она считает его святым, священным учителем, адептом, или как вы там это называете, - добавил он горько. - Но уверяю вас, у человека праведной жизни и высоких помыслов не может быть такого лица, как у него.
- Можете ли вы дать мне какую-нибудь информа¬цию относительно его дел? Я потерял контакт с Джозефусом с тех пор, как он в последний раз покинул страну, но могу себе представить, что он продолжает заниматься тем же, чем привык заниматься раньше.
- Насколько мне известно, - сказал Мак-Дермот, - он появился на сцене около года назад, неизвестно отку¬да, и дал объявление о том, что ведет группы психичес¬кого развития. Это привело к контактам с различными людьми, которые интересовались подобными вещами, - я этим не интересуюсь, мне запрещает моя церковь, и это не удивительно, - а Мэри, моя жена, всегда принадле¬жала к некоему оккультному клубу, который загнали в лес Сент-Джонс-Вуд- они, глупцы, приняли Джозефуса, обожглись и отказались от него, но не раньше, чем он смог завладеть двумя или тремя женщинами из их сос¬тава - моей женой в том числе. Потом Джозефус, каза¬лось, встал на ноги и поразительно преуспел. (Когда вы с ним сталкиваетесь впервые, он производит впечатление довольно потрепанного искателя приключений.) А те¬перь он приобрел где-то дом, хотя никто, кроме посвященных в его тайну, не знает где, и у него есть группа женщин, которые, как утверждает моя жена, помогают ему в его работе. Чем они занимаются, я точно сказать не могу, но похоже, он имеет над ними огромную власть. Они все кажутся влюбленными в него и, несмотря на это, мирно живут под одной крышей. Это просто поразитель¬но. И то, на что он покушается в своем внутреннем круге, это не деньги - хотя и их он получает превеликое множество от других своих ярых поклонников, - а, насколько я могу судить, особый вид физической энер¬гии, и мне кажется, что, делая успехи, они катятся по наклонной плоскости. Как бы то ни было, время от вре¬мени он должен вливать в свою группу свежую кровь, и временами, когда Джозефус слегка сникает, здесь ведет¬ся отчаянная охота на новых членов, а затем, приобретя свежего фаворита, он, кажется, вдруг обретает новую жизнь. Все выглядит очень сомнительным, опасным и неприглядным, и мне трудно было это выносить еще до того, как он разрушил мою семью.
Тавернер кивнул.
- Он уже неоднократно занимался подобными веща¬ми. Наверное, вам будет интересно узнать, что я помогал как следует вздуть Джозефуса и сбросить его с коня еще в свои студенческие годы после того, как в наши боль¬ничные палаты попал ряд его жертв. Потом существова¬ло общество, работающее по его системе, но я полагал, что оно полностью уничтожено. Однако похоже, он пыта¬ется все начать сначала, так что чем скорее мы его схватим, тем лучше, тем меньше он успеет проникнуть в подсознание нации. Вы, возможно, знакомы с подобны¬ми вещами.
- Вы можете на меня рассчитывать, - сказал Мак-Дермот, протягивая мускулистую руку, и в его глазах загорелся боевой огонь.
- Первое, что мы должны сделать, это найти его дом, затем проникнуть в него, а тогда, как поется в песне, - «я на борту, и девица - моя».
- Что касается первого, то уже все в порядке, - сказал Тавернер. - Со второй проблемой мы скоро стол¬кнемся, и, я думаю, она вполне разрешима. Но что каса¬ется третьей, в этом я не так уверен- Джозефус должен держать этих женщин в невидимом мире, вам мне это трудно объяснить. Будет нелегко освободить их без их же содействия и почти невозможно добиться от них со¬действия. Мне уже не раз приходилось иметь дело с подобными случаями, и мне хорошо известны связанные с этим трудности. С потерявшей голову женщиной всегда трудно иметь дело, но если она посвящена в Общество с помощью особого ритуала, - это почти невозможно. Тем не менее первое, что мы должны сделать, это любым способом проникнуть в этот дом.
- Я думаю, что смогу вам в этом помочь, - сказал я. - Я могу позвонить и предложить дать свидетельские показания о несчастном случае, а затем пробраться туда в качестве новообращенного.
- Эта идея не лишена смысла, - сказал Тавернер, - хотя я не уверен, что Джозефус ищет дополнительных Адамов для помощи в своем Раю, но доктор всегда в цене, особенно когда вы имеете дело с рискованными вещами, которые вам хотелось бы утаить. Вокруг целое скопище больниц, куда его могли отвезти. Звоните, пока не найдете, в какую из них он попал, представьтесь в больнице членом семьи, а в семье работником больницы - и удача за вами. Такая охота мне по душе. Мелких негодяев всегда хватает, но Джозефуса не назовешь бор¬цом легкого веса. Он затеет драку, достойную внимания.
В маленькое кафе стали лрибывать любители ранне¬го обеда, и наша встреча по общему согласию была прер¬вана. Тавернер отправился обратно в Хайнхэд, а мы с Мак-Дермотом - к телефону. Первая же моя попытка увенчалась успехом. Джозефус был отвезен в Миддлэ-секс, где ему зашили голову и отправили домой. Итак, отправив Мак-Дермота дожидаться меня в устричном ре¬сторанчике на Тоттенхэм Корт-Роуд, я обошел квартал на расстоянии не более пятидесяти ярдов отсюда и поз¬вонил у двери дома вполне импозантного вида, нижние окна которого были довольно негостеприимно закрыты ставнями.
Дверь открыла молодая женщина в свободном синем бурнусе, и я изложил ей свое дело. Казалось, она ничего не заподозрила и проводила меня в довольно обычную столовую, куда через несколько минут ко мне вышла высокая женщина постарше. Сначала я принял ее за домоправительницу, но когда увидел ее измученное, ху¬дое и напряженное до последней степени лицо, то сразу вспомнил замечание Мак-Дермота о том, что ученики Джозефуса увядают, когда их учитель набирается сил.
Я заметил, что она была настороже, словно встрево¬женная моим присутствием, но моя история выглядела вполне искренней и обладала еще тем преимуществом, что была правдивой, насколько это было возможно. Я стоял на «островке безопасности», когда Джозефус был сбит. Я оказал первую помощь, но не мог задержаться, чтобы сообщить свое имя и адрес полицейскому, потому что очень спешил, а теперь воспользовался первой же возможностью, чтобы исправить оплошность. В моем из¬ложении не было изъянов, и оно вполне ее устроило, но когда я подкрепил его своей визитной карточкой с адре¬сом на Харли-стрит, я сразу же заметил ее растерян¬ность.
- Извините, я на минутку, - сказала она и поспеш¬но покинула комнату.
Она отсутствовала гораздо дольше, и я уже начал задавать себе вопрос, не потерпел ли мой план неудачу и каковы мои шансы выбраться из этого дома без ослож¬нений, когда она появилась вновь.
- Не будете ли вы так любезны, - сказала она, - зайти в комнату доктора Джозефуса и немного поговорить с ним.
- Что касается меня, то я готов, но травмы головы требуют соблюдения покоя, - сказал я, и мое меди-цинское «я» взяло во мне верх над новой ролью конспи¬ратора. К моему облегчению, она не обратила внимания на мое возражение.
- Это принесет ему больше пользы, чем вреда, - сказала она, - потому что, если вы ему понравитесь, может быть, мы сможем уговорить его разрешить вам посещать его. С таким капризным человеком очень труд¬но иметь дело, - добавила она с улыбкой, как мать, говорящая о своем избалованном любимце, даже шалости которого вызывают восхищение.
Она повела меня, но не наверх, а вниз - в подваль¬ное помещение, где, вероятно, раньше была посудомоеч¬ная, выходящая на задний двор. Здесь мы и нашли Джо¬зефуса. Комната оказалась не менее поразительной, чем человек. Стены, пол и потолок были черными, как уголь, так что комната казалась полым кубом тусклой тьмы, освещаемой лишь завешенной лампой, стоявшей у Джозефуса под рукой. Сам он был не в постели, как я ожидал, а лежал на сваленных в кучу диванных подуш¬ках. Он был облачен в бурнус, который, казалось, был универсальной одеждой этого странного общества. На этот раз бурнус был ярко пурпурным, и, лежа на спине среди своих подушек, с этим удивительным лицом зем¬листого цвета, увенчанным белой повязкой, человек вы¬глядел так, как будто шагнул прямо из «Тысячи и одной ночи». Высокая женщина опустилась на табуретку ря¬дом с Джозефусом, потонув в своих одеждах, а он знаком руки пригласил меня сесть на край дивана. Он выглядел поразительно бодрым, несмотря на то, что сегодня в пять пополудни лежал с пробитой головой, и даже я, учиты¬вая то, кем я был, и зная то, что я знал о его рекордах, не смог не почувствовать странного очарования его лич¬ности.
Высокая женщина представила нас друг другу, и можно было почти видеть, как она с волнением разг¬лаживает его перышки и поворачивает своего любимца так, чтобы он мог показать себя с самой лучшей стороны, а он, охотно идя ей навстречу, подставляет себя, чтобы произвести благоприятное впечатление. Я мог предста¬вить себе невидимые пальцы, ощупывающие мою душу, чтобы найти наилучший способ управлять мною. Я чув¬ствовал, что его желание проконсультироваться со мной было чистейшим авантюризмом, это я должен был ока¬заться в его руках, а не он в моих, и я вспомнил слова Тавернера о том, что доктор является полезной вещью в процессе подготовки рискованной работы, нуждающейся в сокрытии.
Мы поговорили несколько минут, но я чувствовал, что он не имеет намерения возбуждать дело против шо¬фера, по-видимому, ценя свое уединение выше любой компенсации, какую он мог бы получить- как бы то ни было, он притворился, что нуждается в моих показа¬ниях, но я занял твердую позицию.
- Послушайте, сэр, - сказал я, - вы получили некоторое сотрясение, и единственное, в чем вы сейчас нуждаетесь, - это тишина и покой. Я приду опять по¬видаться с вами через несколько дней, когда вы будете в состоянии заниматься делами, чего сейчас вам делать нельзя. Но в настоящий момент ничего другого я вам не скажу, если только я не могу вам быть полезен в своем профессиональном качестве.
По удивленному выражению лица высокой женщи¬ны я понял, что Джозефус не привык, чтобы с ним разговаривали подобным образом, но он держался вполне по-дружески.
- А, - сказал он с ухмылкой, всколыхнувшей всю мою скрытую враждебность к этому человеку, - у меня есть источники, о которых вы, обычные медицинские работники, ничего не знаете. - И мы расстались, вы¬разив взаимное уважение.
Я зашел за Мак-Дермотом в устричный ресторанчик, и он повел меня в квартиру, где он жил и где, как мы договорились, я должен буду остановиться на несколько ближайших дней в ожидании того, как будут развивать¬ся события с Джозефусом. Комнаты являли собой трога¬тельное свидетельство правдивости его истории. Я видел беспорядочные доказательства того, как сначала он пря¬тал все вещи, которые могли напомнить ему о жене, а потом в отчаянии доставал их опять. Мы устроились со своими трубками среди этого запустения и беспорядка, и Мак-Дермот в двадцатый раз пересказал мне свою ис¬торию. На самом деле он не мог рассказать ничего тако¬го, чего бы я уже не знал, но, казалось, сам рассказ облегчает его душу. Это была старая история о пловце, заплывшем на глубину и борющемся с теми неожидан¬ными провалами в неведомое, которые всегда подстере¬гают купальщиков, не умеющих плавать, если они отва-жатся погрузиться в эти темные и неисследованные воды.
Я не позвонил Джозефусу на следующий день, так как не хотел показаться слишком настойчивым, но еще через день я набрал номер его телефона. Великий чело¬век сам ответил на мой звонок и был более чем любезен. - Мне хотелось бы знать, где можно вас найти, - сказал он. - Вчера я хотел попросить вас зайти.
Я схватил такси и вскоре был у дома, нижние ставни которого казались постоянно закрытыми. Опять меня отвели в странное подземное убежище, которое, казалось, так подходило для обрамления столь претенци¬озной личности, известной нам под именем Джозефус. Его голова, естественно, была еще забинтована, и хотя бурнус уступил место серой пиджачной паре, но даже в таком виде он был бы заметным человеком в любом месте. Я считал Тавернера самой необычной личностью из всех, кого мне когда-либо приходилось встречать, но даже он казался вполне обычным рядом с Джозефусом. Он сам приготовил кофе по-турецки, принес сигаре¬ты, обернутые изысканной золотой бумагой, каких я раньше никогда не встречал, и сам перешел к делу, зани¬мающему мое воображение, и, несмотря на то, что мне были известны его достижения, весьма в этом преуспел. Подобно Тавернеру, он обладал энциклопедическими по-знаниями и, казалось, объездил самые удаленные уголки земного шара. Я не мог не признать, что я просто полу¬чаю удовольствие. Прошло немного времени, и разговор постепенно перешел к оккультизму, к которому я не скрывал своего интереса, и тогда Джозефус начал расп¬равлять свои перышки, сначала осторожно, как будто проверяя, выдержит ли лед, а потом, обнаружив, что я обладаю некоторыми познаниями в этой области и не приходится опасаться, что я окажусь слишком отяго¬щенным моральными принципами, раскрыл свою душу.
- Трудность в подобных делах состоит в том, - сказал я, - что хоть и много можно услышать о теории этого предмета, крайне трудно получить что-нибудь ося¬заемое. Или люди, которые пишут и читают лекции на эту тему, не обладают никакими реальными знаниями, или же у них не хватает мужества применить их на практике.
Он клюнул на наживку, словно рыба.
- А, - сказал он, - вы попали в точку. Очень немногие обладают достаточным мужеством для практи-ческого оккультизма.
По его самодовольному виду я понял, где слабое мес¬то этого человека.
Джозефус минуту помедлил, как будто взвешивая, чего от меня можно ожидать, а потом заговорил, внима¬тельно за мной наблюдая и подбирая каждое слово.
- Я полагаю, вам известно, - сказал он, - что даже очень малое совершенствование может привести к сверхъестественному восприятию?
Я был искренне удивлен и, должен признать, в душе польщен, так как материализм всегда для меня служил образцом косности. Потом я вспомнил, что Тавернер часто с улыбкой приводил эти же слова как открыва¬ющие дорогу шарлатанству, взял себя в руки и внезапно ощутил в себе силы яростно обороняться, поскольку это заставило меня увидеть, до какой степени Джозефус за столь короткий срок общения успел установить власть над моим воображением. Однако я сумел скрыть свое беспокойство и добровольно вернул ему инициативу.
- Парапсихологические явления не вызывают воз¬ражений, они весьма распространены, - сказал я, - но что меня действительно интересует, так это ритуальная магия.
Это было сказано наугад, и я увидел, что зашел слишком далеко, как это обычно со мной случалось, когда я опрометчиво пытался погрузиться в глубины оккультизма.
Джозефусу это не понравилось - почему, я не мог сказать, но казалось, он ускользает от меня в менталь¬ном плане.
- Вы много знаете о ритуальной магии? - спросил он, пытаясь изобразить непринужденность, которой, я уверен, он не испытывал.
Я не знал, куда он клонит, и, не желая быть захва¬ченным врасплох, последовал совету Марка Твена и вы¬ложил правду.
- Нет, - сказал я искренне, - не знаю. - И, поймав облегчение во взгляде Джозефуса, я мысленно добавил: «Как и вы».
Он заговорил опять, делая выразительные паузы после каждого слова.
- Если вы говорите это серьезно и готовы пойти на риск, я могу вам показать кое-что, о чем мало кто из живущих ныне людей может даже мечтать. Но, - про¬должал он, и я увидел, что в его быстром мозгу зреет план нечестивого замысла, - сначала я должен вас ис¬пытать.
Я попросил его описать это испытание.
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
Все еще продолжая пристально меня рассматривать, очевидно, проверяя каждый шаг и готовый отступиться от своего намерения, как только я проявлю малейший признак беспокойства, он продолжал:
- Сначала я должен проверить, - сказал он, - ваши начальные медиумические способности, посмотрев, обладаете ли вы достаточной интуицией, чтобы уловить мои намерения относительно вас и довериться мне, не задавая вопросов.
Я понял, что это была искуснейшая игра в доверие из всего, с чем мне приходилось сталкиваться, и выразил свое согласие.
- Сегодня вечером в четверть девятого вы должны прийти на аллею за этими домами. Туда выходит уголь¬ный подвал, и там я буду вас ждать, чтобы впустить внутрь. Вы подождете в подвале с углем, пока я вернусь в дом и до вас донесутся звуки песнопения, и тогда вы выйдете через другую дверь подвала, ведущую во двор. Решетки на этом окне убираются, если нажать их вниз, и потом с помощью пружины возвращаются на место, и вы сможете попасть в эту комнату, но непременно пос¬тавьте решетки на место, я не хочу, чтобы кто-нибудь обнаружил их опущенными. Здесь вы за диванными подушками найдете яркую пурпурную мантию с капю¬шоном, похожую на мантию инквизитора. Наденьте ее и опустите капюшон на самое лицо, в нем есть отверстия для глаз, смело поднимайтесь на первый этаж и пять раз постучите в дверь столовой. Когда дверь откроется, ска¬жите: «Во имя Совета Семи, мир с вами», и идите прямо ко мне- я буду закрыт капюшоном, как и вы, но вы узнаете меня, так как моя мантия тоже будет пурпурной. Я буду на возвышении в конце комнаты. Когда вы под¬ниметесь ко мне, я встану, мы пожмем друг другу руки, потом вы возьмете мой стул, а я сяду справа от вас. Вы протянете руку и произнесете: «Я пришел во имя Вели¬ких Повелителей».
После этого мы приступим к делу. На любой вопрос, который будет вам задан, вы будете отвечать «да» или «нет», но ничего больше. И если вы потерпите неудачу... - и он с выражением угрозы приблизил свое лицо вплот¬ную к моему, - вам придется положиться на Невидимые силы, которые вы вызывали. Ясно?
- Совершенно ясно, - сказал я, - только я не уверен, что смогу все это запомнить, и как я буду знать, отвечать «да» или «нет»?
- Вы сможете наблюдать за мной уголком глаз. Если я пошевелю правой ногой, вы ответите «да», если левой, вы ответите «нет». Мои движения будут почти незаметны, так что вы должны будете следить очень внимательно. А когда я сложу руки, вы должны встать и сказать: «Все кончено», и выйти. Вы спуститесь вниз и уберете все следы с пути, по которому шли, тщательно проверив, чтобы красная мантия была хорошо спрятана под диванными подушками, решетки поставлены на мес¬то и дверь в подвал для угля заперта.
Когда Джозефус закончил, он посмотрел мне прямо в глаза твердым пристальным взглядом, на который я ответил столь же твердо.
Прежде чем дать ответ, я с минуту помедлил, пос¬кольку не хотел, чтобы казалось, что я слишком с боль¬шой готовностью выразил согласие.
- Я согласен, - сказал я.
В пытливых глазах Джозефуса промелькнуло удов¬летворение- он был очень похож на сороку, прячущую свои безделушки.
Мы расстались самыми лучшими друзьями, и я вер¬нулся на Харли-стрит, где Тавернер, закончив дневные встречи, поджидал меня.
Я пересказал ему разговор, который происходил между нами, и Тавернер казался крайне заинтересован¬ным.
- Это говорит мне очень о многом, - сказал он. - Я согласен с вами, что Джозефус не является опытным оккультистом, но он очень много знает о скрытой сторо¬не как в отношении полов, так и наркотиков, и он очень искусно манипулирует человеческой природой и любит затевать интриги ради своего собственного удовольствия, типа той махинации, которую он вам изобразил.
- Как вы полагаете, - спросил я. - К чему он клонит?
- Я должен сказать, что группа вызывает у него беспокойство, - сказал Тавернер. - Он явно им не дове-ряет, вспомните решетки на окнах. По-видимому, за¬мышляется, что вы явитесь в качестве какого-то послан-ца высших сил, которого он призовет в поддержку своего авторитета. Похоже, он играет спектакль одного актера, и это, вместе с нашим предположением о его невежестве в вопросах ритуальной магии, наводит меня на мысль, что он никогда не был посвященным никакого ордена. Но, Бог мой, если был, чего он может натворить, если впридачу к своим природным способностям умеет вызы¬вать высшие силы! Ордена хорошо защищены, Роудз, у нас не часто бывают предатели.
A теперь идемте, сейчас самое подходящее время перекусить перед вечерним представлением.
Мы отправились в ресторан в Сохо, где властвовал метафизический метрдотель, который, казалось, был не менее интересным субъектом, чем Тавернер. Конечно, нас ждал обычный теплый, хотя и почтительный прием. Нас провели к уединенному столику, и когда метафизи¬ческий метрдотель снабдил нас прейскурантом вин, Та¬вернер подозвал его поближе и сказал:
- Джузеппе, сегодня вечером мы отправимся в дом номер семь на Мальвен-Сквер, рядом с Говер-стрит. Зад¬ний ход этого дома выходит на проходящую за ним ал¬лею, а решетки на окнах, смотрящих на задний двор, могут отодвигаться, если на них надавить сверху вниз. Позвоните мне завтра в десять утра на Харли-стрит, и, если я не вернусь, примите соответствующие меры. Вы знаете, что делать.
Как только мы остались одни, Тавернер извлек ма¬ленький карманный серебряный флакончик и марлевый тампон и передал их мне под прикрытием скатерти, ко¬торой был накрыт стол.
- Это хлороформ, - сказал он. - Держите тампон наготове и наложите его ему на нос, как только он откро¬ет дверь. В кармане у меня хороший кусок веревки. Джозефус не должен появиться в этом действе.
- Но что я должен буду делать, когда буду сидеть на почетном месте и Джозефуса там не будет, чтобы вертеть своими копытами, когда будут задаваться опасные во¬просы? - спросил я с беспокойством.
- Ждите и смотрите, - сказал Тавернер. Я заметил позади его стула небольшой плоский чемодан.
Мы определили время прибытия на заднюю аллею очень удачно, и я услышал хруст угля, означающий появление Джозефуса, как раз тогда, когда смочил там¬пон хлороформом.
- Пора! - прошептал Тавернер, и я тихо постучал в покрытую сажей дверь.
Она слегка приоткрылась.
- Это вы, Роудз? - раздался шепот из темноты, - заходите тихонько, они все здесь, будь они прокляты. Суетятся с ужином. Почему женщины не могут оставить нас в покое? - в голосе звучало раздражение.
- Где вы, приятель? - сказал я, пытаясь нащупать его в темноте. - Моя рука коснулась его горла и мгно¬венно его сжала. Я быстро наложил тампон ему на лицо, прижал его изо всех сил, и он стал опускаться на уголь под тяжестью моего тела. Он был сильным человеком и боролся, как тигр, но я был значительно крупнее и шан¬сов у него не было. Под действием хлороформа его уси¬лия начали ослабевать, и, когда Тавернер, стороживший у двери, направил на нас спрятанный под колпаком фо¬нарь, я уже стоял на коленях над безжизненным телом.
Тавернер связал его с умением, которое свидетельст¬вовало о большом опыте, а потом стал раздумывать, куда бы его спрятать.
- Мне бы не хотелось, чтобы его нашли раньше времени, если кто-нибудь придет за ведром угля, - ска¬зал он.
- Почему бы не вырыть яму и не похоронить его там? - предложил я, вполне проникнувшись духом это¬го места. - Здесь есть лопата. Сделаем яму, засунем его туда по шею и наденем на голову эту старую бадью с выбитым дном.
Тавернер фыркнул, и через две минуты Джозефуса как не бывало. Оставив его погребенным столь неподоба¬ющим образом, мы осторожно направились на задний двор. Там было совсем темно, но мои знания географии этого места позволили мне найти окно, и скорее, чем можно было вообразить, мы опустили решетку, вошли внутрь, зажгли свет и заперли дверь изнутри.
- Вот ваше одеяние, - сказал Тавернер, вытаскивая из-под подушек софы падающую свободными складками пурпурную мантию и натягивая ее на меня с таким зна¬нием дела, которое свидетельствовало о богатом пред¬шествующем опыте.
Последовал тихий стук в дверь, и у меня перех¬ватило дыхание.
- Вы готовы, дражайший? Уже все в сборе, - про¬изнес женский голос.
- Идите и начинайте, - прорычал Тавернер голо¬сом, настолько похожим на голос Джозефуса, что я нево¬льно оглянулся.
Мы услышали звук удаляющихся шагов (очевидно, Джозефус научил их не возражать), и через несколько минут сверху донеслись звуки монотонного песнопения.
Тавернер открыл свой чемодан и вынул оттуда наи¬более удивительную мантию, какую мне когда-либо в жизни приходилось видеть. Расшитое золотыми нитями, тугое и тяжелое, великолепное облачение при слабом освещении этой мрачной комнаты выглядело подобно сокровищам Офира. Тавернер надел его поверх изумруд¬но-зеленой сутаны, и я застегнул украшенную драгоцен¬ными камнями пряжку на его груди. Затем он, не имея возможности поднять руки, вручил мне египетский го¬ловной убор, и я водрузил его на его голову. Я никогда не видел подобного зрелища. Худое удлиненное лицо Тавернера, обрамленное египетским убором, его высокая фигура, казавшаяся гигантской благодаря мантии, и драгоценный анк в его руке (который, как я с радостью отметил, был достаточно тяжелым, чтобы служить дей¬ственным оружием) - создавали картину, которую я буду помнить до конца своих дней. При каждом его движении фимиам множества ритуалов струился из складок его одеяния, шуршал шелк, позванивали золо¬тые украшения- казалось, явился по волшебству верхов¬ный жрец погибшей Атлантиды, чтобы призвать к пос¬лушанию свою паству.
По узким ступенькам мы поднялись в затемненный холл, а оттуда на этаж, где находилась столовая и где запах благовоний возвестил нам, что мы на правильном пути. Тавернер постучал пять раз в дверь и мы услы¬шали, как чей-то голос произнес: «Страж ворот, пос¬мотри, кто жаждет войти».
Дверь открылась, и мы оказались лицом к лицу с плотной коренастой фигурой, одетой в черную мантию с надвинутым на голову капюшоном, которая быстро от¬скочила назад при виде Тавернера. Сбитый с толку моей пурпурной мантией, швейцар, по-видимому, принял ме¬ня за Джозефуса, так что нас впустили без возражений и мы оказались там, где был, по-видимому, Храм, в кото¬ром он совершал свой необычный обряд.
Согласно полученным инструкциям, я прошел прямо на помост и сел прежде, чем они могли заметить мой рост. Я был вполне убежден, что все они считают, что на стуле сидит их обычный маг. Как бы то ни было, Тавер¬нер подошел к алтарю и, протягивая золотой анк к соб¬равшимся, произнес звучным голосом:
- Мир всем живущим.
Очевидно, это было именно то начало, которого они ожидали, так как фигура, стоящая на высоком помосте в дальнем конце комнаты, по росту которой я решил, что это, должно быть та самая высокая женщина, ответила:
- От кого ты принес приветствие?
- Я не принес его, - ответил Тавернер. - Я сам приветствую вас.
Это явно не было правильной репликой и повергло всю ложу в смятение, но так как Тавернер полностью сохранял власть над ними, то казалось, что это не он, а они не знали своей роли.
Все обратили свои взоры ко мне, уверенные в том, что я Джозефус, но я сидел, как идол, и не подавал никакого знака.
Тогда Тавернер заговорил опять.
- Вы вызывали Совет Семи, и я, старший из Семи, пришел к вам. Вы можете меня узнать по этому знаку, - и он вытянул руку. На указательном пальце сверкну¬ло большое кольцо.
Я не думаю, чтобы в комнате находился кто-то из мудрецов, но члены ложи, которые, казалось, должны знать, стыдились признать свою неосведомленность, а рядовые и пешки, естественно, последовали за ними.
В комнате стояла мертвая тишина, которая внезапно была нарушена шелестом одежды. Фигура, сидевшая на третьей скамье слева от меня, поднялась, и когда она заговорила, я услышал голос Мэри Мак-Дермот.
- Я прошу простить меня за отсутствие веры, - сказала она. - Это я вызывала Совет Семи, потому что я считала, что его не существует. Но я сознаю свою ошиб¬ку. Я вижу силу, и я признаю ее. Ваше лицо говорит мне о вашем величии, вибрации вашей личности говорят мне о вашей искренности и великодушии. Я признаю, и я повинуюсь.
Тавернер повернулся к ней.
- Как могло случиться, что вы считали Совет Семи несуществующим? - спросил он своим звучным голосом.
- Потому что назойливость моего мужа встала меж¬ду мной и моим уважением к Ордену. Потому что его молитвы и призывы к святым, как тучи, закрывали от меня свет лица Учителя, так что я не могла видеть его великолепия и считала его вульгарным сластолюбцем и шарлатаном, пользующимся нашей доверчивостью.
- Дочь моя, - сказал Тавернер, и голос его звучал очень мягко, - веришь ли ты мне?
- Верю, - воскликнула она. - Я не только верю, я знаю. Это вас я видела в своих снах, вы и есть Великий Посвященный, которого я всегда искала. Учитель Джо¬зефус обещал, что приведет меня к вам, и он сдержал свое слово.
- Приблизься к. алтарю, - приказал Тавернер. Она подошла и непроизвольно преклонила перед ним колени. Она коснулась лбом золотого анка, и я заметил ее колебания при этом прикосновении.
- Из Нереального отведи меня в Реальное. Из Тем¬ноты перенеси меня в Свет. Очисть меня от скверны и осени меня, - донесся глубокий звучный голос. Затем он взял ее за руку, поднял и отвел на помост позади меня.
Тавернер вернулся к алтарю, занял свое прежнее место и обвел взглядом комнату. Затем из-под своей ри¬зы он достал странно отделанную металлическую коро¬бочку. Он открыл ее с одной стороны, достал оттуда горсть белого порошка и рассыпал его по алтарю в форме креста.
- Нечистый, - сказал он, и его голос был похож на звонящий колокол.
Он открыл коробочку с другой стороны, достал горсть золы и тоже высыпал ее на алтарь, запачкав его белый полотняный покров.
- Нечистый, - сказал он опять.
Он протянул вперед свой анк и его концом потушил лампу, которая освещала алтарь.
- Нечистый, - сказал он в третий раз и, когда он сделал это, все ощущение силы, казалось, покинуло ком¬нату и она стала плоской, обычной и довольно безвкус¬ной. Один Тавернер казался реальным, все остальное было как будто вымышленным. Он казался живым чело¬веком в комнате, заполненной восковыми фигурами.
Он повернулся. Я встал, и мы, с молодой женщиной между нами, покинули комнату, погруженную в мерт¬вую тишину. Я тихо закрыл за нами дверь и, найдя в замке ключ, из предосторожности повернул его.
В затемненном холле, где от полной темноты спасали только проникающие через круглое окно над дверью лу¬чи уличных фонарей, Тавернер заглянул в лицо сбитой с толку молодой женщины. Она откинула назад свой ка¬пюшон, и ее блестящие волосы в беспорядке рассыпа¬лись вокруг ее лица. Он положил руку ей на плечо.
- Дочь моя, - сказал он. - Вы не можете идти вперед иначе, чем выполняя свой долг. Вы не можете подняться к возвышенной жизни, опираясь на сломан¬ную веру и пренебрежение своими обязанностями. Чело¬век, доверивший вам свое имя и сердце, не сможет иметь дома, пока вы не создадите его, не сможет иметь детей, пока вы их ему не подарите. Вы можете освободиться от него, но он не может освободиться от вас. В этом вопло¬щении вам предназначено избрать путь хранительницы домашнего очага, и поэтому все другие для вас закрыты. Возвращайтесь и следите, чтобы огонь горел, и очаг был чист и прекрасен, а я приду к вам и покажу, какое просветление можно получить на этом пути.
Вы вызвали Совет Семи и поэтому должны подчи¬ниться дисциплине Совета Семи, и, подчинившись его дисциплине, вы будете под его защитой. Идите с миром.
И он открыл дверь и выпустил ее наружу.
Мы поспешно собрали свои атрибуты и последовали за ней. Неистовый трезвон электрического звонка в под¬вале свидетельствовал о том, что люди на верхнем этаже обнаружили, что они заперты.
Ночная езда в Хайндхэд проветрила мой мозг, где царило полное смятение. Образ Тавернера в ризе и стран¬ном головном уборе танцевал у меня перед глазами, и повседневный вид моего шефа в бобриковом пальто и кашне не мог его ослабить. Наконец мы достигли места своего назначения, поставили автомобиль на место и, прежде чем войти в безмолвный дом, давно погружен¬ный в спокойный сон, на минуту остановились под без¬мятежными звездами и, когда я подумал о событиях этого вечера, мне показалось, что все это мне присни¬лось. И вдруг меня пронзило воспоминание, и я тут же проснулся.
- Тавернер! - сказал я, - а что если кто-нибудь выгрузит уголь Джозефусу на голову?..
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
СЫН НОЧИ

Нечасто случалось, чтобы люди пытались использо¬вать Тавернера в своих интересах. И лишь благодаря чрезмерной уверенности в своих силах графиня Калэн предприняла такую попытку. Хотя о ее репутации ходи¬ли разные слухи, это была очень знатная леди, у которой имелись все основания для уверенности в своей власти над мужчинами, и поэтому она никогда не сомневалась, что мы с Тавернером при достаточном поощрении с ее стороны будем молиться у ее хорошо обслуживаемого алтаря. Она была нашей соседкой. Земли, принадлежа¬щие лечебнице, фактически выделились из владений Калэнов в те времена, когда старый граф использовал свой основной капитал для получения дохода. Нынешний же граф был человеком совсем другого склада, настолько другого, насколько можно было ожидать от наследника Калэнов, у которого, по слухам, не все дома. Возможно, это так и было, но по крайней мере отчасти он был «дома», ибо держал в твердых руках семейные финансы, добиваясь, чтобы курица капитала несла золотые яйца дохода вместо того, чтобы ее зарезать, тут же утолив семейный голод. Слухи добавляли, что это было больным местом и вызывало озлобление всех живущих в доме.
Первый шаг в игре был сделан, когда мы с Таверне¬ром получили приглашение к Калэнам на прием на от¬крытом воздухе. Излишне говорить, что мы не пошли. Вторая попытка была предпринята, когда графиня при¬была в двухместном автомобиле и настояла на моем не¬медленном согласии отправиться с ней сыграть партию в теннис. Я был загнан в угол и, не сумев уйти от пригла¬шения, осторожно ударяя по мячу, исправно направлял его через сетку достопочтенному Джону, младшему бра¬ту графа, который покорно возвращал его мне, пока мы не пришли к заключению, что игра не должна быть лишена своего очарования, отложили вежливость в сто¬рону и начали играть всерьез.
Обладая хорошим твердым глазом и хорошо постав¬ленным дыханием, я благосклонно отношусь к играм, хотя они и не вызывают у меня энтузиазма, как бывает с тем, кто способен найти для этого соответствующее оправдание. Что же касается достопочтенного Джона, спорт был его религией, и во что бы он ни играл, он должен был добиться успеха, и, надо отдать ему долж¬ное, обычно это у него получалось.
В первом сете после серьезной борьбы победа доста¬лась ему, во втором в захватывающем поединке победу одержал я, и в третьем мы сошлись не на живот, а на смерть. С него слетел весь его шарм, и его лицо, смотря¬щее на меня сквозь сетку, стало по-настоящему злобным, когда счет начал медленно изменяться в мою пользу. Когда игра завершилась моей победой, ничто уже не напоминало о его манерах. Однако облака скоро разве¬ялись, и после приятного чаепития на террасе графиня лично отвезла меня домой. Я уже склонялся к тому, чтобы принять и следующее приглашение.
Но, хотя я и готов был играть с достопочтенным Джоном в теннис, мне решительно хотелось избежать встреч с графиней, которая открыто флиртовала со мной, хотя по возрасту вполне могла сойти за мою тетку, если не мать.
Вскоре после этого состоялся ужин. Тавернер, при всей своей хитрости, не сумел избежать участия в нем, и теперь, как положено, сопровождал графиню, которая, к моему крайнему удивлению, заигрывала с ним тоже. Моим же партнером была прелестная дочь (которая, ве¬роятно, была похожа на свою мать не только внешне). Но, в то время как мать прилагала все свои усилия для покорения Тавернера, дочь, казалось, не менее убеди¬тельно старались доказать, что на нее впечатление про¬извел я, и время от времени женщины перебрасывались взглядами, чтобы увидеть, насколько каждая продвину¬лась в своих намерениях. Странное и неприятное чувство вызывал вид этих двух представительниц знатного рода, вцепившихся мертвой хваткой в двух таких простолю¬динов, как мы с Тавернером. Видя, как Тавернер подда¬ется соблазну, я возмущался и мрачнел, пока не сооб¬разил, что в этом безрассудстве Тавернера может заклю-чаться его метод. Находясь на высоте своей славы, он был меньше всего подвержен внушению, и было слиш¬ком маловероятно, чтобы его привлекла эта перезревшая дама, которая так откровенно ухаживала за ним. Поэто¬му я, в свою очередь, позволил себе уступить дочери и получил в ответ признание, что в их жизни существует ужасная печаль, что она испытывает постоянный страх и ощущает настоятельную потребность в мужской защи¬те. Совершаю ли я прогулки верхом по болотам? Она это делает ежедневно. Так что в один из ближайших дней мы можем встретиться вдали от нескромных глаз, и тог¬да, возможно, я смогу помочь ей маленьким советом, так как она очень нуждается в мужском совете. В данном случае она не просит ничего, кроме совета, - подчеркну¬ла она, а затем сменила тему.
Эти женщины внушали мне отвращение. Они были так навязчивы и так уверены в своей неотразимости. Кроме того, меня поразил тот странный факт, что хозяин не только нигде не появлялся, но о нем даже и не упо¬минали- он мог вообще не существовать, поскольку все роли, которые принадлежали ему в этом тщательно про¬думанном хозяйстве, казалось, выполняла его мать, пре¬следуя исключительно собственную выгоду и выгоду дво¬их своих младших детей.
- Тавернер, - спросил я, когда мы ехали обратно, - как вы думаете, что им от нас нужно?
- Они пока еще не открыли карты, - ответил он, - но не думаю, что мы долго будем в неведении. Они не замедлят сделать следующий шаг.
Когда мы проезжали через ворота, Тавернер внезап¬но вывернул руль, как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с появившимся человеком. В ярком свете фар я успел рассмотреть странное лицо - широкие ску¬лы, нос с горбинкой, изможденное, увенчанное копной черных нечесаных волос. Тьма поглотила его, и он исчез, не произнеся ни звука, но у меня осталось впечатление, что я видел кого-то значительного. Я не могу ни выра¬зить это яснее, ни объяснить причину возникшего ощу¬щения, но этот человек показался мне больше чем просто случайным пешеходом, которого мы едва не сбили. Его лицо преследовало меня, я не мог выбросить его из голо¬вы. У меня было странное ощущение, что где-то я видел его раньше, и затем я внезапно вспомнил, где я видел это лицо - в соседнем селении жил старый священник, у которого было подобное выражение лица. Возможно, не¬знакомец был его сын или даже внук, но зачем он на¬правлялся без шляпы в усадьбу Калэнов в это ночное время, я не мог себе представить.
Я не поехал на прогулку с этим отпрыском знатного рода - леди Мэри, но Тавернер беззастенчиво водил дружбу с ее внушительной родительницей.
- Я получил инструкции, - сказал он, не давая больше никаких объяснений, но мне уже и не нужны были объяснения. Я прекрасно знал, что это были инст¬рукции Тех, под чьим руководством работал Тавернер, так же как я работал под его руководством, хотя Они не существовали на нашем плане бытия. Я не думаю, что в тот момент Тавернер имел хотя бы слабое представление о том, что готовилось, он только знал, что в данном случае Те, кого он считал своими наставниками, желали, чтобы он выждал, и потому он давал возможность гра¬фине Калэн развивать свои интриги, выжидая удобного момента.
Интрига развивалась дольше, чем мы ожидали, и я начал подозревать, что графиня обеспокоена ее завер¬шением не меньше нас. Наконец удобный случай, кото¬рого она дожидалась, представился, и она позвонила нам с просьбой прийти немедленно. Ей кажется, что у ее старшего сына случился один из его приступов, и она хочет, чтобы Тавернер проверил, действительно ли это так, поэтому она беспокоится о том, чтобы визит был нанесен как можно скорее, пока приступ не прошел и не утратил для него интереса. Она выразила настойчивое пожелание, чтобы я прибыл тоже. Причины она обещала объяснить по приезде, так как не решалась доверить это телефону.
За десять минут машина доставила нас в усадьбу Калэнов, и нас провели в будуар графини, такой же розовый и пышный, как и она сама. Через несколько секунд вошла она, одетая в тонкое черное платье, в соп¬ровождении своей дочери в девственно-белом. Они яв¬ляли собой милую картину для тех, кто любит сценичес¬кие эффекты, но, боюсь, я слишком презирал их обеих, чтобы достойно оценить это. Минуту спустя вошел досто¬почтенный Джон, и, поддерживаемая своей семьей, гра¬финя открыла нам свое сердце.
- У нас большое горе, доктор Тавернер, и мы ре¬шили просить вашего совета и помощи - и у вас, доктор Роудз, тоже, - добавила она, как будто бы мысль включить меня только что пришла ей в голову.
У меня создалось впечатление, что она испытывает скорее раздражение, чем печаль, но я вежливо покло¬нился, ничего не сказав.
- Вы так полны сочувствия, - она продолжала об¬ращаться к моему партнеру, больше не вспоминая о мо¬ем существовании. - Вы обладаете такой удивительной проницательностью. Как только я встретила вас, я зна¬ла, что вы сможете понять, и была уверена, - тут она понизила голос до шепота, - что вы поможете. - Взяв Тавернера за рукав, она оглянулась. Достопочтенный Джон повернулся спиной и смотрел в окно, и я был вполне уверен, что он, как и я, едва сдерживает желание покатиться со смеху.
- Речь идет о моем старшем сыне, бедняге Мариусе, - продолжала графиня, - и боюсь, что нам придется при¬знать тот факт, что он полностью психически ненорма¬лен. - Она сделала паузу и слегка прикрыла глаза. - Мы оттягивали и оттягивали этот момент, сколько мог¬ли, возможно, слишком долго. Возможно, если бы мы начали лечить его раньше, то смогли бы его спасти. Вам не кажется, Джон?
- Нет, я так не думаю, - ответил Джон. - Сколько я помню, он всегда был безумен, как мартовский заяц, и его следовало бы посадить под замок еще до того, как он стал слишком опасен.
- Да, боюсь, мы поступили с ним не совсем пра¬вильно, - сказала графиня, снова ища убежища в своем носовом платке. - Нам давно следовало бы освидетель¬ствовать его.
- Освидетельствование не является разновидностью лечения, - сухо сказал Тавернер.
Достопочтенный Джон метнул на моего коллегу не¬приязненный взгляд, открыл рот, как будто собираясь что-то сказать, но счел за лучшее промолчать, и опять закрыл его.
- Пришло время, - сказала графиня, - когда мы должны посмотреть фактам в лицо. Я должна расстаться с бедняжкой ради спасения других детей.
Мы сочувственно кивнули.
- Вы взглянете на него? - спросил она. Мы снова кивнули.
Мы поднялись по застланной ковром лестнице и, пройдя в дальнее крыло здания, вошли в спальню, кото¬рая, по моему представлению, могла принадлежать ре¬бенку. Пройдя по потертому линолеуму, покрывавшему пол, мы увидели на узкой железной кровати без матраса лежащего без сознания человека, которого мы едва не сбили при выезде из ворот усадьбы и которого я принял за сына или внука старого священника из соседней де¬ревни.
Тавернер некоторое время внимательно рассматри¬вал бесчувственное тело, не произнося ни слова, в то время как графиня и ее сын с нарастающей тревогой наблюдали эту сцену.
Наконец он произнес:
- Я не могу освидетельствовать этого человека, по¬тому что он без сознания.
- Мы можем рассказать вам обо всех симптомах его заболевания, если это то, что вам нужно, - сказал досто¬почтенный Джон.
- Этого недостаточно, - ответил Тавернер. - Я должен осмотреть больного сам.
- Так вы сомневаетесь в наших словах? - угрожа¬юще спросил Джон.
- Нисколько, - ответил Тавернер, - но я должен выполнить требования закона и удостоверить невменяе¬мость на основании осмотра, а не со слов.
Он внезапно повернулся к графине.
- Кто ваш постоянный доктор? - требовательно спросил он.
Мгновение она колебалась.
- Доктор Паркс, - неохотно сказала она.
- Что он говорит о больном?
- Мы недовольны его лечением. Мы... мы считаем его недостаточно компетентным.
Про себя я подумал, что, по-видимому, доктора Паркса тоже просили освидетельствовать больного и что он тоже отказался.
- Если вы хотите увидеть, - сказал преподобный Джон, - то скоро мы сможем вам его показать, - и он опустил бахрому полотенца в кувшин с водой, расстег¬нул пижаму и начал стегать грудь лежащего без сознания человека. Мы увидели тело, по худобе напомина¬ющее скелет, на котором после каждого удара полотенца оставались ярко-красные рубцы. Концы полотенца, утя¬желенные водой, были жестоким оружием - я хорошо знал это со школьных дней и с трудом сдерживался, чтобы не вмешаться. Но Тавернер наблюдал, оставаясь неподвижным, и я вынужден был последовать его при¬меру.
Этот сильнодействующий способ приведения в соз¬нание вскоре вызвал судороги в бесчувственном теле, затем спазматические подергивания конечностей, кото¬рые в конце концов привели к вполне определенным попыткам самозащиты. Это было похоже на борьбу спя¬щего с приснившимся кошмаром. Когда его глаза нако¬нец открылись, у него был ошеломленный вид сбитого с толку человека, неожиданно очнувшегося от глубокого сна среди незнакомой обстановки. Он явно не понимал, где он находится, не узнавал стоящих вокруг людей и, без сомнения, приготовился изо всех сил сопротивляться любой попытке им распоряжаться. Силы его, однако, скоро иссякли, и он остался неподвижно лежать на мощ¬ных руках своего брата, следя за нами странными, зату¬маненными глазами, не произнося ни слова, ни звука.
- Вот, смотрите сами, - торжествующе сказал Джон.
Леди Калэн прикрыла глаза скомканным кружев¬ным платком.
- Боюсь, это безнадежно, - сказал она. - Мы не можем дольше держать его дома. Куда бы вы посоветовали поместить его, доктор Тавернер?
- Я готов взять его к себе, - сказал Тавернер, - если вы желаете доверить его мне.
Графиня всплеснула руками.
- О, какое облегчение! - вскрикнула она. - Какое блаженное облегчение от забот, обременявших нас столь¬ко лет!
- Вы оформите все формальности как можно скорее, не так ли, доктор? - спросил достопочтенный Джон. - Нам необходимо решить массу вопросов, и для этого нам необходимо ваше освидетельствование.
Тавернер потер руки и кивнул с елейным выраже¬нием лица.
Я между тем наблюдал за человеком, лежавшим на кровати, о котором, казалось, все забыли. Я видел, как он пытался собрать свои скачущие мысли и осмыслить положение, в котором оказался. Он посмотрел на нас с Тавернером, словно оценивая, а затем продолжал спо¬койно лежать, прислушиваясь к разговору.
Я склонился над ним.
- Мое имя Роудз, - сказал я. - Доктор Роудз, а это доктор Тавернер. Леди Калэн обеспокоена вашим состо¬янием здоровья и послала в лечебницу за нами.
Он взглянул мне прямо в лицо и буквально пронзил своим взглядом.
- Мне показалось, - сказал он, - что вас при¬влекли для освидетельствования меня в качестве душевнобольного.
Я пожал плечами.
- Мне необходимо узнать о больном намного боль¬ше, чем я знаю о вас, - ответил я, - прежде чем я соглашусь поставить свою подпись под документом об освидетельствовании.
- Но вы же не будете отрицать, что вас пригласили с целью освидетельствования?
- Нет, - сказал я. - Я не вижу, почему я должен это отрицать, поскольку это действительно так.
- Боже милостивый, - воскликнул он, - неужели я не имею права жить своей собственной жизнью, не будучи признанным душевнобольным и не лишившись свободы? Разве я принес кому-то вред? Кто может на меня пожаловаться, кроме моего брата? И почему я до¬лжен продавать свои земли для уплаты его долгов и отвернуться от людей более достойных, чем он, вместо того, чтобы за них держаться? Я заявляю вам - я не продам землю. Для меня эта земля священна.
Он внезапно замолчал, словно испугался, не сказал ли лишнего, и стал с тревогой меня разглядывать, чтобы понять, как я воспринял его последнее замечание. Затем он продолжал:
- Если меня лишат свободы, моя жизнь кончена. Мне не нужны деньги. Все, что у меня было, я уже отдал им, но землю я делить не буду. Я черпаю из нее свои жизненные силы. Заберите у меня землю, оторвите меня от земли, и я говорю вам - это будет не жизнь и это буду не я!
От волнения он повысил голос, чем привлек внима¬ние группы в другом углу комнаты. При этой вспышке лицо достопочтенного Джона искривилось в торжествую¬щем удовлетворении, а графиня получила еще один по¬вод, чтобы приложить к глазам свой платочек и промок¬нуть крокодиловы слезы.
Тавернер пересек комнату и встал рядом, молча гля¬дя на лежащего на кровати человека. Затем, повысив голос так, чтобы могли слышать стоящие в другом конце комнаты, произнес:
- Меня пригласила сюда леди Калэн, чтобы услы¬шать мое мнение по поводу вашего здоровья, которое ее беспокоит.
Графиня слегка толкнула своего младшего сына, по¬буждая его к молчанию. Она была полностью удовлетво¬рена своим воздействием на Тавернера, но достопочтен¬ный Джон, соображавший быстрее, не был настолько уверен в этом человеке.
- Я не считаю, - продолжал Тавернер, медленно взвешивая каждое слово, - что с вашей стороны было бы разумным оставаться здесь, и я предлагаю вам от¬правиться в мою лечебницу и сделать это немедленно. Я предлагаю покинуть дом вместе с нами.
Я понял, какую игру вел Тавернер. Леди Калэн на¬деется, что ее старший сын будет признан душевноболь¬ным, и его поведение было достаточно эксцентрично, чтобы она уверилась в своем успехе. Если же он окажет¬ся в нашей лечебнице, никакой другой врач уже не смо¬жет вмешаться. Мы с Тавернером сможем решать по своему усмотрению, признать его душевнобольным или нет, и мы, конечно, этого не сделаем, пока это не будет в его интересах не меньше, чем в интересах его семьи. Вполне возможно, что Тавернеру удастся поставить его на ноги, и тогда вообще отпадет необходимость в освиде¬тельствовании, но это не соответствует сценарию леди Калэн, и если у нее появится малейшее подозрение, что мы не намерены помочь ей засадить несчастного челове¬ка под замок на всю жизнь, мы тоже будем освобождены как «недостаточно внимательные», будет вызван кто-ни¬будь из официальной психиатрической клиники, и Мариус, граф Калэн, быстро окажется под замком. Именно по этой причине Тавернер хотел увезти его отсюда немед¬ленно. Но как убедить его уехать? Мы не могли его принудить, пока он не признан душевнобольным. Смо¬жет ли он, которого, вероятно, травили всю жизнь, дове¬рять кому бы то ни было настолько, чтобы отдать себя в его руки? Повлияет ли на него личность Тавернера, или он ускользнет у нас между пальцами, чтобы попасть в другие руки, менее чистые? У меня возникло такое же чувство, как бывало в студенческие годы при виде собак, забираемых в физиологическую лабораторию.
Но этот человек обладал собачьей интуицией - он понял мои чувства. Он посмотрел на меня, и слабая улыбка тронула его губы. Затем он перевел взгляд на Тавернера.
- Почему я должен вам доверять? - спросил он.
- Вы должны кому-то доверять, - сказал Тавернер. - Послушайте, мой друг, вы загнаны в необычайно тесный угол.
- Я знаю это очень хорошо, - сказал лорд Калэн, - но я не уверен, что не окажусь в еще более тесном углу, если поверю вам.
Ситуация была нелегкой. Находясь в руках этой в высшей степени неприятной и нечистоплотной семьи, бедный юноша был практически на положении заклю¬ченного, и если мы не сможем взять его под свою защи¬ту, он всерьез станет заключенным за решеткой психиат¬рической лечебницы. И кем бы он ни был сейчас, после короткого курса лечения в психиатрической лечебнице он бесспорно станет сумасшедшим. Он был прав, говоря, что умрет, если его лишить свободы, тем более, что у него была явная предрасположенность к туберкулезу. Как же заставить его поверить нам настолько, чтобы мы смогли защитить его?
Тавернер присоединился ко мне, и наши широкие спины у постели (мы оба были крупными мужчинами) полностью отгородили от нас остальных присутствую¬щих. Мгновение он пристально смотрел на лежащего в кровати мужчину, а потом тихо, как будто произнося пароль, сказал:
- Я друг вашего народа.
Темные глаза опять приняли свой странный затума¬ненный вид.
- На кого похож мой народ?
- Он прекрасен, - ответил Тавернер.
Подавленный смешок в другом конце комнаты пока¬зал, как остальные члены семьи оценивают ситуацию, но мне на ум пришли слова пророка: «Как прекрасны они - божественные создания среди холмов и долин».
- Откуда вы знаете о моем народе? - спросил муж¬чина на кровати.
- Могу ли я не знать свое собственное племя? - сказал Тавернер.
Я удивленно посмотрел на него. Я знал, что он ни¬когда не врет пациентам, но что может быть общего между ним - культурным, с изысканными манерами, знаменитостью - и этим жалким человеком, лежащим на кровати, отверженным, лишенным всех отличитель¬ных черт своего класса? Но потом я подумал об одиночес¬тве и замкнутости души Тавернера. Никто не знал ее, даже я, работавший с ним день и ночь. Я вспомнил также о его симпатиях к ненормальным, недоразвитым и отверженным людям. Какую бы маску он ни надел перед этим человеком, были какие-то черты в самом характере Тавернера, которые давали ему право перес¬тупить порог в эти странные глубины существования, где обитали безумные и гении, одни в своих трущобах, дру¬гие в своих дворцах.
Тавернер повысил голос.
- Меня пригласила сюда, - сказал он, - леди Калэн, которая хотела услышать мое мнение по поводу вашего здоровья, вызывающего ее тревогу. Я считаю, что в силу вашей необычной наследственности вам трудно адаптироваться в человеческом обществе. (Я видел, что Тавернер тщательно подбирает слова, имевшие одно зна¬чение для мужчины в кровати и совсем другое для гра¬фини и ее второго сына).
- Я также считаю, - продолжал Тавернер, - что смогу помочь вам в этой адаптации, потому что понимаю вашу наследственность.
- И чем же его наследственность отличается от мо¬ей? - с озадаченным и подозрительным видом спросил достопочтенный Джон.
- Всем, - ответил Тавернер.
Взрыв лукавого смеха на кровати показал, что по крайней мере один человек понимал, что имел в виду Тавернер.
Тавернер повернулся спиной к остальным и снова обратился к человеку на кровати:
- Вы поедете со мной? - спросил он.
- Конечно, - ответил лорд Калэн, - но сначала мне хотелось бы что-нибудь на себя надеть.
После этого намека мы вышли.
Мы уселись на широком подоконнике эркера в конце коридора, откуда мы могли следить за дверью комнаты лорда Калэна и помешать нашему пациенту улизнуть. Мой медицинский опыт подсказывал, что вообще не сле¬дует оставлять его одного, но Тавернер был абсолютно уверен, что больной не перережет себе горла, а если это и произойдет, то остальная семья не будет в претензии. Мы с трудом усидели на месте, когда достопочтен¬ный Джон опять вернулся к вопросу об освидетельство¬вании своего брата.
- Я хотел бы получить справку о признании его невменяемым сегодня же, доктор, - сказал он. - Есть ряд проблем, связанных с недвижимостью, которые тре¬буют немедленного решения.
Тавернер покачал головой.
- Подобные вещи нельзя делать столь поспешно, - ответил он. - Я должен некоторое время понаблюдать вашего брата, прежде чем смогу сказать, может быть выдано такое заключение или нет.
Трое родственников уставились на моего коллегу, от ужаса лишившись дара речи. Подобного поворота дела они не ожидали. Признание душевнобольным ярко вы¬раженного чудака неприятно, но просто, если он останет¬ся в недрах семьи, однако если Мариус попадет в ле¬чебницу, то увести его из-под носа Тавернера будет не¬возможно. Он может оставаться там неопределенно долго, сохраняя контроль над имуществом и эффективно предотвращая попытки семьи наложить руку на доходы, и даже - страшно подумать - может выздороветь!
Мозг достопочтенного Джона работал быстрее, чем мозг его матери. Она, казалось, еще сохраняла какие-то смутные фантазии относительно влюбленности в нее Та¬вернера, он же ясно видел, что Тавернер не только не намерен становиться их орудием, а собирается постоять за несчастного, против которого они плели интриги, и будет вести честную игру. Не теряя времени, он при¬ступил к его обвинению.
- Итак, доктор, - сказал он с развязной наглостью, которая всегда скрывается за внешним лоском у людей такого сорта, - мы выслушали ваше мнение, оно для нас не слишком много значит и вряд ли мы им будем руко¬водствоваться. Я все время говорил вам, мама, что нам необходимо получить квалифицированное заключение о Мариусе, а не зависеть от этих местных эскулапов. Мы больше не задерживаем вас, доктор, - и он поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Но Тавернер продолжал спокойно сидеть со сладкой улыбкой на лице.
- Я не высказывал никаких мнений о вас, мистер Инглас, а только об этом вы имеете право меня просить, хотя, если бы я это сделал, я вполне мог бы понять ваше желание столь бесцеремонно указать мне на дверь. Это лорд Калэн оказывает мне честь, передавая себя в мои руки, и лишь от него, и никого другого, я приму свою отставку, как врач или как посетитель его дома.
Во время этой перебранки дверь спальни открылась и лорд Калэн, бесшумно ступая по толстому ковру, подо¬шел к нам. Он зачесал свои косматые черные волосы назад, и стало видно, что они растут прямо на макушке, что делало его похожим на эльфа еще больше, чем спу¬танный колтун. Ему явно пришлась по вкусу отповедь Тавернера его семейству, и его широкий рот со стран¬ными тонкими красными губами, не похожими на чело¬веческие, искривился в плутовской усмешке. Позже я окрестил его «Лежебока у огня», и это прозвище при¬стало к нему, сохраняясь даже при той странной дружбе, которая в конце концов возникла между нами.
Он встал между Тавернером и мной, положил свои руки на наши плечи, в странной не английской манере демонстрируя свое расположение. Казалось, скорее он взял нас под защиту, чем наоборот, и именно на этом всегда основывались наши взаимоотношения - столь беззащитный на физическом плане, Мариус, граф Калэн. обладал великой силой в невидимом королевстве.
- Идемте! - вскричал он. - Позвольте нам поки¬нуть эту обитель зла, полную бессердечия. Это тюрьма. Эти люди нереальны, это лишь отвратительные маски, за ними ничего нет. Находясь на ветру, они издают зву¬ки, подобные словам, но настоящие слова произносить они не могут, потому что они лишены души. Идемте, идемте отсюда и забудем их, ибо они лишь кошмарные сны. Но у вас (он коснулся Тавернера) есть душа, и ему (его рука тронула мое плечо) тоже дана душа, хотя он и не знает об этом. Но я вручу ему его душу и помогу ему понять, что она его собственная, и тогда он будет жить так же, как живете вы и я. Идем, пропустите нас! Проп¬устите нас!
И он направился по длинному коридору, увлекая нас своим неодолимым обаянием и восклицая «нечисть, не¬чисть» своим высоким, вибрирующим голосом, так что казалось, что проходя по дому, он проклинает его.
Однако когда мы посадили его в машину, наступила реакция и мужество покинуло его. Он был похож на ребенка, который внезапно оказался на сцене один на один с огромной аудиторией. Какая-то неведомая сила еще минуту назад исходила от него, увлекая нас, и дру¬зей и врагов, своим неукротимым потоком, но сейчас он утратил свою власть над ней. Она покинула его, и он оказался беззащитен, и, ужасаясь собственной безрассуд¬ности, украдкой наблюдал за нами обеспокоенными гла¬зами, пытаясь понять, что мы намерены сделать с ним теперь, когда он сжег за собой все мосты.
Я подумал, что пережитое им волнение физически истощило его и он неспособен причинить неприятности. Но физическое состояние этих странных больных, на лечении которых специализировался Тавернер, нередко производило обманчивое впечатление. У них обнаруживались неожиданные резервы сил, позволявшие им бук¬вально воскресать из мертвых. Боюсь, я не следил за нашим пациентом так внимательно, как следовало бы, поскольку, когда мы притормозили, чтобы миновать во¬рота усадьбы, он внезапно выпрыгнул из машины и ис¬чез в зарослях.
Тавернер издал продолжительный свист.
- Это может вызвать затруднения, - сказал он, - но не стоит беспокоиться. Я думаю, он вскоре вернется, чтобы быть в полной безопасности.
Я поднялся, чтобы выпрыгнуть из машины и отправиться на поиски нашего беглеца, но Тавернер остановил меня.
- Пусть он сам придет, если захочет, - сказал он. - Мы не имеем права принуждать его, и мы скорее заво¬юем его доверие, предоставив ему полную свободу посту¬пать так, как ему нравится, чем пытаясь убедить его делать то, к чему он не готов. Сон на свежем воздухе в такую погоду не принесет ему вреда, а я возлагаю боль¬шие надежды на власть гонга, зовущего к обеду. Усадьба Калэнов - это последнее место, куда он захочет пойти, и они ничего не узнают о его исчезновении, если мы сами их не просветим. Но существует Шоттермилл. Давайте позвоним Парксу и навестим его, чтобы послушать, что он скажет о нашем больном. Есть несколько вопросов, которые мне хотелось бы выяснить.
Доктор Паркс, семейный врач Калэнов, был одним из наших лучших друзей среди местных жителей. Он был знаком с некоторыми теориями Тавернера и в значи¬тельной степени склонен был их признать, но, опасаясь за свою практику, воздерживался от того, чтобы слиш¬ком открыто нас поддерживать.
Он был старый холостяк и угощал нас скудным лан¬чем из холодной баранины и пива. Тавернер, который никогда не терял времени зря, чтобы подойти к тому, о чем собирался вести разговор, сразу же задал вопрос об умственном состоянии лорда Калэна. Все было так, как мы и подозревали. Некоторое время тому назад Парксу предложили освидетельствовать лорда, и он был взбе¬шен, когда узнал, что леди Калэн за его спиной обра¬тилась к Тавернеру. Но он также придерживался мне¬ния, что пребывание в вереске не принесет никакого вреда нашему пациенту. Он часто скрывался там даже зимой, если отношения в семье становились особенно напряженными.
- Вы единственный человек, Тавернер, - сказал наш хозяин, - способный что-то сделать в данном слу-чае. Я часто думал об этом больном в свете ваших тео¬рий, и они помогают объяснить то, что в противном случае выглядит просто случайным совпадением, но на¬ука не признает совпадений, а только причинность. Я принимал Мариуса при его появлении на свет, лечил его от кори, кашля и всего остального и осмелюсь сказать, что знаю его так хорошо, как никто другой. Но чем больше я за ним наблюдаю, тем меньше я понимаю его и тем больше он очаровывает меня. Это странная вещь - очарование, которое юноша вызывает у чудаков вроде меня. Вы можете подумать, что мы полярно противопол¬ожны и должны отвергать друг друга, но ничего подоб¬ного. Подружиться с Мариусом - это все равно, что начать пить, - однажды начав, вы уже не можете оста¬новиться.
Это меня заинтересовало, ибо я склонялся к такому же выводу.
- Когда я впервые увидел лорда Калэна, - сказал я, - я был поражен его сходством со старым священ-ником в селении Хэндли. Есть какая-нибудь связь меж¬ду ними?
- О, - сказал доктор, - вы затронули очень инте¬ресную тему. Нет абсолютно никакой связи между этими двумя семействами, кроме того, что Калэны покрови¬тельствуют всем жителям этого селения и даже ввели старого священника в свой круг. Я думаю, обе стороны искренне хотели бы, чтобы этих связей не было. Мистер Хьюинс смертельно ненавидит Мариуса, а однажды даже устроил большой скандал, отказав ему в причастии. Но какие отношения могут быть между ними на том уровне, который Тавернер называет Внутренним Планом, я могу лишь догадываться. Существует такое понятие, как ду¬ховный дедушка человека?
- Обобщения ненадежны, - сказал Тавернер. - Приведите мне несколько фактов, и я смогу сказать вам больше.
- Факты? - спросил Паркс. - Нет ни одного факта, за исключением того, что мальчик год за годом рос кари¬катурно похожим на Хьюинса, и те, кто знал старую историю, отмечали и использовали это. В Кэтлбэри есть фермер, который ни за что не сделает первую борозду при вспашке, пока Мариус не идет впереди...
- Минуточку, - попросил Тавернер. - Начните с самого начала и расскажите нам старую историю.
- В старой истории, - ответил Парке, - нет ничего, что бы относилось к этому вопросу, но вот она - все, что заслуживает в ней внимания:
Жена Хьюинса была дочерью одного из сквайров. Я пола¬гаю, вам известно, кто они такие? Люди, часто из цыган, кото¬рым нарезали участки на болотах и которые владеют ими на пра¬вах поселенцев. Это очень суровая и дикая жизнь, и люди такие же суровые и дикие, как эти болота. Что касается женщин, то чем меньше о них говорить, тем лучше.
Итак, Хьюинс женился на этой девушке по лишь одному ему известным соображениям, и более неподходящую пару труд¬но было себе представить - ее прабабка, к слову, была одной из последних женщин, осужденных в Англии как ведьма. У них родилась дочь Мэри, очень похожая на мать и принадлежавшая скорее вереску, чем церкви.
Эта несчастная девушка, которой досталась злая судьба, влюбилась в покойного лорда Калэна, а он в нее. Все про
 

Перун

Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
Мы не могли больше ждать, пока поднимется зана¬вес перед третьим актом. В тот вечер, направляясь за калитку к почтовому ящику, я увидел на краю болота человека, силуэт которого ярко выделялся в лучах захо¬дящего солнца. Я безошибочно узнал его осанку, хотя не мог видеть лица. Памятуя совет Тавернера, я не стал приближаться к нему, а неподвижно стоял у калитки, наблюдая.
Он, по-видимому, поджидал меня, так как, услышав звук открываемой щеколды, повернулся и приблизился на несколько ярдов.
- Вы ждете, что я приду на обработанную почву, чтобы встретиться с вами, или вы придете на нетронутый грунт, чтобы встретиться со мной? - прокричал он сквозь разделяющее нас пространство.
- Я встречусь с вами на болоте, - ответил я и шагнул с мощеной дороги в песчаную пустыню.
- Как вас зовут? - прокричал он, когда я подошел ближе.
- Роудз, - ответил я, - Эрик Роудз.
- Ха, - сказал он, - я буду звать вас Джайлс.
Он поднял руку к ветке березы, свисавшей над на¬шими головами, и тряхнув ее, вызвал душ водяных ка¬пель, так как недавно прошел дождь.
- От своего собственного имени, - громко сказал он, - я нарекаю тебя Джайлсом.
(Когда я позже спросил Тавернера о смысле про¬исшедшего, он сказал, что это работа его бабушки-ведь¬мы, не дав более никаких пояснений.)
- Ну? - произнес граф Калэн, опустив свои руки в карманы потрепанного пиджака и склонив голову набок. - Что вам нужно от меня? Я, знаете ли, вовсе не так безумен, как это может показаться. Я могу вести себя прилично, если это не будет слишком скучно. Но я был настолько глуп, что поставил себя в положение, когда ко мне можно применить закон о невменяемости, и тем самым загнал себя, по вашему выражению, в угол. Вы можете назвать безумным человека лишь потому, что он не продает своего имущества для оплаты долгов брата, при полной уверенности, что оплата упомянутых долгов будет использована для получения дальнейших кре¬дитов?
- Я лично - нет, - ответил я. - Но если мужчина сочетает необычное поведение с жестким контролем над семейными финансами, то вполне вероятно, что рано или поздно найдется человек, который способен сказать по¬добное.
- «Если ты не добился успеха сразу, пытайся снова и снова» - таким, кажется, должен быть девиз моей матери, - сказал лорд Калэн. - Теперь предположим, что я принесу свой чемодан в вашу лечебницу, - не то чтобы я нуждался в чистых воротничках и тому подоб¬ной ерунде, а именно для того, чтобы разобраться в сути дела, - можете ли вы дать мне слово чести, что я буду лечиться как посетитель, а не как пациент?
- Это вы должны спросить у доктора Тавернера, - сказал я. - Но если вы ему доверитесь, я уверен, вы не пожалеете об этом.
Лорд Калэн обдумывал это с минуту, а потом кивнул и направился со мной к лечебнице.
- Конечно, я дал ему обещание, о котором он про¬сил, - сказал Тавернер, когда он рассказывал мне о беседе с графом. - Я пообещал, что мы не будем лечить его, ни я, ни, тем более, вы. Наоборот, я выделю ему пациента, с которым он сможет обращаться по своему усмотрению.
- Этим пациентом будет?.. - спросил я.
- Вы, - сказал Тавернер. Я расхохотался.
- Ну и хитрая вы бестия, - сказал я.
- Я действительно так думаю, - сказал Тавернер с улыбкой, которая была чуть-чуть шире, чем требовали обстоятельства. - Я также думаю, что я не единственная хитрая бестия, есть еще две других, и я их убью одним выстрелом.
Мариус, по-видимому, отнесся к своим обязанностям совершенно серьезно, а я, как того пожелал Тавернер, во всем ему потакал. Обычно Тавернер, когда у него появ¬лялся серьезный больной, на несколько дней полностью посвящал себя ему, оставляя на меня всю привычную работу в лечебнице. Но в этом случае он выполнял эту работу сам, поручив мне разбираться с Мариусом.
Вскоре, однако, у меня возникли подозрения, что не я, а Мариус разбирался со мной. Его сообразительность, проницательность и острый ум обеспечили ему домини¬рующую роль в нашей паре, и вскоре я осознал, что он, основываясь на чистой интуиции, был гораздо лучшим психологом, чем был или мог надеяться стать я со всей своей ученостью. Постепенно он начал принимать учас¬тие в наших беседах в приемной, что, на мой взгляд, противоречило профессиональной этике и было крайне опрометчиво. Я должен также признаться, что сначала испытывал что-то похожее на уколы ревности, когда слышал, как Тавернер консультируется с ним и пользу¬ется его советами по поводу тех больных, которые ста¬вили нас в тупик. Мариус интеллектуально был намного ближе к Тавернеру, чем я. Оба они принадлежали одной духовной области в глубинах подсознания, но в одном преобладал ученый, в другом - художник. Тавернер, спрятав его душу, спас ее, когда Мариус едва ее не ли¬шился, выставив напоказ перед грубыми людьми. Когда я длинными осенними вечерами слушал их беседы в приемной у камина, я часто задумывался над тем, поче¬му в этот момент так много их духовных родственников томятся в тюрьмах и сумасшедших домах, и как слу¬чилось, что цивилизация должна перемалывать своими колесами людей, подобных Мариусу. Я понял также, почему работа оккультистов скрыта под защитой братст¬ва, члены которого приносят клятву хранить тайну, представая миру в маске, подобной той, которую носил Тавернер, и скрывая свою реальную жизнь от всех, кро¬ме членов братства. Мариус оказался слабее Тавернера и уперся в стену, тогда как мой шеф под защитой Ордена, к которому принадлежал, с помощью ритуала управлял силами, которые рвались из Мариуса и разрывали его на части, и становился сильнее, расходуя их на других.
В эти дни ранней осени, которые постепенно уко¬рачивались с приближением зимы, Тавернер часто остав¬лял нас вместе. Мариусу приходилось решать много иму¬щественных вопросов, и моей задачей было помогать ему в этом. В денежных делах он был ребенком, и торговцы его безбожно надували, но к счастью для него, почти вся собственность Калэнов заключалась в земле, а в этом отношении он был просто гениален, и земля ему подчи¬нялась особым образом. Арендаторы относились к нему с суеверным почтением и, мне казалось, даже немного боя¬лись его. Как бы то ни было, они старались не препятствовать ему, и я сам видел, как он зачаровывал поля, а фермеры смотрели со смущенной улыбкой, стыдясь при¬знаться в суеверии, но страстно желая, чтобы колдовство свершилось.
Однако это не могло продолжаться вечно, и пришел день, когда мне пришлось на несколько дней отпроси¬ться у Тавернера для участия в работе медицинской кон¬ференции в Лондоне. Я покинул их без особых ослож¬нений - Мариус, к моему облегчению, согласился на мой отъезд без всякого волнения. Итак, я отбыл назад - в человеческое убежище. С тех пор, как я присоединился к Тавернеру, я впервые должен был оказаться среди своих собратьев и потому особенно сильно ждал этой встречи. Здесь у меня была твердая почва под ногами, в компании же Тавернера я всегда себя чувствовал как рыба, вытащенная из воды.
Но после того, как были прочитаны различные до¬клады и началась дискуссия, я обнаружил, что мною постепенно овладевает странное чувство. Когда я нахо¬дился рядом с Тавернером, мой ум, казалось, работал медленно и неповоротливо по сравнению с его, но по сравнению с этими людьми мой ум работал с молниенос¬ной быстротой и ясностью. Еще только описывался ряд новых явлений, а я, казалось, уже проникал в скрытые глубины, которые их вызвали. Я видел это не так, как Мариус, глазами ясновидящего, но определял все с безо¬шибочной интуицией, не умея объяснить это даже себе.
Еще меньше я мог объяснить это другим. И после первой попытки принять участие в дискуссии, где мне было известно все наперед, я погрузился в молчание, которое больше не пытался нарушить. Здесь, среди соб¬ратьев по профессии, моей душой овладело чувство без¬граничного одиночества. Я чувствовал себя так, словно заглядывал в чужое окно, а не участвовал в конферен¬ции. Пока я не вернулся в свои пенаты, я не сознавал, как далеко ушел по пути, проложенному Тавернером.
Постоянная жизнь в созданной им атмосфере, под влия¬нием его взглядов на вещи, настроила мою душу на особый лад, и я отделился от своих коллег. Я понял, что не смогу поддерживать никаких связей вне странного, никак не оформленного братства тех, кто следует Тай¬ным Путем, хотя в его рядах я тоже не состоял. Неви¬димый барьер отделял меня и от них, и я не мог войти в их жизнь.
Конференция завершилась обедом, и, принимая в нем участие, я ощущал невероятную путаницу в голове. Все больше осознавал я свою изоляцию от тех, кого всег¬да считал своими коллегами и всегда рассчитывал на их поддержку- все больше и больше я осознавал необходи¬мость сорвать покров, за которым я уже удостоился мно¬жества мимолетных впечатлений. Однако тот факт, что я был постоянным партнером Тавернера, еще не давал мне права проникать за этот покров. Я должен был как бы войти в дом моей души и выйти из него через черный ход. Я не могу описать это лучше - тот странный пово¬рот внутрь себя, который, как я чувствовал, я должен совершить.
Я всегда опасался, что внутренние глубины моей ду¬ши полны фрейдистских комплексов и идей, способных поломать мою карьеру, и именно этот страх породил барьер. Только сейчас я осознал, что дал мне Мариус за эти несколько недель постоянного общения с его стран¬ным умом, - абсолютная естественность взглядов и пол¬ное отсутствие привычных социальных доктрин посте¬пенно изменили мою шкалу ценностей. Подобно серебря¬ных дел мастеру, я научился видеть не только высокое качество изделия, но и прикидывать, сколько металла ушло на его изготовление. И, как следствие, я понял, что больше не боюсь потерять многое из того, что очень высоко ценил прежде.
И когда я понял, что больше не оцениваю вещи с тех же позиций, что большинство других людей, я внезапно ощутил готовность обратиться к Невидимому, чего, не¬смотря на свое отрицание, втайне давно жаждал, но ни¬когда не осмеливался коснуться, боясь тем самым ис¬портить свою карьеру. Забыв о переполненной комнате и скучной речи председателя, погрузившись в глубокое раздумье, я все взвешивал заново. Я посмотрел своей жизни прямо в глаза, а когда отвел взгляд, все ценности были переоценены, я действительно вошел в дом своей жизни и прошел через все комнаты.
А затем, добровольно и без усилий, я открыл заднюю дверь моей души и вышел в широкую звездную астраль¬ную ночь. Я увидел бесконечный космос, весь пересечен¬ный Великими Лучами, и ощутил перемещение бесчис¬ленных Присутствий. Потом один из лучей прошел через меня, и я почувствовал, как будто кто-то зажег Огонь в самых глубинах моей сущности, и этот Огонь ярко раз¬горелся.
Отстраненность прошла, и я опять начал осознавать свое окружение. Все так же скучно говорил тот же вы¬ступающий, и никто не заметил моей невнимательности. Время и место не имеют значения для психического опыта.
К моему облегчению, обед подходил к концу, и, по¬кинув его томительную атмосферу, наполненную густы¬ми запахами пищи и табачного дыма, я вышел в сверка¬ющую огнями лондонскую ночь. Однако и здесь не на¬шлось места, где бы я мог побыть наедине со своими мыслями, так как меня окружала человеческая толпа. Чтобы свободно дышать, моя душа нуждалась в просторе и темноте. Несмотря на поздний час, я собрал свои вещи, вывел машину и двинулся по портсмутской дороге на Хиндхед.
Это была дорога, которая напоминала мне о многом. Те, кто прочел эти записки, знает, как часто мы с Тавернером колесили по ней, принимая участие в том или ином рискованном предприятии, в которые я был вовле¬чен благодаря своему сотрудничеству со столь необычной и сильной личностью. Правда, я не слишком много узнал о Тавернере по сравнению с тем, что знал вначале, но, Бог мой, как много я узнал о себе! Если представить, думал я, что мы с Тавернером по какой-нибудь причине вынуждены будем расстаться, как я смогу вернуться в мир людей и найти там свое место? Не буду ли я для них таким же чужим, как Мариус? Те, кто вошел в Неви¬димое, никогда по-настоящему не возвращаются, и пока я не смогу установить дружеских отношений там, куда я еду, моя жизнь будет проходить в духовном одиночестве, а душа будет испытывать ужасную ностальгию по тем ярким местам, которые я видел в мимолетных вспышках.
Погруженный в свои размышления, я проскочил по¬ворот, ведущий к лечебнице, и только когда потребова¬лось переключить скорость, я обнаружил, что машина взбирается на Хиндхедские высоты. Подо мной лежала в тумане долина Панчбоула, в лунном свете похожая на озеро, а надо мной на фоне звездного неба возвышался силуэт огромного Кельтского Креста, давшего успоко¬ение душам повешенных. Было очень тихо, не чувство¬валось ни единого дуновения ветерка. В этой всепогло¬щающей тишине открытых вересковых пустошей, вдали от человеческих мыслей и жизни, я почувствовал над собой присутствие невидимой жизни, как-будто кто-то шел по невидимой воде. Автомобиль заглох на подъеме, и я оказался в абсолютной тишине и темноте. Вблизи что-то находилось. Я знал это, и оно приближалось ко мне, но не могло коснуться меня, ибо мне следовало сделать первый шаг. Должен ли я его сделать? Осмелюсь ли я выйти за узкие пределы человеческого опыта на просторы широкого сознания, которое было вокруг ме¬ня? Должен ли я открыть дверь, которую никогда не смогу закрыть?
Стоявший надо мной на холме огромный гранитный крест заслонял звезды. Это был Кельтский Крест с кру¬гом вечности, наложенным на распростертые руки само¬отречения. Поднялся туман и окутал всю равнину до самого Фрэншема, и мне показалось, что я один у лунно¬го кратера. Отрезанный от всего человечества, подняв¬шись до звездных высот среди поросших вереском болот, я встретился лицом к лицу со своей душой, в то время как невидимая жизнь, огромная, как море, отступила, предоставив мне возможность принять решение.
Я колебался, оттягивая момент прыжка в эту удиви¬тельную жизнь, еще испытывая чувство страха перед ней, как вдруг что-то сжало мое сердце и пронзило меня насквозь. Я не могу описать это лучше. Я прошел сквозь невидимый барьер и оказался по ту сторону. Сознание восстановилось, мир не изменился, над моей головой по-прежнему неясно вырисовывался огромный крест, и в то же время все вокруг было совсем другим. Мне показа¬лось, что все вокруг ожило, и я принимал участие в этой жизни, так как я был с нею одно целое. И теперь я знал, что, будучи изолирован, хотя и находясь всегда в мире людей, я носил в себе это безграничное товарищество со всем, что меня окружало. Я больше не был один, ибо подобно Тавернеру, Мариусу и многим другим, я прошел в Невидимое.
 
Divider

Personalize

Сверху Снизу