Лилит. Прохождение Даата. Ипсиссимус.

[Unagdomed]

Деревня Киото
6-й год правления
32-го Сёгуна
(18 месяцев спустя)
Когда Танака распахнул настежь двери и ввалился в дом, весь окутанный клубами морозного воздуха, Эканар поднял голову. Самурай пнул дверь и сбросил на пол у очага вязанку хвороста. Несмотря на утрату левой кисти, Танака вполне мог справляться с большинством хозяйственных обязанностей. Сайто сделал ему подобие стального крюка-протеза, который худо-бедно давал возможность хоть как-то пользоваться левой рукой.
Эканар захлопнул книгу и внимательно посмотрел на ронина, занимавшегося раздуванием огня.
—Иэйасу, ты заставляешь меня волноваться.
—Это почему? — не поворачивая головы, поинтересовался Танака.
—Ты совершенно, невероятно изменился. Именно эта перемена в тебе занимает меня последние месяцы. В молодости ты просто снес бы голову любому, кто осмелился бы предложить тебе заняться поденной работой.
—Человеку свойственно меняться. То было лет двенадцать назад.
—Но не до такой же степени меняться. Я почти не узнаю тебя. Что стряслось? Ведь понятно, что такое философское отношение к жизни за одну ночь не появится.
Танака подбросил в очаг еще несколько сучьев. Огонь с каждой минутой чувствовал себя все увереннее. Покончив со своим занятием, самурай направился к глубокому креслу, не сводя глаз с веселых язычков пламени.
—Конечно, нет. Изменение было постепенным и заняло несколько лет. А начало всему, кстати, весьма эффектное, положил один крест... э-э, один обыкновенный человек.
Услышав, как торопливо поправился Танака, Эканар понимающе ухмыльнулся: от старых привычек не так-то просто избавиться.
—Однажды в Миско на улице на меня налетел какой-то старик. Это было лет восемь назад. Если точнее, то в ту ночь я налетел на него. Налетел, потому что был совершенно пьян. Он, конечно, очень извинялся, но я решил, что в любом случае не помешает проучить нахала.
Страх воспоминания смешался в глазах Танаки с весельем.
—У старика не было с собой никакого оружия, потому что закон запрещает низшему сословию ходить вооруженными. Он казался совершенно беззащитным, но стоило мне атаковать его, как старик легко победил меня. Его не смутило даже то, что я потянулся за мечом. Он просто ускользнул в сторону от клинка, потом разоружил меня и одним ударом выбил весь дух из моего тела.
—А я считал, что в бою ты непобедим. О твоих воинских умениях ходят настоящие легенды.
—Да, я никогда не терпел поражения... от самурая. А в этом случае моим противником был простолюдин, да и свидетелей не было. Так вот, когда я пришел в себя, оказалось, что старик притащил меня к себе домой. Поднявшись, я почувствовал себя оскорбленным — еще бы, ведь меня одолел какой-то крестьянин! Он даже порезал себе ладонь о мой меч, когда вкладывал его обратно в ножны, значит, кодекс чести был не нарушен. Моей вере во врожденное преимущество самурая был нанесен жестокий удар; вместе с ней понемногу стала разрушаться и моя чванливость, хотя для полного избавления от нее потребовались еще долгие годы.
Скоро старик стал для меня добрым другом. Я никому не рассказывал о нем — неудобно, чтобы капитан стражи Сёгуна наведывался к крестьянам. Но я научился у него философии, которой придерживаюсь и по сей день. Это была философия дисциплины и образования, но помимо всего, в ней был заложен фундаментальный принцип уважения к жизни в любом ее проявлении, а еще неприятие насилия, кроме случаев, когда без этого не обойтись.
—И что же это за философия? — Эканар не скрывал своей заинтересованности.
—Бусидо, — в краткий ответ Танака вложил все возможное уважение,
—Разве это не тот кодекс чести, по которому живет всякий самурай?
—Нет. Бусидо, которым руководствуются самураи, это кодекс чести, который служит лишь раздуванию и без того безграничного самомнения. Если самурая оскорбили, он обязан отомстить; а еще он должен выполнять приказы своего дайме невзирая на любые возможные последствия. Но этот бусидо никогда не был записан в книгах, он не является истинным Путем Воина.
—Как же тебе удалось выжить? Ведь ты был капитаном Стражи Сёгуна и вряд ли мог придерживаться принципа ненасилия?!
—В большинстве случаев мне помогали мои прошлые заслуги. Если нужно было что-то делать, я просто отдавал приказ. Мне было совсем не трудно поддерживать среди моих коллег мнение о себе как о жестоком и вспыльчивом человеке. Однако рано или поздно должен был наступить день, когда моя верность Сёгуну вступит в противоречие с Бусидо. Ты уже знаешь: этот день наступил, когда мне приказали расправиться с наследником Ихаты Канадзавы. Сегун настаивал, чтобы я самолично казнил жертву, потому что самым важным было именно убить. Ко всему еще я пользовался полным доверием Сёгуна.
—Наверное, его крайне огорчило твое исчезновение, — заметил Эканар.
Танака фыркнул.
—Да уж, он послал своего кебииси, Хидейори Йоситаку, чтобы тот прочесал всю Империю и разыскал меня. Видишь ли, пока Сёгун не взял меня под свою опеку, я не был настоящим самураем, даже, несмотря на то, что командовал всем Киото. Нельзя стать настоящим самураем, если ты не благородного происхождения и не имеешь родовитой фамилии. И все же Сёгуну удалось изменить это — он сделал меня капитаном своей личной стражи. В то время это было немыслимо, особенно если учесть, что я был полукровка; но никто, даже Канадзава не смог сказать ни слова против решения Сёгуна. Сёгун понимал, что мои способности слишком хороши, чтобы пропасть напрасно. Во время моего первого и, как я думал тогда, последнего визита во дворец правителя мне посчастливилось спасти Сёгуну жизнь.
В комнате воцарилась недолгая тишина. Потом Эканар заговорил.
—Думаю, что из Шадрака получится что-нибудь еще более странное, чем ты.
Глаза Танаки сузились:
—Что ты имеешь в виду?
Мудрец беспокойно заерзал.
—Не знаю. Но зато мы оба чувствуем, что это не простой ребенок.
—Ну и... ?
Среди мыслей по поводу Шадрака были кое-какие соображения, о которых самурай предпочел бы даже не вспоминать. И все же он хотел узнать мнение старого и мудрого друга.
—Он — самый быстрый из детей, которых мне приходилось когда-либо учить. Его разум и любопытство воистину поражают.
Танака что-то проворчал: он не мог не согласиться, что тоже заметил это. Шадрак обучился их языку потрясающе быстро и теперь уже преуспел в чтении и письме. Обычно подобной привилегии учиться удостаивались только самураи, причем процесс обучения растягивался на долгие годы.
—Но должен тебе заметить, что он перестал всего опасаться. Эти последние шесть месяцев совершенно изменили его. Ты славно с ним поработал. Скажу даже, что я весьма удивлен.
Танака смущенно уставился на полупустую кружку с элем. Ему все еще было трудно открыто демонстрировать свою привязанность к мальчику, хотя он очень заботился о Шадраке.
—Саито хорошо с ним поработала, — наконец сказал он. — Теперь парень силен и вынослив.
Эканар захихикал.
—Точно. По-моему, Сашка присматривает за ним как за своим собственным. Прямо-таки влюбилась в него. Ты же знаешь, они с Йориэ всегда хотели иметь детей.
Танака было протестующе вскинулся, но тут же расслабился, осознав свою острую реакцию. Эканар улыбнулся и закачал головой, в полной мере ощутив, сколько заботы проявлял самурай о Шадраке. И еще он понял, до чего же непривычно самураю вот так, ни с того ни с сего, завести себе почти настоящую семью. Как бы то ни было, в нынешнем Танаке нельзя было узнать прежнего агрессивного самурая. Интересно, подумал Эканар, каким он станет через несколько лет? Вслух же мудрец спросил другое:
—А как с его памятью?
Танака неопределенно пожал плечами.
—Кажется, он не помнит ничего о своей жизни до встречи со мной. Он все еще не осознает своего отличия.
—Да, но у него прирожденное знание иудейского языка.
Наступила неловкая пауза. Как-то Эканар уверял буси, что здесь, на Теллюсе, вот уже много тысячелетий никто не пользовался иудейским. Нельзя сказать, чтобы это соображение прояснило происхождение мальчика, скорее, наоборот.
—Ну да ладно. Завтра, между прочим, первый день Весны, — с наигранным оживлением переменил тему Эканар.
—Вот когда начнутся настоящие испытания, — поморщился Танака.
—Ты о чем?
—Моя задача заключается в том, чтобы сделать Шадрака сильным, — и я сделаю это, так что ни один смертный не решится выйти с ним на бой. Или я добьюсь своей цели, или мы с Шадраком погибнем на пути к ней.
Эканар внутренне содрогнулся от пророческой силы слов друга.

 

[Unagdomed]

19
Когда человек лишен целеустремленности и разум его недисциплинирован, чувства его несутся туда и сюда, словно табун диких лошадей; но когда человек целеустремлен и разум его нацелен, тогда они слушаются повода, словно объезженные лошади.
— «Упанишады»
Эния
Иесод Иецира
Заколдованный лес
(1000 лет спустя)
Бэл на мгновение замер, вглядываясь в закатное красно-коричневое небо. Багровый диск солнца яростно впивался лучами в желто-зеленую крону леса. Чем больше дневное светило опускалось за горизонт, тем сильнее чувствовалось нараставшее между деревьями мрачное напряжение. Одновременно с напряжением откуда ни возьмись возникали щупальца тумана; подобно ненасытным пальцам они методично ощупывали все вокруг.
Бэл передернулся от неприятной дрожи. И возникла она не из-за прохлады зимнего воздуха. За эту тысячу лет Эния изменилась настолько, что даже Черный Адепт не мог чувствовать себя уютно среди враждебной дикости природы.
«Что же ты наделал, Мастер?» — горько подумал Бэл. Ясно ведь, что все это натворил Детен, когда вызывал Лилит. «Вот тебе и план сновидений» — он почувствовал, насколько иронично звучат сейчас эти слова.
—Слушай, может, пойдем вперед? — обратилась к нему Йихана. — Ненавижу эти проклятые деревья, да и оставаться здесь опасно.
Бэл обернулся и посмотрел на нее. После той гонки, которую он устроил, Йихана бурно дышала. Лицо ее было пунцовым. Короткие светлые волосы за неделю хождений по лесу свалялись и утратили свой блеск, зато пристальный взгляд голубых глаз был таким же острым и, как обычно, таил в себе скрытую агрессию. Взгляд был осуждающим, его обладательницу непросто усмирить. Бэл перевел глаза на выпуклый живот подруги — там внутри, росло его семя.
—Надвигается ночь, — сказал он. — Нужно немедленно отыскать укрытие. Сегодня Темная Луна.
Он схватил руку Йиханы и быстро зашагал вперед. Попутно Бэл внимательно оглядел свою спутницу. Он заметил, что соединявшие их вместе нити темной эфирной связи ослабевают, и при помощи визуализации восстановил их. Несмотря на то, что сейчас Йихана шла за ним по доброй воле, было очень важно, чтобы она оставалась в полной его власти до самого рождения ребенка. Да-да, рождение ребенка — только это имело значение. Несмотря на глубокую привязанность к Бэлу, Йихана была слишком капризной, чтобы ей можно было доверять.
Очертания деревьев древнего леса исказились, превратившись в агонизирующие фигуры; Бэлу показалось, что их ветви, словно замершие на полпути корявые ручищи, тянутся, чтобы отомстить. Они таинственно шелестели листвой, словно шушукаясь о чем-то. Желание найти безопасный ночлег стало еще сильнее, и Бэл прибавил ходу. Теперь он почти волок Йихану за собою.
—Ты помнишь все, о чем я тебе говорил? — вдруг спросил он.
В вечернем полумраке черные одежды мужчины резко контрастировали с ярко-желтым одеянием молодой женщины. Символ Адепта Желтой Школы на груди у Йиханы кроваво блеснул в последнем луче заходящего солнца.
—Конечно, помню. Я что — идиотка? — с холодным недовольством воскликнула Йихана.
—Ну так повтори! — зло прошипел Бэл. — Это очень важно, чтобы ты помнила абсолютно все.
Даже несмотря на свою черную силу, Бэл не мог полностью подчинить себе волю молодой женщины. В этом заключалась одна из причин, по которой он выбрал именно ее: Йихана во всех отношениях принадлежала к крепкой породе, так что ребенок должен был родиться тоже крепким и сильным.
—Наша первейшая обязанность состоит в защите ребенка. Ничто другое не может быть более важным, — послушно произнесла Йихана.
—Правильно! А почему?
—Потому что это плод твоего Мастера, который однажды вернется, чтобы возглавить Черную Школу.
—Не только моего Мастера, — возразил Бэл. — Со временем ему будут подчиняться все. Он придет, чтобы исполнить Предназначение. Придет, чтобы разрушить этот отвратительный план и всех вместе с ним. Когда он вернется, он поколеблет власть самих богов!
—Это уж точно, — в голосе Йиханы прозвучал сарказм, но Бэл знал, что это ее обычная манера говорить. На самом же деле Йихана желала рождения ребенка не меньше, чем сам Бэл, хотя он до сих пор не мог понять, зачем ей это нужно.
—Пошли! — резко оборвал ее Бэл. — Нам следует поторопиться, потому что ночь в лесу мы вряд ли переживем — во всяком случае, при Темной Луне.
Между тем чаща наполнилась торопливыми шорохами — это зверье, стремясь избежать нежелательных ночных встреч, торопилось укрыться в своих норах до утра. Туман все сгущался, приобретая кроваво-красный оттенок. Несмотря на обычно сильное самообладание, Бэл испытывал беспокойство, близкое к панике. Теперь он почти волок Йихану за собой. Раньше ему никогда не доводилось оставаться на открытой местности во время Темной Луны на Энии; впрочем, он не знал никого, кто после этого остался бы в живых.
— Мы должны спешить! Давай же, из-за луны моя магия слабеет. И запомни: если мы потеряем друг друга — беги и найди себе укрытие, Я использую всю силу, которая есть в моем распоряжении, чтобы защитить тебя.
И Бэл коснулся талисмана на шее у спутницы. Почувствовав в нем астральную силу, он немного успокоился, Только бы ребенок нормально родился, тогда все будет в порядке.
Когда они пробирались сквозь густой подлесок, Черный Адепт нервно оглянулся по сторонам. Что-то видело их; оно наблюдало за ними с природной жадной неуловимостью. Боковым зрением он заметил нечто крохотное, черное, мелькающее между деревьями. Он резко развернулся: таинственное создание исчезло, продолжая следить за ними. Бэл кожей чувствовал пристальный взгляд и пошел еще быстрее, приказав Йихане не отставать. Теперь они почти бежали по лесу. Адепт переживал за состояние спутницы, понимая, что, если он не станет подгонять ее, оба, скорее всего, погибнут.
Как ругал себя Бэл за то, что они выбрались в путь именно во время Темной Луны! Он надеялся еще до сумерек добраться до безопасных стен Желтой Школы, но сейчас на это не стоило и надеяться — до пристанища оставалось добрых пару миль. Беременность Йиханы замедлила движение гораздо больше, чем он ожидал. Оставался единственный шанс — выйти к водопаду; он знал, что позади водной стены была система пещер. Во всяком случае, была в то время, когда он в последний раз приходил в Заколдованный лес, а с тех пор прошла целая тысяча лет.
Внезапно ночной воздух потряс пронзительный вой, и Бэл почувствовал, как у него инстинктивно сжалось все внутри. Они уже были близко от водопада — он даже слышал шум воды. Может, ему только почудилось? Красный туман становился все плотнее; он запеленал землю фантастическим покрывалом и теперь поднимался все выше. Они шли по грудь в кровавом клубящемся месиве. Резкий и едкий запах багровой мглы ударил в ноздри Бэлу, обжег легкие. Йихана тоже начала задыхаться. Она перестала даже жаловаться и ворчать — верный знак, что шла из последних сил.
Где-то над головой, в кронах деревьев затаилось черное существо. Бэл чувствовал, что оно выслеживает их, не показываясь, но и не отставая. Он чувствовал внутри себя ненависть, которую существо испытывало к нему. Чувство было сильным и определенно обладало личностью. Каким-то шестым чувством Бэл понимал, что существо считает его своим кровным врагом. На первый взгляд, маленькие размеры тайного недруга не могли сбить Черного Адепта с толку — положение складывалось серьезное.
Неожиданно Бэл и Йихана выбрались на небольшой просвет и очутились прямо перед водопадом, который шумел внизу. Адепт начал спускаться по крутому откосу берега, но двигался слишком быстро. В результате оба не удержались и громко бултыхнулись в озерцо, куда впадал водопад. Вода была такой холодной, что все тело онемело, и Йихана от неожиданности громко завопила. Бэл попытался глотнуть воздуха, но закашлялся, поперхнувшись водой. Оба оказались глубоко под туманной пеленой, от которой глаза неудержимо слезились. Он потянул Йихану в направлении к водопаду, шум которого доносился сквозь туман. Что-то под водой чиркнуло по его ноге, и Бэл рванулся вперед, стараясь не поддаваться панике. Что подумал бы Детен, увидев, как он теряет самообладание? Эта мысль успокоила Черного Адепта, а через несколько мгновений они уже проскользнули сквозь водяную стену.
Бэл выбрался на гребень скалы и подтянул за собой Йихану. Несмотря на небольшой рост, молодая женщина оказалась довольно грузной — сказывались беременность и мокрая одежда. Оказавшись в небольшой пещере, Бэл тяжело привалился к скальной стенке, пытаясь отдышаться. Цельный водяной щит отгородил их от ядовитого тумана, и черный маг с удовольствием воспользовался короткой передышкой.
—Не двигайся.
Услышав шепот прямо над ухом, Бэл окаменел. Он почувствовал острие приставленного к горлу кинжала и сразу оставил всякую мысль о сопротивлении. В таком положении нечего было и надеяться разоружить противника.
—Ты тоже, мисс.
Краем глаза Бэл заметил еще одного нападающего — тот подошел к Йихане и грубо схватил ее.
—Осторожнее! Она носит ребенка! — яростно прошипел Бэл, но тут же умолк, когда кинжал надавил на шею, выдавив тонкую полоску крови.
—Будешь прилично вести себя — и, может быть, она останется жить, — предупредил другой, рывком заставив Йихану подняться на ноги. Бэл заметил, что движения бандита все же стали более осторожными.
—Руки за голову, — снова приказали Бэлу из-за спины. Поморщившись от смрадного дыхания незнакомца, Бэл подчинился.
Их развернули в сторону темного зева пещеры и толкнули вперед. Бэл слышал тяжелое дыхание Йиханы позади. Сегодняшнее путешествие она перенесла тяжело: до родов оставалось всего три месяца.
Глаза Бэла все еще не привыкли к темноте, и он каждую секунду опасался натолкнуться лицом на каменистый выступ. Однако захватчики, очевидно, хорошо знали маршрут. Они легко скользили во мраке, потом Бэл заметил слабое мерцание впереди. Пещерный массив оказался гораздо более сложным, чем ему казалось, тут было полно опасных козырьков над обрывами и туннелей, ведущих в никуда. Интересно, подумал он, если ему удастся сбежать и спрятаться где-нибудь подальше, смогут ли преследователи найти беглеца? И вообще, можно ли надеяться, что один из путей выведет наружу? Впрочем, он понимал, что ночью не стоит покидать такое надежное прибежище.
Еще один крутой поворот — и свет, до этого казавшийся едва различимым, теперь с такой силой брызнул в глаза, что Бэл ослеплено заморгал. Узкий проход расширился до размеров огромной пещеры. В нос ударил тяжелый дух пота, гниющей пищи и горящего дерева.
Пещеру освещал небольшой костерок; жар пламени доставал до самых удаленных уголков. Дым медленно поднимался, исчезая далеко наверху в вентиляционной отдушине, не видной снизу. Вокруг костерка сидели несколько мужчин — наверное, бандиты, подумал Бэл.
—Мендас, мы нашли этих двоих у водопада, — сообщил тот, кто привел Бэла.
Оглянувшийся на эту фразу мужчина был хорошо сложен, но имел вид первобытного человека. Он возлежал рядом с беременной женщиной; судя по всему, той предстояло скоро рожать. Бэл тут же увидел эфирные течения, которые связывали эту парочку. Очевидно, женщина была воительницей, и мужчина очень заботился о ней. Мендас поднялся и направился к пленным. Бэла грубо толкнули в спину навстречу главарю; зато он освободился от кинжала у горла. От внимания Черного Адепта не ускользнули несколько заряженных арбалетов, нацеленных прямо ему в сердце.
Йихану несильно подтолкнули, и она встала рядом. Молодая женщина осматривала все вокруг горящими глазами; даже находясь в роли добычи, она оставалась охотницей. Более того — теперь она внимательно разглядывала Бэла; шок от ледяной купели вернул ей полное сознание, одновременно разрушив его власть над ее разумом.
—Это что такое? — спросил Мендас, пристально оглядывая Бэла с головы до пят. — Черный Адепт и без значка Колдуна? Да еще в обществе Адепта Желтой Школы! Странную компанию водишь, Адепт!
Бэл смело встретился глазами со взглядом главаря.
—Я не имею никакого отношения к Колдуну. Это шарлатан, не имеющий права руководить Черной Школой. А путешествую я с тем, с кем мне хочется.
Мендас захохотал, остальные бандиты присоединились к нему.
—Колдун правил Черной Школой в течение тысячи лет — и ты оспариваешь его права? Ба! Рука Колдуна простирается от края до края этого плана. Нет никого, кто мог бы бросить ему вызов!
Бэл тонко улыбнулся:
—Тот, кто бросит ему вызов, есть!
—Кто? Ты? Ха-ха-ха, — благодушно рассмеялся Мендас. — Это ты шарлатан.
—Я знаю, что за демон этот Колдун, но скоро его правление подойдет к концу, запомните эти мои слова. И прекратит его не моя рука, хотя я буду рядом с тем, кто низвергнет демона.
Вдруг смешинки исчезли из глаза Мендаса. Бэл понял, что предводитель шайки не более предсказуем, чем Йихана.
—Ты весьма словоохотлив, маг, — бросил Мендас, — я думаю, Колдун заплатит за тебя приличную сумму. Он не любит самозванцев.
Бэл посмотрел на Йихану.
—Вы можете взять меня в плен, если отпустите эту девушку, не причинив ей вреда. А со мной можете творить все, что вам заблагорассудится.
Мендас захихикал; его глаза внезапно засветились странным безумием. Только теперь Бэл почувствовал, насколько неустойчиво настроение этого человека — его эмоции менялись чаще, чем ветер.
—Шарлатан, ты не в том положении, чтобы торговаться. Если ты действительно владеешь магией, забудь о ней: сейчас она тебе не поможет. Луна работает против тебя, наступает время, когда можно полагаться только на крепость стали.
—В таком случае, я взываю к вашему благородству: отпустите эту девушку невредимой. Я не стану сопротивляться.
Мендас пристально осмотрел фигуру Йиханы, она жестко, без тени страха встретила его взгляд.
—Хорошенькой ее не назовешь, но она имеет наглость вот так смотреть на меня. Что ж, она станет недурной игрушкой для моих молодцов.
—Но она носит ребенка! — гневно воскликнул Бэл.
—Здесь, в этой дикости, выбирать не приходится, — криво усмехнулся Мендас.
Бэл стиснул кулаки, стараясь усмирить свою ярость. Он повернулся к Йихане и коснулся талисмана, висевшего у нее на шее.
—Помни о нем. Он защитит тебя.
—Бэл! — прошипела она сквозь зубы. — Ты не можешь оставить меня одну здесь!
Глаза Йиханы яростно горели, зрачки сузились, как у кошки. Бэл чувствовал, что она едва сдерживается, чтобы не ударить его — а уж Йихана если ударит, то это будет совсем не пощечина.
—Я должен идти. Амулет будет оберегать тебя. Верь — в нем заключена большая часть моей силы.
Крохотное темное существо, незамеченное обитателями пещеры, проскользнуло внутрь и спряталось в тени. Оно лежало во мраке, наблюдая происходящее и дожидаясь удобного момента. Йихана схватила Бэла за руку, словно стараясь не дать ему уйти.
—Боюсь, черный маг, ты никуда не пойдешь, — с поддельным умилением сообщил Мендас. — Очевидно, мой слух острее, чем ты думаешь.
—Если ты коснешься кого-либо из нас, я уничтожу самое дорогое для тебя, — сообщил Бэл, выразительно скосив глаза на жену Мендаса.
—Ты осмелился угрожать моей жене? — взъярился Мендас. — Застрелить его!
Внезапно пещеру охватил невесть откуда взявшийся ураган. Бэл поднял руку и жена Мендаса вскрикнула, словно в агонии. К Черному Адепту устремились три стрелы из арбалетов, но тело Бэла немедленно породило сверкающую световую вспышку. Стрелам было не суждено встретиться с целью — когда вспышка исчезла, Бэл исчез. Йихана судорожно вздохнула и прижала к груди потемневшую руку.
—Ублюдок! — наконец выдохнула она.
—Найти его! — завопил Мендас. Он подбежал к жене, которая рыдала, содрогаясь от пробегавших по телу конвульсий.
—Ребенок! Он навел порчу на ребенка!
Сгрудившись, бандиты беспомощно стояли вокруг женщины, а она все кричала и стонала от боли.
Йихана быстро осмотрелась, стремясь найти путь, которым улизнул Бэл. Она знала, что он не телепортировался — чтобы таким образом спроецировать себя в другое место, потребовалось бы слишком много энергии. Бэл создал вспышку лишь для отвлечения внимания и каким-то образом удрал во всей этой суматохе. Возможно, он воспользовался магией, чтобы слиться с тенями по углам пещеры.
Охранники разбежались во все концы, собираясь изловить сбежавшего мага. На Йихану никто не обратил внимания, но она знала, что шансов сбежать у нее почти нет. В пещерах было полно переходов, большинство из них оканчивались тупиками, а она не имела ни малейшего представления о том, куда бежать. Она провела рукой по животу, чувствуя, как шевелится внутри шестимесячный ребенок; пожалуй, он самая большая помеха побегу. Она поклялась в душе: если ей удастся скрыться, даже при условии, что она лишится ребенка, — она сделает это. Собственная голова была дороже жизни любого младенца, каким бы важным он ни был.
Внезапно Йихана почувствовала руку охранника на своем плече и поняла, что последний шанс утрачен.
Мендас отчаянно пытался хоть как-то облегчить положение жены, которая совсем зашлась в агонии.
—Ребенок выходит! — сипела женщина сквозь стиснутые зубы.
Йихана с презрением наблюдала, как Мендас держал жену за руку и пытался хоть как-то успокоить ее. Словно почувствовал насмешливый взгляд Йиханы, главарь поднял глаза.
—Избавьтесь от нее! — крикнул он охраннику, который держал Йихану, и чиркнул пальцем по горлу.
Охранник кивнул и куда-то потащил Йихану, нащупывая кинжал на бедре. Йихана бешено сопротивлялась, но беременность делала ее движения — а заодно и магию — медленными и бесполезными. А совсем рядом во мраке черное существо тихо ворчало, готовясь нанести удар.
—Подожди, — крикнула Йихана. — Я могу помочь твоей жене!
Охранник замер, пока Мендас раздумывал над словами пленницы.
—Я была в детских публичных домах Горома. Я много помогала при родах, а наблюдала их еще больше! Ты, верно, ничего не смыслишь в ремесле повитухи. Давай помогу! Я все-таки женщина.
—Значит, в детстве ты была потаскухой?
—Я не всегда была посвященной, — в голосе Йиханы послышалось злобное отчаяние.
Она видела, что разум Мендаса сейчас балансирует на острие бритвы: отчаяние боролось с крайней подозрительностью.
—Ну... хорошо, — неуверенно произнес он. — Сделай, что сможешь. Но если она умрет...
Одного его взгляда было достаточно, чтобы Йихане незачем было дожидаться конца фразы. Охранник ослабил свою хватку, и девушка подбежала к лежащей женщине.
—Как ее зовут? — спросила она.
—Тара, — ответил Мендас. Услышав в его голосе прямо-таки тошнотворную нежность, Йихана скривилась от отвращения.
Она осторожно потрогала живот Тары.
—Это мальчик, — произнесла она, не совсем уверенная в том, что говорит. На самом деле, почти при всех родах, где ей довелось присутствовать, матери умирали — больше всего ей доводилось видеть аборты.
Внезапно Йихана сильно нахмурилась:
—Ребенок неправильно повернулся. Он пойдет ножками вперед.
—Это плохо? — настороженно спросил Мендас.
Йихана тихо чертыхнулась. Она не имела никакого представления о том, что Бэл сделал с этой женщиной. Он мог сглазить ее, но, скорее всего, он лишь ускорил роды. Не в его стиле было без нужды расходовать лишнюю энергию.
—Это... это... не очень хорошо, — осторожно начала Йихана. — Ребенок очень большой, поэтому спасти и мать, и ребенка будет очень сложно.
—К черту ребенка! — заревел Мендас. — Спасай Тару! Мне как никогда наплевать на то, что ты сделаешь с этим отродьем! Делай, что хочешь! Скорми его труп волкам!
Мгновение Йихана просто смотрела на него: даже она изумилась такой бессердечности. Глядя в пылающие глаза Мендаса, она поняла, что главарь бандитов буквально помешан на своей жене.
Внезапно в пещеру вошел охранник.
—Мендас, мы обнаружили следы черного мага. Он все еще в пещерах.
Мендас вскочил на ноги.
—Я пойду с вами.
Он оглянулся на трех головорезов, остававшихся в пещере:
—А вы хорошенько следите за ней. Я буду через пару минут. Йихана с ненавистью следила за тем, как главарь поднялся и шел. Она уже не сомневалась в том, что он не совсем в здравом уме.
Почувствовав слабое прикосновение к запястью, она повернулась и увидела, что Тара хочет привлечь к себе ее внимание.
—Ну, что там? — холодно спросила Йихана.
—Ребенок, — прошептала Тара. — Не обращайте внимания на моего мужа. Вы должны спасти ребенка.
—Но это невозможно. Ребенок не родится, если тебя не разрезать.
—Так сделайте это!
—Ты не выживешь, — хмуро бросила Йихана. — Я не хирург и не смогу тебя зашить.
—Неважно! — с напряжением в голосе прошептала Тара.
—Зато мне важно! — рявкнула Йихана. — Потому что если ты умрешь, погибну и я. А я совсем не хочу, чтобы это произошло.
Заметив их оживленный разговор, охранники, хотя и не разобрали ни слова, все же придвинулись поближе.
—Пожалуйста! — шептала Тара. — Вы ведь сами скоро станете матерью. Вы должны понимать, что я чувствую.
—Нет, не очень понимаю, — сказала Йихана, но в ее голосе теперь слышалось неподдельное любопытство. Она снова взглянула на беспомощную роженицу и внезапно поняла, что мольба Тары тронула ее. Несмотря на непривычность ощущения, она не могла отрицать его существования.
—Эй! — крикнула она ближайшему к ней охраннику. — Подай мне кинжал!
Тот беззубо ухмыльнулся:
—Вы действительно считаете, мисс, что я совсем дурак? Вы через минуту порежетесь.
—Дай ей кинжал! — приказала Тара. — Или я скажу Мендасу, что ты ослушался меня.
Лицо солдата тут же стало пепельно-серым, и он молча протянул Йихане кинжал, причем рукояткой вперед. Она рванула нож на себя, глаза светились торжеством от этого мелкого триумфа.
—А теперь оставь нас, — сказала Йихана охраннику, — и захвати с собой своих дружков. Охраняйте вход. А мне предстоит провести весьма деликатную операцию.
Солдат посмотрел на Тару; она кивнула ему и он, немного поколебавшись, подчинился, сообщив подельникам о распоряжении.
—Я никогда этим не занималась, — сообщила Йихана. Тара тяжело сглотнула, затем кивнула.
—Просто постарайся не навредить ребенку.
В ее глазах Йихана видела страх и поразилась душевной силе роженицы. Сила характера — это было одно из немногих качеств, которые Йихана действительно уважала в других.
—Закрой глаза, — бросила она Таре.
Потом Йихана положила ладонь на лоб женщины и сосредоточилась. Из-за неблагоприятной лунной фазы ей было трудно собрать в себе нужные силы, однако постепенно она почувствовала знакомое пощипывание — энергия потекла через нее. Тело Тары расслабилось. Бедная женщина впервые за последнее время избавилась от боли и мягко погрузилась в транс.
Йихана сорвала с Тары ночную рубашку, обнажив огромный живот. Несколько мгновений, показавшихся ей бесконечными, она держала над чревом занесенный кинжал, сама не веря в то, что собирается сделать. Она не имела ни малейшего представления о том, как произвести задуманное, не поранив младенца.
«Какого черта я здесь делаю? — спрашивала себя Йихана, — мне следовало выбраться отсюда, вместо того чтобы кромсать живот какой-то женщины!»
На мгновение она совсем было решилась воспользоваться моментом, пока разбойники заняты, и убежать; правда, она все еще не знала, куда именно следует направиться. В любом случае, шансы сейчас будут больше, чем тогда, когда вернется Мендас и обнаружит, что его жена мертва. Странно, но она чувствовала обязанность вынуть на свет этого ребенка. Обычно она не чувствовала особой привязанности ни к людям, ни к животным — более того, она считала это скорее собственной силой, чем слабостью! И вот, пожалуйста: сейчас она хочет извлечь ребенка, не повредив ему!
«Направь мою руку, о Исида!» — пробормотала Йихана и... одним безупречным движением разрезала живот. В горле у Тары что-то заклокотало, но женщина не очнулась — транс был достаточно глубоким, чтобы не чувствовать боли. Йихана даже не взглянула на нее — решительно протянув руки, она погрузила их в разверстое лоно. Обратно руки появились с окровавленным комком плоти. Ребенок встрепенулся от холодного воздуха и сразу заплакал. Йихана восхищенно смотрела на дело своих рук: разрез был просто идеальным. Может, это не объяснялось везением или совпадением — но она считала, что это целиком ее заслуга.
Снова взмахнув кинжалом, она перерезала пуповину и перевязала ее на животе у ребенка. Как она и предполагала, ребенок оказался мальчиком. Это был самый упитанный малыш из всех, которых она когда-либо видела. Йихана положила его подле матери, гадая, как же он выживет. В том, что Тара умрет, она не сомневалась. Разрез на животе убьет ее из-за огромной потери крови. Единственный шанс могла дать ей Йихана, сконцентрировав всю свою магическую энергию на ране, чтобы та затянулась. Однако маловероятно, что в период Темной Луны такое самопожертвование со стороны Йиханы дало бы результат.
Она посмотрела на бессознательное тело женщины.
—Ты была очень храброй, — прошептала она, и в ее голосе слышались нотки уважения. Йихана выхватила кинжал и одним махом перерезала Таре горло. — Умереть во сне — это приятный способ уйти из жизни, — сказала она бездыханному телу.
Потом она вытерла кинжал о ночную сорочку Тары — клинок еще пригодится во время побега.
Ребенок плакал очень громко, и Йихана, как ни старалась, не могла успокоить его. Никакого материнского инстинкта у нее не было, даже несмотря на беременность. Вошел охранник и направился к Йихане.
—Ты помогла родиться ребенку, — одобрительно сообщил он. — Мендас будет рад.
—Не думаю, — пробормотала Йихана, украдкой сжимая кинжал наготове.
Итут охранник увидел перерезанное горло Тары и завопил:
—Ты что натворила, стерва поганая?
Он схватился за меч. Остальные охранники прибежали на шум.
Охранник не ожидал, что Йихана пырнет его ножом. Скользнув по ребрам, кинжал вонзился прямо в сердце. Молодая женщина с удовольствием наблюдала, как на лице жертвы появилось испуганное выражение. В следующий миг охранник упал. С ним было кончено. Но другие бандиты уже встали над Йиханой, громкими криками сзывая остальных обратно в лагерь. Йихана понимала, что теперь ее уже ничто не спасет, даже магия.
Яростно выругавшись, она потянулась к трупу, собираясь вынуть из него кинжал и обороняться; однако грубые руки схватили ее и потащили прочь. Она чувствовала, что сопротивление бесполезно. Конечно, злость добавляла силы, но с двумя здоровенными мужиками она не могла совладать. Они повалили пленницу на пол, не обращая внимания на ее живот. Один из охранников держал Йихану, другой достал кинжал.
—Ты заплатишь за смерть Маркуса! — прошипел бандит, но уже равнодушная ко всему Йихана просто плюнула ему в лицо.
Солдат занес клинок, чтобы убить девушку.
Внезапно послышалось низкое, угрожающее рычание. Все замерли. Рык исходил откуда-то близко, буквально в ярде от солдат. Повернув голову, Йихана увидела очень необычное создание. Необычность состояла в том, что на первый взгляд зверь казался именно обычным — вроде большой черной кошки. Однако чем дольше она на него смотрела, тем больше замечала необычных деталей. Кошка была поразительно мускулистого сложения, чем напоминала скорее пантеру, чем простую домашнюю кошку. Серебристые усы отливали металлическим блеском. Глаза, зеленые и холодные, сверкали, словно нефриты; в пронзительном взгляде светился ум.
Зверь снова зарычал. Губы нервно вздернулись кверху, обнажив клыки, которые сделали бы честь и тигру. Невдалеке послышался низкий голос Мендаса; он приближался с каждой секундой.
—Дьявол, Саймон, да прикончи ты этого сукиного сына! — заорал охранник, который держал Йихану.
Бандит с кинжалом бросился на кошку и нанес молниеносный удар, но кинжал просто отскочил от животного, будто наткнулся на скалу.
—Черт подери, да оно заколдованное! — изумленно воскликнул охранник и попятился.
Глаза животного сузились; металлически блеснула когтями передняя лапа и на каменном полу появились глубокие полосы. Зверь убедительно доказал, на что он способен. Солдат сделал несколько шагов назад, потом бросился навстречу голосу Мендаса.
Тот, что держал Йихану, казалось, понял намерения большой кошки.
—Если приблизишься хотя бы на шаг, убью ее, — с дрожью в голосе пообещал он и вынул кинжал.
Кошка агрессивно взвыла и метнулась вперед. Йихана облилась кровью — зверь вспорол яремную вену солдата и тот упал назад, зажимая разодранное горло.
Йихана лежала неподвижно и спокойно, пока кошка подходила к ней. Астральным зрением она видела, что животное имеет магическую природу и что оно проникло из-за Границы. Совсем недалеко валялся кинжал мертвого солдата, но она даже не пошевелилась, чтобы взять его, — ни оружие, ни магия сейчас не помогут. Она лишь смотрела на кошку, ожидая, когда та бросится.
Но кошка лишь рыкнула и спрятала когти, а потом совсем по-человечьи мотнула головой, словно приглашая Йихану следовать за ней. Девушка замерла в изумлении, но кошка нетерпеливо зашипела, и Йихана торопливо вскочила на ноги, зажав в кулаке талисман Бэла. Может, магия талисмана хоть здесь поможет, думала она.
Мендас был уже совсем близко; Йихана слышала, что вместе с ним возвращаются еще много разбойников. Ей нужно было воспользоваться шансом и бежать. Немедленно! Она в последний раз быстро огляделась вокруг. Два трупа на полу, ребенок уже мирно посапывал. Как завороженная, Йихана наблюдала за тем, как черная кошка подошла к младенцу. Склонившись над крохотным личиком, кошка рыкнула и вновь обнажила клыки. Малыш тут же проснулся и зашелся испуганным криком. Зверь замер; мощные зубы грозно нависли над тельцем новорожденного. Йихана в ужасе ожидала, что кошка вот-вот перекусит шею малышу.
Но кошка снова зашипела и спрятала свое оружие. Йихана заметила, как в глазах зверя мелькнуло огорчение.
«Она хочет прикончить его, но не может, потому что это еще ребенок, — догадалась Йихана. — Наверное, этому чудовищу можно отдавать приказания. Сочувствие — это слабость».
Кошка глянула на нее и мягко скакнула в темноту одного из проходов. Не теряя времени, Йихана поспешила за ней: если уж зверь нашел путь сюда снаружи, то логично предполагать, что сможет вывести ее обратно.

Мендас ворвался в пещеру; следом за ним пыхтело еще пять головорезов. Первое, что он увидел, было тело одного из убитых охранников.
—Что за черт?!
Он подбежал к жене и в ужасе замер, увидев, что ее горло перерезано от уха до уха.
—Убила, — внезапно севшим голосом сказал он и взгляд его остекленел от страшной находки. Он упал на колени подле тела жены и закрыл лицо ладонями.
—Мендас, — мягко позвал его один из сообщников, — нам найти ее?
Мендас вскочил на ноги с исказившимся от ярости лицом.
—Найти и убить ее, черт меня возьми! И притащите мне ее труп!
Главарь выхватил кинжал и бросился к ближайшему солдату. Тот отскочил в сторону и резво помчался выполнять приказ. За ним немедленно последовали другие, стремясь избежать неукротимого гнева своего предводителя.
Мендас сел рядом с телом Тары и затрясся в рыданиях. Он потянулся к жене, чтобы коснуться ее, но тут же отдернул пальцы: ему было невыносимо даже думать, что под руками окажется холодное, безжизненное тело.
Наконец он излил свое горе в душераздирающем вопле — и тут взгляд его упал на младенца. Маленький человечек вопил во всю мочь, оплакивая свою погибшую мать. Мендаса обуяла ярость.
—Это все ты! — угрожающе зашипел он. — Из-за твоего рождения умерла моя жена!
В приступе безумия он схватил кинжал и с силой опустил рукоятку на головку ребенка. Маленький комочек издал одинокий писк и замолчал...

Вырвавшись из пещер на свежий воздух, Йихана, задыхаясь, повалилась на землю. Черная кошка провела ее сквозь плотную и сложную, как пчелиные соты, систему подземных ходов, Йихане едва удалось протиснуться через узенький выход. Зато сейчас она была на воле! Пусть вокруг клубился кровавый туман; пусть до пристанища Желтой Школы оставалось полторы мили; пусть, наконец, вокруг были ненавистные деревья — зато каждое из этих противных деревьев в радиусе десяти миль от убежища было ей знакомо, как свои пять пальцев. Ей оставалось лишь дождаться рассвета, прежде чем двинуться в путь.
У нее на губах играла улыбка победительницы: она в конце концов спасется! Йихана вернулась ко входу в пещеру и уселась в нескольких ярдах от него, прижав колени к подбородку, чтобы согреться. Ее сильно оскорбил побег Бэла. Она никогда не позволяла себе сблизиться с кем бы то ни было, единственный раз привязалась к этому Черному Адепту — и вот, пожалуйста. Она поклялась себе: больше никогда она не доверится никому-никому. Предательство ранило ее гораздо глубже, чем она предполагала, — более того, оно пробудило в ней чувства, которые она никогда не знала за собой. Слезы ручьями потекли по ее щекам. И все-таки, несмотря на всю боль, она не могла заставить себя ненавидеть Бэла. Он воспользовался ею так же, как она использовала других; сила и безжалостность — вот за что она ценила его.
Йихана провела рукой по вздувшемуся животу и вздохнула. Внутри нее жил ребенок Бэла — младенец, которому суждено вновь стать великим, Мастером Черной Школы. По крайней мере, ее не лишили хотя бы этой надежды.

 

[Unagdomed]

Знание других — это ум; Знание себя — истинная мудрость. Овладение другими — это сила; Овладение собой — истинная власть.
—Лао-цзы
Планета Теллюс
Ниппонская империя
Деревня Киото
8-й год правления
32-го Сёгуна
(2 года спустя)
Танака наблюдал из своего укрытия, и зрелище доставляло ему удовольствие. Лето было в разгаре; всего за несколько недель снег растаял, температура неуклонно поднималась. Посередине лесной поляны Шадрак, не подозревая, что за ним наблюдают, отрабатывал комплекс будокай. Танака знал, что уровень мастерства у мальчика высочайший, но никому не признался бы в этом — тем более самому Шадраку.
На миг самурай задумался, припоминая последние два года развития приемыша. Шадрак оставался все таким же тихоней, однако ему была присуща напористость и четкая целеустремленность. Он понимал необходимость боли и страданий и принимал их как должное, чувствуя, что каждый миг придает ему все большую силу.
Юный разум, казалось, осознавал, что ему предстоит исполнить важное предназначение. Грядущая цель направляла Шадрака, и он неутомимо стремился расширить для себя пределы возможного. В этом он не отличался от любого другого восьмилетнего мальчишки. Ему были свойственны крайности, но при этом он был крайне скуп на проявление чувств, хотя Танака полагал, что наедине с собой он совсем иной. Он никогда не жаловался, ни разу не отлынивал от работы, радовался собственному пониманию природы, особенно умению понимать животных.
Наблюдая за Шадраком, Танака довольно улыбался — вот только в глазах его застыла печаль. Казалось, Шадрак не ведает усталости. Он отрабатывал техники боевых искусств, которым его обучил сэн-сэй, но, несмотря на то, что исполнение было почти безупречным, Шадрак никогда не считал эти занятия избыточными. Какими бы тренировками ни изматывал его учитель, мальчик стремился сделать больше и лучше. Он мог тысячи раз отрабатывать один-единственный прием, неизменно испытывая неудовлетворение от результата.
Шадрак напоминал Танаке его самого в юности — если не считать того, что Шадрак был куда более дисциплинированным. Он был совсем не по-детски фанатичен в своем стремлении к совершенству. До этого самураю не доводилось встречать столь одаренных учеников. Шадрак имел, что называется, дар свыше, который, в сочетании с невероятной работоспособностью, должен был принести совершенно удивительные плоды; такого героя Ниппонская империя еще не видывала.
Одно лишь смущало буси — судя по всему, Шадрак нередко как бы вспоминал то, что преподавал ему учитель. Иной раз Танака чувствовал себя не настоящим сэнсэем, а средством, помогающим ученику вспоминать забытые знания. Более того: стиль, который возвращался к Шадраку, неизменно напоминал собственный стиль Танаки. Но самурай знал, что это просто невозможно! При этом Танака чувствовал, что независимо от умений Шадрака в прошлой жизни, его нынешняя подготовка окажется куда более солидной и безусловно затмит все бывшие достижения.
Вполне удовлетворившись качеством работы ученика, Танака неспешно поднялся и тихо выскользнул из своего прибежища. Шадрак же продолжал заниматься, не обращая внимания на мир вокруг себя. Сейчас он совершенствовал технику, включающую в себя перекаты, удары кулаком и простейшие удары ногами. Он всегда полностью концентрировал свое внимание на отрабатываемом приеме и в эти минуты окружающее переставало существовать. Когда он выполнял упражнения, время изменяло свой неустанный бег — мальчик даже не замечал его течения.
Внезапно что-то грубо заставило Шадрака вернуться к реальности. Это «что-то» тяжело хрустело по лесной подстилке. Шадрак прислушался и понял, что неизвестный гость направляется прямо к нему. Отшатнувшись от непонятного звука, он оглянулся в поисках укрытия. Молодой, неокрепший разум вполне сознавал пределы возможного; Шадрак чувствовал, что существо довольно грузное и движется очень быстро.
Еще мгновение... и гость выкатился на поляну прямо перед мальчиком. Это оказался полярный медведь. Двухсот фунтовая туша приподнялась на задних лапах, агрессивно оскалив зубы. Кремово-белая шкура была исполосована кровавыми следами недавних сражений. Было ясно, что такие раны мог оставить лишь другой такой медведь. Красные глазки с ненавистью уставились на Шадрака.
Мальчик замер: он не ожидал подобной встречи. Разум лихорадочно пытался отыскать выход из ситуации. Убежать он не сможет — Шадрак ясно понимал это: медведь легко догонит его. Атака также не принесет удачи, как, впрочем, и попытка усмирить огромного зверя. Медведь жаждал мести - и немедленно.
Когда зверь угрожающе бросился на него, стремясь вынудить его бежать, Шадрак внезапно почувствовал, что его разум разделился. С одной стороны, он сознавал, что находится в смертельной опасности; вкус страха буквально чувствовался на губах. Но было еще что-то: это нечто сейчас бушевало внутри мальчика, грозя всему своей неуемной силой и властью. До этого момента новое чувство просто дремало в нем - и вот сильные эмоции неожиданной лесной встречи впервые пробудили его к жизни.
Странное чувство было холодным и темным - Шадраку оно совсем даже не понравилось - но бороться с ним было невозможно. Оно было больше чем просто часть сущности Шадрака, больше его личности; оно полностью втянуло его в себя. Внезапная волна силы без остатка поглотила страх перед медведем, и Шадрак теперь с какой-то жалостью смотрел на презренное животное перед собой.
Он засмеялся; смех получился бессердечным и жутким. Потом Шадрак двинулся навстречу агрессивно вскинувшемуся мишке. В первое мгновение медведь отступил назад перед такой напористостью, но вскоре резкое ощущение боли заставило его зло рвануться вперед.
Глаза противников скрестились в немой дуэли. Еще недавно синие глаза Шадрака потемнели и с нечеловеческой силой погрузились внутрь медведя, вынудив его замереть на месте. Животное остервенело замахало передними лапами, но не осмелилось двинуться вперед. И тут Шадрак почувствовал, что какая-то злая его половина выскользнула из тела и коснулась медведя. Послышался агонизирующий рев - медведь развернулся и помчался прочь, повизгивая на бегу.
С трудом веря в спасение, Шадрак опустился на колени. Из глаз брызнули слезы. Он не имел ни малейшего представления ни о том, что только что совершил, ни о том, зачем он сделал это. Он просто знал, что на мгновение потерял контроль над собой. Страшное внутреннее раздвоение до сих пор ощущалось, но темная часть его разума уже снова спряталась в свое логово, и ее демонический хохот становился все слабее и слабее. Больше всего Шадрака озадачило то, что он любил животных и в глубине души чувствовал, что так было всегда.
Через некоторое время смущенный разум мальчика подсказал ему, что хватит стоять на коленях - пора возвращаться в деревню. Вечерело и погода постепенно ухудшалась. Шадраку захотелось поскорее вернуться к людям и поделиться с кем-нибудь своей историей - может, рассказать отцу обо всем, что произошло, - но он боялся, что его накажут за это, прогонят прочь. Терзаясь неясными ощущениями, он все-таки направился в сторону Киото.
Уже дойдя до моста через реку, он уловил треск сухих веток и с испугом поднял глаза, ругая себя за то, что покинул состояние дзан-син. Слишком поздно: мужчина уже заметил его.
В ужасе Шадрак затаил дыхание — это был тот, кого следовало избегать любой ценой, самурай Киото Горун Цзан. Сколько раз отец наставлял его относительно Цзана — и вот, пожалуйста, он проворонил встречу!
Мозолистая рука цепко взялась за плечо мальчика. Буси внимательно заглянул ему в глаза. Цзану было под тридцать; это значило, что он уже преодолел обычную черту продолжительности жизни самураев. Честное, открытое лицо Горуна вполне соответствовало его духу. Нос самурая был некогда перебит на дуэли чести; во все стороны от переносицы разбегались страшные шрамы. Одеяние не оставляло сомнений в том, что он был самураем: Цзан был весь затянут в доспехи-йорои, на боку у него висели пара мечей дайсе.
—Ты кто, мальчик? — сурово, но не сердито обратился к нему Цзан.
Шадрак в отчаянии оглянулся, тщетно надеясь убежать, хотя и чувствовал, что хватка самурая слишком крепкая, чтобы можно было вырваться. К горлу подступила тошнота — паренек еще не отошел от недавнего столкновения в лесу.
Шадрак раскрыл рот, чтобы ответить, но ни звука не слетело с онемевших от ужаса губ.
Глаза Цзана сузились. Он знал каждого жителя Киото, и кроме того, пацану не хватило бы сил прийти сюда из других мест — даже в Летнюю пору.
—Откуда ты, мальчик?
Но Шадрак лишь затравленно молчал.
Тогда Горун Цзан внимательно осмотрел чащу вокруг, надеясь увидеть родителей либо спутников мальчугана. Никого.
Нахмурившись, он вновь вперил взгляд в странного путника. Мальчик был родом не из Империи — это было очевидно при взгляде на разрез его глаз и общее сложение. Цзан знал о приказе Сёгуна относительно чужаков — их следовало уничтожать на месте.
Самурай был озадачен. Он был воином-ветераном, но никогда не убил человека просто так, хладнокровно, а этому мальцу и восьми лет не будет. И потом, он не был полностью уверен, что мальчик родом не отсюда, хотя и западной крови в нем определенно не было.
—Пойдем со мной! — приказал он, наконец приняв решение. С этими словами Цзан ухватил мальчика за загривок и повел его к деревне. Кто-то да должен знать, откуда малыш. Цзан относился к своим обязанностям всегда серьезно, но с умом, поэтому жители Киото стремились помочь своему господину. Редко когда самураю приходилось прибегать к своей власти.
Всю дорогу Шадрак даже не думал сопротивляться. Какое-то шестое чувство предупреждало его, что ведущий его самурай совсем не намерен шутить. Шадрак затаил дыхание, когда понял, что его ведут к дому Эканара. Закрыв в ужасе глаза, мальчик молился, чтобы Танака успел заранее увидеть приближавшегося самурая.
Танака действительно увидел гостей, но поступил совсем не так, как ожидал приемный сын. Когда Цзан распахнул двери и подтолкнул мальчонку вперед, Танака стоял посреди комнаты. Лицо его было совершенно бесстрастным. Сердце Шадрака разрывалось от надежды и отчаяния.
Цзан тут же узнал ронина. Высокая, худощавая фигура Танаки, его жилистое сложение не давали возможности ошибиться. Цзан знал, что, случись ему драться с Танакой, об искусстве владения мечом которого ходили легенды, и шанса победить у него не будет. Но тут Горун Цзан поразился внезапному открытию — Танака был не вооружен. Он был одет только в кимоно, и лишь его осанка — прямая, бесстрашная — говорила Цзану о том, что перед ним стоит человек, некогда бывший самураем.
Цзан сглотнул комок в горле и отпустил плечо Шадрака.
—Это ты Танака-сан? — спросил самурай Киото с едва заметным дрожанием в голосе.
—Да.
Возникла нервная заминка.
—Меня зовут Горун Цзан, я самурай этой деревни. Ты знаешь мои обязанности. Тебя следует казнить на месте.
—Понимаю, — глубоко и звучно откликнулся Танака. Мужчины скрестили взгляды. Цзан нервно облизал губы: перед ним стоял человек, слава которого в тысячи раз превосходила его собственную; человек, которого уважали и перед которым преклонялись все самураи. Вспомнив о своем долге, Цзан почувствовал, как его ноги ослабели. Он понимал, что должен сделать выбор между долгом и правдой, как в свое время это пришлось делать Танаке. Ронину следовало дать хотя бы шанс.
—Если ты принесешь извинения за свои бесчестные действия по отношению к Сёгуну и согласишься просить у него прощения, я оставлю тебе жизнь, — произнес он, наполовину вынув сверкающее лезвие своего катаны.
Прежде чем ответить, Танака намеренно долго обдумывал предложение Цзана.
—Мой долг перед Бусидо превосходит мою верность Сёгуну. Его действия и желания были низкими и недостойными. Таково было мое решение тогда, и я не отступлю от него сейчас.
С точки зрения самурая Танака произнес святотатственные слова. За них полагалась немедленная смерть. Ронин надеялся, что хотя бы его приемному сыну удастся сбежать. Сам же он ожидал лишь сверкающей стальной дуги и последней, острой боли.
Однако Цзан махнул пальцем и дослал катану обратно в ножны. Ронин прошел испытание
—Уважение, которое питают к тебе крестьяне, воистину достойно тебя, — произнес он. — Я бы пожелал тебе удачи, но, к сожалению, я не знаю о твоем присутствии в моей деревне.
Оба поклонились друг другу как равные, не спуская глаз с собеседника. Потом Цзан развернулся и вышел. Больше между ними дел не будет.

 

[Unagdomed]

Эния
Иесод Иецира
Желтая Школа
(Заколдованный лес)
Йихана с тоской засмотрелась в окно в поисках чего-нибудь, чем можно было бы занять свой разум. Густая лесная поросль ограничивала поле зрения, и дальше пятидесяти футов, куда ни глянь, чаща не просматривалась.
«Деревья, деревья — опять эти проклятые деревья! Будь проклята эта Школа, если она держит меня здесь!»
Легкий стук в дверь немного отвлек ее от грустных мыслей.
—Войдите, — пресным голосом произнесла она.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Филип. Это был мужчина средних лет как всегда с бесстрастным выражением на лице.
Ты уже встала? — с неодобрением спросил он. Йихана даже не соизволила обернуться лицом к гостю.
А тебе какое дело?
—Ребенок еще и дня не прожил, а ты уже перенапрягаешь себя. Тебе нужно отдыхать.
В реплике Филипа не чувствовалось ни грана заботы — он просто констатировал факт.
—Я не такая уж чахлая, как тебе кажется, — ледяным тоном отрезала Йихана. — Родам уделяют слишком много внимания.
Губы Филипа сложились в покровительственную усмешку:
—Как скажешь, Йихана.
Молодая женщина в изнеможении закатила глаза к потолку, но не ответила на укол: сейчас она уже хорошо разобралась в привычках этого Желтого Адепта.
—Что ты там высматриваешь за окном? — снова спросил Филип.
—Ненавижу лес. Терпеть не могу эти проклятые деревья.
—Тогда зачем ты на них смотришь?
—Потому что в этом проклятом месте больше не на что смотреть!
—О-о, мне кажется, Йихана, что жизнь отшельницы не для тебя. Медитация и оккультные науки — слишком пресная пища, не так ли?
Она обернулась, смерила его взглядом, а потом присела на низкий подоконник.
—Зато для тебя они — все. Логика и уединение — вот единственное, что тебя заботит. А на самом деле ты пуст: в тебе нет никаких стремлений!
—Именно это и проповедует наша Школа, хотя сама по себе логика внутренне ограничена, особенно в вопросах метафизики.
—Даже это утверждение звучит вполне логически.
Филип удивленно поднял бровь, однако спорить не стал: он понимал, что пререкаться с Йиханой бесполезно. Он обошел кровать с другой стороны, направляясь к детской колыбельке.
Фиона выглядит здоровенькой, — сообщил он, — хотя не очень похожа на свою маму.
—А-а, ребенок, — пробормотала Йихана. Филипа неприятно поразила горечь в ее голосе. — Наплевать мне на него, пусть хоть сдохнет.
—Что с тобой? Младенец просто чудесный.
—Это же девка, ты, кретин! — огрызнулась Йихана.
—Ну и что? Ох, забыл... Ты разочарована, потому что ожидала мальчика, как обещал тебе Бэл.
—Да, черт подери! Как могла получиться девочка? Я могу поверить в то, что Бэл бросил меня; но я не верю, что он мог соврать мне относительно ребенка. Ведь он совратил меня именно с этой целью! Бэл никогда и ничего не делает без серьезных на то причин, и его связь со мной была не ради удовольствия.
—В этом я нисколько не сомневаюсь, — произнес Филип и, не дожидаясь сердитых возражений Йиханы, добавил: — Что, тем не менее, оставляет тебе лишь две возможности. Либо Мастер Бэл заново воплотился в женском обличье, либо у ребенка совсем иная душа.
Йихана уставилась на него:
—Ты знаешь что-то, о чем не знаю я?
—Я знаю много того, чего не знаешь ты, — сказал Филип. — И не думай, что этот ребенок родился для твоего личного блага. Эта девочка повлияет на многих. А то, что она родилась именно у тебя, объясняется вполне определенной причиной.
—Какой?
—Необходимостью получить силу, конечно. Любое дитя, которое выживет у подобной матери, безусловно, вырастет очень сильным.
—Очень смешно, Филип. И откуда ты почерпнул эти так называемые сведения?
—Я Адепт. В моем распоряжении есть средства, которые тебе недоступны. Могу совершенно точно сказать тебе, что эта девочка — совсем не та душа, о которой ты думала.
Лицо Йиханы побагровело от гнева.
—Кто же она, дьявол ее побери?
—Это мы увидим позже, — покровительственная улыбка вновь появилась на губах Филипа.

 

[Unagdomed]

Тот, кто смотрит наружу,—спит; тот, кто смотрит внутрь, — бодрствует.
— К.Г.Юнг
Планета Теллюс
Малкут Асийский
Ниппонская империя
11-й год правления
32-го Сёгуна (3 года спустя)
Шадрак спрятал лицо и свернулся клубочком. Он был вне себя от испуга и отчаяния и совершенно не представлял, где находится. Вокруг было темно и холодно, пола под ногами не было. Настоящая преисподняя.
Он слышал, как кто-то раз за разом повторяет его имя. Мальчик знал, что заблудился, и зовущий пытается его вернуть. Это был один и тот же голос: женский, мягкий и печальный. Как ему хотелось ответить на призыв! — но он не знал, откуда доносится голос. Казалось, что он исходит отовсюду.
Шадрак пристально вглядывался во мрак, но ничего не видел; наконец, он впервые заметил ту, что звала, — и ему больше всего на свете захотелось быть сейчас с ней. Ее длинные черные волосы восхитительно обрамляли прекрасное лицо. Темно-карие проникновенные глаза внимательно всматривались в глаза Шадрака. Он сразу почувствовал свою связь с этой женщиной. Ее образ слегка дрожал, будто доходил сквозь тысячу разных измерений.
Вот она протянула к нему руку. Не задумываясь о последствиях, мальчик тут же ответил взаимностью. Он чувствовал, что это шанс к спасению, и был готов поставить на карту все. Их руки сплелись, и Шадрак тут же ощутил объединяющие волны гармоничной энергии. Их вибрации в точности совпадали друг с другом.
Мальчик сознавал, что поднимается все быстрее, быстрее, уносясь из жестокого мира, который остался внизу. Он понимал, что возвращается домой. В голове пронеслись образы красивейшего плана, раскинувшегося под аметистовыми небесами. Теплая волна наслаждения прокатилась по всему телу. В голове толпились чьи-то воспоминания: вот высокий мужчина с пятиконечной звездой на груди. Еще немного — и он вспомнит все; Шадрак знал, что все это очень важно.
Внезапно его уши чуть не оглохли от пронизывающего визга. Острые когти впились в ноги мальчика и стали отчаянно тянуть его вниз. Оттуда, снизу, к Шадраку поднимался леденящий холод; на миг он оцепенел, распознав в когтях темную часть самого себя. Она, эта темная часть, не даст ему уйти — он принадлежал ей. Надежды на спасение не было.
Страшное создание рвануло сильнее. Шадраку казалось, будто десяток здоровых мужчин держит его за ноги. Онемевшие пальцы разжались, и его рука начала выскальзывать из руки женщины. Он посмотрел наверх. В глазах женщины светилась невыразимая печаль. Прежде чем их руки разделились, Шадрак успел послать ей взгляд, полный любви и понимания. В следующий миг он уже мчался вниз, навстречу року. Тьма вокруг становилась вязкой; казалось, еще немного, и он задохнется во мраке. Бессильно крутясь, Шадрак сопротивлялся, как мог, пытаясь сделать драгоценный глоток воздуха.
Удар о землю был ошеломляюще сильным. Тело мальчика выгнулось, спазм швырнул его с кровати на пол. Шадрак не мог даже вдохнуть.
Свернувшись, он залился слезами, размышляя о том, что только что утратил.

Танака и Шадрак стояли на лесной поляне, где обычно проходили их занятия. Самурай оглядел своего ученика с ног до головы и остался доволен, хотя виду не подал. Предложенная Эканаром особая диета с белками и углеводами давала о себе знать: парень постепенно обретал впечатляющее атлетическое сложение. Шадрак уже обрел солидную физическую силу, частично благодаря работе в кузнице Йориэ Сайто, частично — в результате каждодневных занятий физической подготовкой.
Танаку беспокоило другое — состояние мальчишечьего разума. Шадрак редко проявлял чувства радости или удовольствия, его больше интересовало лишь укрепление тела и разума. Кроме того, что-то определенно угнетало мальчишку, но Танака все не мог вызвать приемного сына на откровенный разговор. Помимо Танаки, которого Шадрак считал своим отцом, а также Эканара, Сайто и Сашки, мальчик избегал встреч с другими людьми. Чувствуя свое отличие от других, он словно жил в сильном страхе перед чем-то.
Танака прогнал от себя назойливые мысли и вернулся к окружающему. Для такого старого воина, как он, детские проблемы казались слишком сложными.
— Ты добился достаточно глубокого понимания основных движений, которые я тебе показывал, — сообщил он Шадраку. — Теперь, когда ты покинешь деревню, у тебя будет преимущество перед твоими соперниками — преимущество, которое я использовал многие годы. Каждый самурай знает искусства иайдзютсу и дзюдзюцу. Первое из них — это искусство рисования мечом; в нем самурай наносит удары, словно рисуя клинком. Второе — искусство мягкости. Это искусство защиты, оно состоит из захватов, бросков, а также предусматривает использование смертельных точек на теле. Я же научу тебя третьему искусству, которым не владеет ни один самурай в Империи. Это искусство простолюдинов. Называется оно каратэ — путь пустой руки. Свое название оно получило потому, что человек, не имеющий оружия, считается беззащитным. Ты станешь каратэ-ка и тоже будешь казаться таким беззащитным, однако твое тело превратится в смертельное оружие.
Шадрак внимательно слушал учителя с широко раскрытыми глазами.
—Но прежде чем я научу тебя хорошо владеть моим собственным стилем, представляющим собой сочетание трех упомянутых искусств, я хочу, чтобы ты поклялся, что никогда не станешь использовать свое умение против кого бы то ни было, пока будешь моим учеником. Я вполне понимаю, что, когда ты отправишься в мир искать свою судьбу, тебе придется применять его, — но до того пообещай мне то, о чем я сказал. Запомни: отличительными признаками настоящего воина являются скромность, воздержание и невозмутимость.
—Я не подведу тебя, сэнсэй.
Танака молча всмотрелся в лицо ученика, потом кивнул.
—Тогда начнем с первого и основного урока: равновесия. Без этого важного компонента движения, которые ты уже изучил, совершенно бесполезны.
Самурай внимательно наблюдал за реакцией ученика. Ему нравилась его стойка — уверенная, без выкрутасов. Казалось, Шадрак понимал, что урок будет трудным, и принимал происходящее без слова возражения.
Урок продолжался более пяти часов. Прежде всего Танака показал приемному сыну, как быстро отступить, полностью сохранив равновесие для последующей контратаки. Это оказалось довольно болезненно — после демонстрации приема Танака по-настоящему атаковал мальчика, чтобы проверить, как он усвоил объяснение. Он не сделал никакой поправки на возраст Шадрака, так что атаки его были настолько же сильными и молниеносными, как и в настоящем бою. Нанося удары, он не концентрировался на них, чтобы не причинить мальчику серьезного ущерба, хотя синяки и царапины все равно получались приличные.
Именно столь трудный путь обучения, который избрал Танака, способствовал быстрому прогрессу Шадрака. После нескольких сильных тычков юный воин почувствовал, что его желание изучить технику стало весьма сильным, а уже через двадцать минут он овладел основами движения. Теперь ему почти всегда удавалось избегать яростных атак Танаки. Иногда он замечал брешь в обороне учителя и даже успевал нанести контрудар, повергая самурая в изумление.
Несмотря на крайнюю осторожность в оценках, Танака был просто потрясен скоростью, с которой Шадрак усваивал приемы и техники. Эта его способность была просто невероятной — и все равно Танаке казалось, что все происходило чисто инстинктивно.
Потом Танака принялся учить мальчика сохранению равновесия при атаке. Он показал Шадраку, как, используя только силу ног, прыгнуть вперед и с большой дистанции сбить соперника и как сохранять равновесие во время прыжка, чтобы быть готовым к контратаке. Танака настолько быстро отступал, что Шадрак никак не мог приблизиться к нему на нужное расстояние. Он попытался было сократить разрыв между ними, но хорошо держать равновесие ему не удавалось, и самураю ничего не стоило сбить его с ног. Несмотря на то что мальчик до самого конца урока так и не смог нанести хотя бы один удар учителю, Танака остался доволен его успехами.
— Надеюсь, теперь ты начинаешь понимать значение равновесия, — серьезно сказал Танака в конце занятия. — Это корень, основа всего в мире будо-кай и за его пределами.
После этого самурай показал Шадраку искусство тай-сабаки: избегания нападения противника за счет ухода с линии атаки. Он до предела испытывал скорость, с которой Шадрак мог уклоняться от удара в ту или другую сторону. Если мальчик двигался слишком быстро, Танака догонял его и наносил удар; поражение наступало и тогда, когда движение запаздывало. Однако, как и прежде, Шадрак понимал, что только тяжелая подготовка и непрерывные занятия помогут ему довести свое умение до совершенства.
В течение последнего часа Танака научил его, как использовать стойку и положение бедер для того, чтобы нанести сильный удар. Это умение также зависело от способности сохранять равновесие положения тела; самурай заставил мальчика отрабатывать технику, используя в качестве цели стволы деревьев. Если в момент контакта со стволом равновесие не было идеальным, сила удара возвращалась обратно в тело и прием получался слабым. Зато при правильном выполнении сила удара проходила сквозь тело Шадрака в землю и тут же возвращалась обратно, так что удар в цель получался двойным. Чтобы тело правильно пропускало энергию, Шадрак должен был на долю секунды напрячь мышцы точно в момент удара. Это называлось киме. Танака рассказал мальчику, что иной раз для того, чтобы овладеть этим умением, нужна целая жизнь.
К концу занятия Шадрак едва держался на ногах. Танака похвалил его, похлопал по спине и тут же превратился из сэнсэя в отца.
Они вместе отправились домой, разом прекратив все разговоры о боевом искусстве.

Эканар затаил дыхание и улучил момент, чтобы насладиться созерцанием природы. Лес был совершенно тих, будто вымер. Легкая снежная пороша, укрывавшая землю, в дневных лучах казалась богатым разноцветным покрывалом. Солнечный диск слабо просвечивал из-за тонкой туманной дымки и казался огромным раздувшимся мутным шаром. Эканар набрал полную грудь морозного воздуха и во весь голос рассмеялся.
—Как чудесно!
—Что чудесно? — спросил запыхавшийся Шадрак, удивляясь, как старику удается так быстро идти вперед.
Эканар покачал головой.
—Разве тебе не интересно, отчего люди так быстро начинают скучать?
—Я лично никогда не скучаю! — заявил Шадрак, гордясь своим пусть маленьким, но достижением.
Мудрец ласково поглядел на него.
—Это потому, что ты не такой, как все. Ты не так сильно утратил ощущение мира, как остальные. Беспокоясь о всяких мелочах собственной жизни, они утрачивают возможность наблюдать красоту вокруг себя. Они забывают о том, что божественны!
—Кажется, я понимаю, — неуверенно произнес Шадрак. Эканар улыбнулся. Что бы ни заявил Шадрак, он не был уверен, будет ли это реакция десятилетнего мальчика или ответ кого-нибудь постарше. Внутри этой юной головки скрывалась явно не одна личность.
—Всегда помни, что переживать и заботиться — это правильно, только никогда ни о чем не нужно волноваться. Как ты считаешь, есть ли что-нибудь наихудшее, что может произойти с тобой?
Поскольку Шадрак задумчиво молчал, мудрец решил продолжать.
—Я скажу тебе! — воскликнул он так, будто собирался открыть невесть какую тайну. — Самое худшее — ты умрешь! Ну и что тут плохого? Все равно ведь придется родиться снова!
После небольшой паузы Шадрак ответил:
—Это неправда.
Мудрец изумленно развернулся.
—Как это неправда? Конечно, правда!
—Может быть, это правда для других, но не для меня. Мальчик говорил так уверенно, что Эканар не знал, как возразить.
—Что ж, возможно, ты прав, парень, — наконец произнес он, — у тебя весьма непростая карма. В действительности я ничего об этом не знаю, но если судить по тому видению, которое явилось твоему отцу перед тем, как он нашел тебя, то я более чем уверен: твоя душа зависит от твоих собственных деяний.
Какое-то время Эканар молчал, потом заговорил снова:
—Но я расскажу тебе кое-что. Какой бы ни была твоя судьба, я не знаю ни одного другого человека, кроме твоего отца, который лучше него подготовил бы тебя к грядущим испытаниям.
—Или тебя, — добавил Шадрак.
Эканар улыбнулся.
—Кто знает, может, и это правда.
—Как получилось, Эканар, что ты так много знаешь? Мудрец захихикал.
—Ох! Это все из-за моего любопытства, молодой человек. И благодаря тому, что я постоянно искал приключений. Я слишком люблю этот мир!
—Ты всегда был мудрецом?
Эканар посмотрел вниз, на своего ученика. В глазах его внезапно появилась грусть.
—Нет. Однажды мне пришлось стать мудрецом. Приняв это решение, я повернулся спиной к знанию иного рода.
—Магии? — спросил Шадрак, весь загоревшись догадкой. Эканар вновь изумился. Ум и поразительная интуиция Шадрака часто смущали его. Даже язык этого ребенка был недетским.
—Да, магии.
—Где ее можно изучать? — почти шепотом спросил Шадрак.
—В Империи — нигде, — засмеялся Эканар, делая вид, что не понял серьезности вопроса. — Это было далеко на Западе, недалеко от моей родины. Однако я отвернулся от Школы Тайн — а заодно и от женщины, которую любил.
—Почему ты так сделал?
—Для одиннадцатилетнего ты задаешь слишком много вопросов.
—Если верить отцу, я могу быть любого возраста, — напомнил ему Шадрак.
—Да уж, прямо сто одиннадцать! — проворчал Эканар.
—И все-таки, почему ты ушел? Мудрый старик вздохнул.
—Мой характер не подходил для жизни в Храме. Эмоциональная отвлеченность приходила ко мне с трудом; кроме того, я любил и сейчас люблю — выпить кружечку эля. Я стремился к знаниям ты же знаешь, в Храм кого попало не принимают, — но отказаться от всего остального мира было выше моих сил. Посвященные живут в полном уединении.
—Ты жалеешь о своем решении?
Эканар замолчал, раздумывая над вопросом.
—Да... наверное, да. За время моих путешествий я стал достаточно мудр, хотя никогда не слыл великим мудрецом. Знаешь, на Западе меня бы считали слишком молодым, чтобы быть мудрецом. И при этом я не нашел тех ответов на великие вопросы, которые всегда искал: зачем мы здесь? В чем наше предназначение?
—Знакомые вопросы, — хмыкнул Шадрак.
Они постояли молча, прислушиваясь к пению ветра в кронах деревьев. Эканар явно боролся с желанием сказать что-то или промолчать. В итоге он принял решение.
—Есть одна женщина. Она живет в лесу совсем одна, меньше чем в пяти милях к северу. Иногда она приходит в деревню, чтобы запастись провизией и прочим.
—Я знаю ее, — бросил Шадрак.
—Так вот, оказывается, у нее есть талант, которым владеют совсем немногие.
Шадрак нахмурился, потом с облегчением прочел подсказку на лице старика.
—Второе зрение!
Эканар торжественно кивнул и тут же оглянулся по сторонам, чтобы проверить, не слышал ли кто.
—Смотри, чтобы никто не узнал об этом. Сёгун убил бы ее как колдунью. Может быть, она сможет помочь тебе.
Шадрак печально покачал головой.
—Я день и ночь мечтаю о таком человеке. Я не знаю ее, но мне кажется, что стоило бы познакомиться.
—Как она выглядит?
—Это темноволосая женщина с добрыми карими глазами. Во сне она присматривает за мной, чтобы меня не унесли демоны. Как ты думаешь — может, она моя мать? Она очень красива.
Эканар на миг задумался.
—Может, она действительно твоя мать. Так это или нет, мне кажется, она знает ответ на вопрос, кто ты такой; и потому она может быть твоим самым полезным союзником.
—Значок! Я забыл о значке! Я видел его раньше, только не помню, где!
—Что за значок был у нее?
—Серебряная звездочка!
—Сколько... сколько лучей было у звезды? — на лице Эканара отразилось крайнее волнение.
—Пять.
—Сколько лучей было наверху?
Теперь мудрец был совсем бледным от напряжения, голос его дрожал. Шадрак видел, насколько важен для него ответ на вопрос.
—Только один.
Эканар с облегчением перевел дух.
—О боги, спасибо и за это!

 

[Unagdomed]

Мир полон страданий. Рождение — это страдание; дряхление — это страдание; болезни и смерть — тоже страдания. Встретиться с ненавистным человеком — страдание, разлучиться с возлюбленным — тоже страдание; тщетно стремиться к удовлетворению собственных потребностей — и это страдание. В действительности жизнь, которая несвободна от желаний и страстей, всегда связана со страданием.
— Доктрина Черной Школы
Эния
Иесод Иецира
Заколдованный лес
Джаад приник к дереву, подтянув колени к подбородку. Он потрогал вздутую царапину слева на лице и поморщился. Слез больше не было, однако боль все не проходила. Она никогда не проходила.
Бесформенные элементалы мучили его своими бесконечными пируэтами вокруг. Он всех их ненавидел. Иногда они толкались и щипали его, в другой раз пытались придавить его к земле, всегда насмехаясь над его беспомощностью. Они были изменчивы, как ветер, и этим напоминали Джааду его отца Мендаса. Поэтому-то он и ненавидел их.
Он мог видеть Мендаса: отец сидел у костра, полностью погрузившись в раздумья, а его товарищи весело танцевали вокруг огня. У отца не было никаких радостей; это значило, что их не будет и у Джаада. Некоторые из сообщников Мендаса были добры к нему, но большинство просто издевались над его положением — Джаад был слабоумным от рождения. Он поискал пальцами вмятину на голове. Она казалась отвратительным родимым пятном, но на самом деле это был след от рукоятки отцовского кинжала. Вот почему он стал таким, думал про себя Джаад, из-за того удара теперь каждый взрослый и каждый ребенок смеется над ним.
Один гном особенно мерзкого вида ехидно захихикал в лицо Джааду. Черный и блестящий, словно облитый нефтью язык почти касался мальчика. Джаад со злостью хлопнул гнома рукой, потом принялся швырять в него камнями, чтобы отогнать противного уродца, но тот с хохотом ускакал в лес, а на его месте появилась пара гномов побольше. Он слышал, как гномы шепчутся у него в голове — шепот казался болезненно громким. Позже явились и другие голоса. Джаад в отчаянии зажал уши руками, пытаясь избавиться от назойливого шума, но бесплотные твари все так же дразнили его и не давали покоя. Их хор даже перекрывал шум леса.
Тогда мальчик закрыл глаза, а когда вновь открыл, гномы куда-то подевались. Вместо них перед ним стояли двое мальчишек из их лагеря.
—Эй, здесь сидит кретин Джаад! — громко крикнул один. Через несколько секунд вокруг Джаада собралась целая толпа злорадствующей детворы.
—Придурок! Придурок! — дети пустились в дикий хоровод вокруг больного мальчика, попутно собирая подходящие палки и камешки.
Джаад попытался убежать, но его со смехом втолкнули обратно в круг. Испуганно и затравленно наблюдал он черными угольками глаз, как подгоняемые заводилами дети все быстрее и быстрее скачут вокруг него. Вдруг все сорванцы разом набросились на Джаада, молотя его ногами, кулаками, камнями и палками. Бедняга скрутился в клубочек, стараясь закрыть голову и тело, а кулаки попадали ему по ребрам, по спине, разбили в кровь затылок... Джаад вскрикнул и заревел, однако это не остановило ораву мучителей. Словно обезумев от своей власти над ним, дети продолжали избиение, стараясь посильнее изувечить Джаада. Потом они расскажут обо всем родителям и довольно посмеются вместе с ними.
Вдруг раздался предупреждающий возглас: «Мендас идет!» — и нападавшие бросились врассыпную. Кое-кому из них не удалось убежать, и Мендас в ярости набросился на остатки злобной детской оравы, тумаками разгоняя негодников.
—Ублюдки! Держитесь подальше от моего сына! — ревел разгоряченный выпивкой отец Джаада.
Побросав палки и камни, дети покинули поляну и направились обратно в лагерь. Мендас некоторое время преследовал обидчиков, потом вернулся к избитому сыну. Глаза отца все еще полыхали яростным огнем, дыхание после погони было бурным и прерывистым. Он остановился перед Джаадом, который все еще лежал, свернувшись. Сквозь разодранную одежду проступали синяки и ушибы, царапины наливались багровым.
Мендас протянул руку:
—Пойдем, сынок, я отведу тебя обратно.
Голос Мендаса, как всегда, был грубым и лишенным какого бы то ни было тепла. Джаад всхлипнул, но даже не пошевельнулся.
—Вставай, Джаад. Пойдем.
Никакой реакции.
—Джаад, черт тебя дери! Ну-ка поднимайся! — теперь в голосе Мендаса слышалась угроза. Джаад попытался отползти подальше, но наткнулся затылком на ствол дерева.
Мендас снова зашелся от ярости; казалось, это единственное чувство, которое существует в нем всегда.
—Нет, черт возьми, ты пойдешь со мной!
Джаад жалобно заскулил и забарахтался, сопротивляясь. Сапог Мендаса обрушился на живот мальчика, оборвав дыхание. Мендас ослабил хватку, и Джаад повалился на землю. Боль в животе не давала плакать, и он с хрипом свернулся на боку, пытаясь сделать глоток воздуха.
Мендас с испугом наблюдал за тем, что он сделал с сыном. Всегда так получалось. Он никогда сознательно не желал зла своему ребенку, но так выходило всегда. Он со стыдом вспомнил ночь, когда родился Джаад, — тогда он впервые ударил сына. Чувство вины несколько пригасило ярость.
Мендас всмотрелся в лицо Джаада: его черты были странно ястребиными, не такими, как в роду у него или его жены. Особенно непривычными были черные, как угольки, глаза сына. Несмотря на это, в Джааде угадывалось некоторое сходство с его матерью Тарой. Именно за это сходство Мендас любил сына — и одновременно ненавидел его, потому что рождение Джаада привело к смерти матери.
—Пойдем, Джаад, — наконец вздохнул он. Сейчас тон Мендаса был необычно мягким, почти ласковым.
Джаад не пошевельнулся. Он был пугающе неподвижен. Может, мертв? Мендас разглядывал мальчика со смешанным чувством любви, ненависти и жалости.
—Не хочешь? Так подыхай здесь! — рявкнул Мендас. — Сам зализывай свои раны!
Он развернулся и направился обратно в лагерь, как всегда, предоставив Джаада самому себе. Через пару мгновений элементалы снова закружились над мальчиком.

Эния
Заколдованный лес
Спала Фиона очень беспокойно. Ее девятилетний разум изо всех сил боролся с ночным кошмаром; бурно дыша, девочка сопротивлялась невидимым демонам. Она каталась по смятым простыням, и душный, влажный воздух плохо освещенной комнаты своей липкой рукой сдавливал гортань, не давая нормально вдохнуть.
Преследовавшие ее видения никогда не встречались ей в реальной жизни. Они принадлежали иному плану, находившемуся очень далеко от Энии, — Клиппот. Страх неотступно преследовал Фиону, когда она то пробуждалась от жуткого сна, то вновь погружалась в него. Сцены чужой жизни мучили ее, хотя девочка ничего не могла знать о кошмарных событиях.
Сейчас она стояла у Розового круга, наблюдая, как из его центра повсюду расползается тьма. По другую сторону круга стоял темноволосый мужчина с ястребиными чертами лица. Фиона знала, что обязательно должна спасти этого человека от тьмы; она чувствовала неразрывную связь между собой и ним. Тогда она скрестила руки на груди и упала в самый источник тьмы. Ледяные пальцы холода жадно охватили ее, кривые когти принялись рвать ее плоть... Фиона жалобно вскрикнула, и вопль ее пронесся по всей спальне. Внезапно девочка проснулась. Широко распахнув глаза от страха перед недавним кошмаром, она задыхалась и чувствовала, как холодный пот струится по телу.
Невидимые губы прижались к ее лбу горячо и ласково, хрипловатый женский голос прошептал ей на ухо: «Когда-то ты была моим ребенком — и ты снова будешь моей».
Фиона кубарем вылетела из кровати и больно упала на пол. Она попыталась дрожащими руками зажечь масляную лампу, но не совладала с собой. Лампа покатилась на пол и разбилась; осколки стекла усеяли дощатый пол. По комнате пополз густой запах тяжелого парафинового масла.
Фиона спрятала лицо в ладонях и зарыдала. Ее юный разум был неспособен ни понять, ни объяснить жуткие ночные впечатления. Она чувствовала, что не в состоянии жить с этими ужасными мыслями, и одновременно боялась, что они ее покинут. Она чувствовала, что эти образы неотъемлемо принадлежат ей. Каким-то образом они давали ей ключ к ответу, кто же она такая, — несмотря на малый возраст, Фиона обладала неким врожденным знанием. Во-первых, она знала, что не принадлежит тому миру, в котором живет сейчас. Желтая Школа была для нее чужой; уже в свои девять лет девочка взбунтовалась против идеи эмоционального воздержания и недеяния. Эти принципы шли вразрез абсолютно со всем, что казалось ей правильным. И еще была мать, которую Фиона ненавидела всем сердцем, — она была уверена, что они оказались родственниками абсолютно случайно, в результате злой шутки судьбы.
Грустные перипетии жизни толкнули Фиону на хорошо протоптанную дорожку жалости к себе. Как все несправедливо вокруг! Она нигде не находит понимания. Нащупав осколок лампы, она изо всех сил швырнула его в другой конец комнаты. Внезапный переход от жалости к ярости вызвал дрожь в маленьком теле. Темная волна ярости вздымалась все выше, черные мысли завладели разумом, заставляя безумно колотиться сердце. Вот уже все тело трепещет от бушующего в крови адреналина — но ярость не думает останавливаться! Фиона испытывала жгучую ненависть к своим снам, к Желтой Школе, к гадкой дрянной матери. Как она их всех ненавидела!
От гнева ее побагровевшее лицо исказилось. Фиона схватила кусок стекла и что было сил сдавила его в кулачке. Острая боль не вызвала у нее даже слабого стона; она продолжала сжимать осколок, пока запястье не окрасилось струйкой крови. Припадок ярости все не проходил. Теперь девочка билась в конвульсиях, истерично трясла головой, чувствуя, что дышать становится все труднее. Мысли бестолково суетились в голове, но, несмотря на эту сумятицу, она чувствовала, что готова убить кого-нибудь — прямо сейчас. Каждый раз, когда с ней случались подобные припадки, она молила бога, чтобы в комнату не вошла мать: в такие минуты Фиона, не раздумывая, убила бы ее. Эта безумная ярость как будто приходила к ней из другой жизни; она была такой сильной, что Фиона совсем не могла контролировать себя. Сама не зная откуда, девочка знала: эту ярость вызывают те высокие камни из сна. Пугающие события прошлого непоправимо ранили ее психику.
Фиона была достаточно взрослой, чтобы понимать: эти события уже происходили в ее предыдущей жизни — жизни, в которой она не была пленницей Желтой Школы. Невзирая на все кошмары и ужасы, она очень мечтала о том, бывшем существовании. Там она была бы свободна от матери и ограничений, накладываемых Школой!
Она заставила себя сосредоточиться на боли, чувствуя, что без этого она будет впадать во все большую ярость, пока, возможно, не обезумеет, и тогда... Сама мысль о том, что произойдет «тогда», наполняла ее печалью. Девочка понимала, что, несмотря на всю ненависть к матери, убийство будет совершенно неверным поступком.
Понемногу ярость утихла, сердце перестало тяжко бухать в груди и застучало ровно, спокойно. Фиона глубоко вздохнула — и скривилась от пронзившей руку невыносимой боли. Она так сильно сжала кулачок с осколком, что побелели костяшки пальцев. Фионе едва удалось разжать руку. Стекло оставило на ладони глубокие порезы. Она принялась осторожно вытаскивать его. В последний момент она резко вдохнула, чтобы уменьшить боль. Теперь она не могла даже пошевелить рукой: казалось, ладонь превратилась в одно огромное пульсирующее сердце, утыканное кучей булавок.
Она сосредоточилась и применила один из обезболивающих приемов, которым обучил ее Филип. Фиона не собиралась поддаваться боли — она никогда не поддавалась, никому и ничему. Используя Третий глаз, она мысленно увидела, как уменьшается приток крови к руке. Постепенно кровотечение прекратилось, боль начала уходить. Впервые с момента пробуждения девочка ощутила, что может управлять собой. Чтобы окончательно вернуть себе равновесие, ей потребуется начертить защитную пентаграмму. Что ж, она уже умеет это.
Внезапно в затылке сильно защипало. Фиона поняла, что за ней наблюдают. Она быстро оглядела комнату, которая теперь уже была залита кровавыми солнечными лучами. Никого и ничего, ни в физическом, ни в астральном измерении. Странно. Она чувствовала, что ощущение не уходит. Фиона медленно обернулась к окну.
Увидев существо, она задохнулась от неожиданности. Это был черный и гибкий зверь, чем-то напоминавший пантеру. Острые зеленые глаза светились разумом, узкие щелочки зрачков, казалось, пронзали насквозь. Страха Фиона не почувствовала, однако не знала, что и делать: животное выглядело магическим и явно очень сильным. Даже в сказках, которые ей рассказывали Адепты, ничего не говорилось о подобных животных.
Кошка внимательно наблюдала за девочкой. Мощный хвост упруго метался туда-сюда. Какое-то время Фиона с беспокойством размышляла, не считает ли кошка ее своей добычей; однако взгляд животного говорил о чем-то другом. Что именно скрывалось за изумрудными искрами, Фиона прочесть не могла — только видела искреннюю привязанность в глубине зрачков. Фиона подошла к окну и приложила ладошку к стеклу. Кошка также шагнула вперед и легко поскребла когтями стекло со своей стороны. Фиона обрадовалась такому знакомству и с удовольствием вслушивалась в доносившееся из-за стекла миролюбивое урчание.
Чувство огромной радости заполонило Фиону; на краткий миг она почувствовала себя совершенно счастливой. Она редко испытывала это чувство, но каждый раз это было очень приятно — будто ее светлая часть победно поднимается вверх после заточения в глубинах мрачного озера. Желтая Школа не приветствовала подобные эмоции, но для Фионы ощущение счастья было самым естественным. Она не могла даже описать это чувство, но поступать иначе, подавлять его в себе было выше ее сил. Даже понимая это, девочка не могла найти слов, чтобы описать свои переживания Филипу. Он понимал лишь логику, а потому был склонен не обращать внимания на объяснения Фионы, списывая все на впечатлительность юного возраста.
Зверя Фиона рассматривала стрепетом и восхищением. «Филип ничего не знает, — рассуждала она, — как и все остальные. Они только делают вид, что мудрые. Вся Желтая Школа ничего не знает!» Теперь, глядя на прекрасные формы большой кошки, она чувствовала, что права. Ни один Желтый Адепт не смог бы даже достойно оценить это зрелище.
Вдруг дверь в комнату с треском распахнулась, и Фиона вздрогнула от неожиданности. Вошла Йихана. Черная кошка сердито рыкнула и одним прыжком исчезла. Йихана даже не успела ее рассмотреть.
—Что это было, черт возьми? — сердито напустилась она на дочь, подбегая к окну. За стеклом ничего не было, если не считать корявых древесных стволов.
—Белка, Йихана, — не скрывая сарказма, ответила Фиона. Ехидству она научилась у своей матери.
Йихана развернулась и залепила дочери пощечину. В глазах Фионы блеснул мстительный огонек, но девочка не доставила матери удовольствия созерцать, как она морщится от боли.
—Я спрашиваю, что это было? — требовательно повторила Йихана, подозрительно сузив глаза. — Я не рассмотрела толком, но кажется, однажды я видела что-то похожее.
Фиона улыбнулась, заметив в глазах матери беспокойство.
—Кажется, мама, ты разволновалась.
Новая пощечина сбила Фиону с ног. Девочка упала прямо на осколки лампы, сильно порезавшись в нескольких местах. В уголке рта появилась капля крови.
—Никогда больше не называй меня так! — крикнула Йихана. — Может быть, детка, я и родила тебя, но у нас с тобой ничего общего!
Женщина сердито склонилась над дочерью. Фиона окаменела, когда лицо матери оказалось в каком-нибудь дюйме от ее лица: во время приступов ярости Йихана выглядела так же ужасно, как те создания из ночных кошмаров. Девочка не осмелилась даже шевельнуться, хотя битое стекло все глубже и глубже впивалось ей в спину.
—Я не боюсь этой твари, — шипела ей в лицо Йихана, — потому что как-то раз она спасла мне жизнь. Может, она вообще явилась, чтобы напасть на тебя! Поверь мне, детка, мне нечего бояться этого зверя!
Слова матери больно ранили Фиону, гораздо сильнее, чем осколки. Ведь если животное однажды спасло жизнь матери, было ее союзником — значит, оно, безусловно, было врагом Фионы! Это значило, что все, что она чувствовала, стоя у окна, было надуманным — просто фантазией. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться от чувства большой и внезапной потери. На миг она все-таки утратила контроль над собой и по щеке скатилась одинокая слезинка. Нескрываемое удовлетворение на лице матери резануло Фиону по сердцу.
Наконец Йихана поднялась.
—В наказание за твою наглость ты сегодня не будешь ни с кем видеться. Останешься в комнате.
Фиона открыла было рот, чтобы возразить — наказание значило, что она пропустит занятия с Филипом, — но остановила свой порыв. Она понимала, что Йихана прекрасно знает об этом, потому и выбрала столь жестокое наказание. Йихана специально ограничивала занятия дочери по боевым искусствам и магии, зная, как сильнее всего уязвить нелюбимое дитя. Победно ухмыльнувшись, Йихана вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
Фиона поднялась с пола и, кривясь от боли, начала вытаскивать осколки стекла из бока и спины. Она глубоко дышала, надеясь хоть как-то усмирить приближавшуюся ярость. Девочка научилась чувствовать, когда именно возникнет припадок гнева: ощущение было таким, будто стоишь на краю пропасти. Один шаг — и она полетит вверх тормашками в черную бездну.
Она села на кровати, разглядывая израненную руку. Порезы оказались глубокими и все еще кровоточили, хотя и не так сильно, как раньше. Чуть позже она попытается залечить раны при помощи магии, но сейчас ее разум был слишком растревожен, чтобы сконцентрироваться. Филип не уставал повторять, что необходимо учиться сосредоточению, уметь управлять своими эмоциями, только душа Фионы не настолько подходила к окружавшему девочку враждебному миру, чтобы хорошо справляться с подобной задачей.
Одним из способов шагнуть назад, подальше от пропасти, было глубокое и сильное дыхание — но даже оно сейчас не помогало. Фиона колебалась на самом краю; казалось, будто стремление упасть вперед, в объятия ярости, и желание бежать от припадка стали равны по силе. Девочка тихо присела и стала пристально вглядываться внутрь себя. Постепенно в ее разуме начал формироваться некий образ. Ярость усилилась, и Фиона как-то сразу поняла, что образ и является фокусом снедавшей ее ярости.
Тогда, схватив дрожащей рукой карандаш и бумагу, она принялась рисовать сердитыми, резкими штрихами. На листе возникли двое мужчин. Ястребиные черты придавали им определенное сходство. Первый, черноволосый и черноглазый, смотрел остро, но немного смущенно. Лицо его было испещрено шрамами, отвратительная родовая отметина на лбу выглядела, словно застарелая рана. Второй был поменьше ростом. На нем были странные доспехи, на боку висела пара мечей: вакидзаси и катана. Глаза у него были светлыми — настолько, что карандаш не мог передать их точный оттенок.
Закончив рисовать, Фиона почувствовала, что вся взмокла от пота. Девочка загнанно дышала, разглядывая получившиеся портреты. Они вызывали в ней глубокие чувства. Она почему-то знала, что нарисовала реально существующих людей. Один из мужчин жил недалеко от того места, где она сейчас. Она почти могла чувствовать его присутствие где-то в лесу и всей душой ненавидела этого незнакомого знакомца. Именно он был повинен в ее ночных кошмарах; он и только он нес ответственность за ту отвратительную сцену между больших камней, которую она наблюдала.
Фиона разрывалась между любовью и ненавистью. Насколько сильно она ненавидела первого, с черными глазами, настолько же страстно она любила второго. Однако эта любовь, какой бы сильной она ни была, казалась очень далекой. Зато ярость была близкой и реальной; она жила в девочке всегда. Фиона просто не могла побороть в себе гневное чувство, которое вызывал в ней первый из нарисованных...
И тогда она ринулась в пропасть. Головоломное падение замутило ее внутреннее зрение. Единственным, что она видела, был первый, ненавистный. Внезапно Фиона с ужасающей четкостью осознала свое предназначение: она должна выследить этого негодяя и уничтожить его.

 

[Unagdomed]

Всякое рождение оканчивается смертью.
Всякое созидание оканчивается разрушением.
Всякое накопление оканчивается рассеянием.
Все, что кажется реальным, оказывается иллюзорным.
...Приди же
И испей эликсира бесстрашия!
Планета Теллюс
Ниппонская империя
Деревня Киото
Шадрак медленно брел по лесной тропе. Он напряженно осматривался в поиске каких-нибудь знаков. От нервного ожидания болел желудок. Мальчик не знал, что именно он должен был увидеть — вперед его вела только канва книжных повествований.
Колдовство, магия и второе видение всегда манили его к себе, но ему не удалось найти сколь-нибудь серьезные сведения об этих искусствах. В сущности, он практически не знал, в чем отличия между ними. Те крохи, которые Шадраку удалось собрать, во многом звучали противоречиво; нередко те, с кем он говорил об этом, вообще сомневались, существует ли сам предмет разговора. Найти настоящего знатока было очень трудно; Шадрак знал, что ему придется долго расспрашивать, но не был уверен, хватит ли у него духа на это. Он даже не знал толком, о чем говорить, и не представлял, обидят его расспросы женщину или нет.
Тропинка как-то разом оборвалась, выбежав на небольшую поляну. Шадрак увидел домишко, похожий на деревенские жилища. Рядом с домом был простенький, довольно запущенный колодец. Юный воин остановился в нерешительности: его одолевал природный страх перед сверхъестественным, и теперь юноша раздумывая, хватит ли у него смелости войти в дом. Он вздрогнул, когда в голову пришли темные воспоминания, о которых Шадрак никогда и никому не рассказывал.
Шадрак направился к двери. Недавно выпавший снег похрустывал у него под ногами. Он настороженно осматривался — вдруг у женщины есть какой-нибудь прирученный зверь-охранник, который сейчас наблюдает за пришельцем. Шадрак однажды читал об этом. Он не знал, верит ли сам в подобные сказки, но в подобных ситуациях излишняя осторожность — не помеха. Подойдя поближе, он заметил прибитую к дверям лошадиную подкову.
«Ясно, обычный символ предрассудков», — со знанием дела заключил он.
Набрав в грудь побольше воздуха, он громко постучал. Над головой зашумели кроны деревьев. Теперь Шадрак был уверен, что за ним наблюдают. Выждав с полминуты, он снова постучал. Никакого ответа. Он уже совсем собрался уходить несолоно хлебавши, как вдруг дверь так неожиданно и резко отворилась, что едва не сбила его с ног.
В проеме появилась хозяйка, с виду лет тридцати. Она выжидательно посмотрела на Шадрака, а он поразился, насколько трудно описать ее внешность. Лицо женщины лучилось здоровьем, но в лучшем случае его можно было назвать разве что домашним. Тонкие и жесткие, словно проволока, волосы были неприятного цвета. Единственно необычными были ее глаза: они светились мягкой зеленью и совсем не пронизывали человека насквозь, как ожидал юноша.
Несмотря на то, что хозяйка дома выглядела вполне буднично, Шадрак долго не мог найти нужные слова в ответ на ее немой вопрошающий взгляд. Изо рта вытекали сбивчивые, невнятные обрывки слов. В отчаянии Шадрак уставился себе под ноги, стараясь собраться с мыслями, но женщина заговорила прежде, чем ее гость решил возобновить попытки объясниться.
—Ты Шадрак, незнакомец.
Это было скорее утверждение, а не вопрос.
—Да, госпожа, — ответил он, дивясь, как она узнала его имя.
—Заходи, мальчик, я уже жду тебя.
Глаза Шадрака округлились от изумления, но когда женщина ступила в сторону, открывая ему дорогу, он молча вошел в дом. Она помогла юноше снять пальто и рукавицы, а потом легко подтолкнула его к небольшому очагу.
—Почему вы ждали моего прихода? — наконец не выдержал Шадрак.
—Конечно, потому, что ты таков, каков ты есть.
—Что это значит?
—Разве ты пришел сюда не для того, чтобы узнать это?
Он серьезно кивнул. Только сейчас он заметил, что на груди у женщины висит распятие с великолепной резной фигуркой Христа. Женщина перехватила удивленный взгляд гостя.
—Мои способности — это дар Божий, но те, кто приходит ко мне, не признаются, что они являются от Дьявола, поэтому я никому ничего не рассказываю. Понимаешь? Никто не должен знать об этом!
Шадрак кивнул. Его благоговейный трепет перед женщиной вдруг начал слабеть, исчезать. Говорила она медленно, и ему показалось, что колдунья не слишком-то умна. Христиан в Ниппоне было немного, куда меньше, чем дайме, которые активно их преследовали. В принципе, в Империи любая религия была в диковинку — суровый климат страны обычно вынуждал разум людей обращаться к более насущным проблемам. Из религий, которые пережили Катаклизм, наиболее распространенными были буддизм и синтоизм.
—Почему вы живете в этой глуши, за много миль от деревни? — спросил ее Шадрак.
Она спокойно пожала плечами.
—Не думай об этом. Здесь выросла моя мать и мать моей матери. Мне говорили, что в Киото для них было небезопасно. Что до меня, то это место — все, что я когда-либо видела.
Мальчик понимающе кивнул.
Оглядевшись, он с огорчением обнаружил, что в комнате нет ни хрустального шара, ни ведьминого котла, ни черных кошек — короче, ни одного из колдовских атрибутов, о которых он читал. Кроме очага, там были только стол, несколько стульев и прочая домашняя утварь. Шадрак засомневался, сможет ли эта женщина хоть чем-то помочь ему. Впрочем, хозяйка выглядела вполне уверенной в себе.
—У меня есть деньги, чтобы заплатить вам за ваши труды, — сообщил Шадрак и гордо вынул юань.
—Я не беру денег за труды Божьи! А теперь садись за стол и начнем.
Он выжидательно присел напротив женщины, а она тем временем принялась внимательно разглядывать его тело.
—Твоя аура, юноша, выглядит очень необычно, — произнесла женщина. — Я не могу прочесть по ней слишком многое, но, во всяком случае, она очень мощная. Существуют силы, которые действуют вне пределов моего разумения. И все же я скажу тебе вот что: ты находишься в большей опасности, чем любой другой человек, и от твоих деяний зависят судьбы многих.
Шадрак лихорадочно облизал пересохшие губы, чувствуя, что в словах женщины есть определенная правда.
—Скажите, я преуспею в достижении своей цели?
—Этого я не могу знать. Ты — связующее звено между двумя великими Силами.
—Силами?
—Теми, что создали Равновесие, и еще теми, что стремятся его уничтожить. Твои шансы преуспеть будут весьма невелики из-за твоей собственной ошибки. Все зависит от тебя.
Шадрак нахмурился, ничего не поняв. Правда, он был уверен, что и ясновидящая не совсем понимает то, что говорит.
—Вы могли бы сказать, кто я на самом деле?
Женщина устремила твердый немигающий взгляд на Шадрака.
—Ты позволишь мне заглянуть в твою душу?
Мысль об этом наполнила Шадрака неописуемым ужасом, но желание дознаться правды пересилило.
—Д-да, — запнувшись, ответил он.
—В таком случае, наклонись ко мне.
И прорицательница пронзительно уставилась в его зрачки. Он чувствовал, как она словно щупает его разум. Вначале она исследовала его физическое тело, потом передвинулась выше, в область чувств. Шадрак почувствовал, что его одолевает сонливость. Ясновидящая тем временем мягко продвинулась глубже в его сознание, в самое естество его ума, читая его мысли.
—Тело твое твердое и сильное, но чувства необузданны и смятенны, — произнесла женщина. — В тебе сидит сильное разочарование и великая боль, но твоя способность управлять собой просто невероятна. Она и помогает тебе сдерживать свои чувства. Мысли твои ясные и сильные, но иногда они становятся юными и неопределенными.
Шадрак старался остаться в сознании. Ясновидящая снова двинулась вперед, к высшему разуму гостя.
—Когда-то ты был великим, — судя по тону, прорицательница сама удивилась этому открытию, — твой Высший разум совершенно недоступен моему пониманию, он слишком развит для меня. Но в нем пульсирует единственная вибрация — какая-то навязчивая идея. Она имеет имя: Лина.
Последнее слово взбудоражило ум Шадрака. Перед его внутренним взором невольно возник образ темноволосой женщины из снов. Мальчик пытался сдержать бурное дыхание и невероятное возбуждение — он понял, что это ее имя. И снова он мысленно увидел удивительный мир с розовым небом и голубовато-зелеными деревьями.
Ясновидящая погрузилась еще глубже. Тьма охватила Шадрака, несмотря на то что он старался держать глаза раскрытыми. Он чувствовал, как женщина протискивается в каждый закоулок его естества. Внезапно страх ледяными клешнями схватил душу Шадрака — что-то было катастрофически неправильно. Ужас целиком поглотил его, и сопротивляться этому было бесполезно. Он почувствовал, как внутри проклюнулось что-то мерзкое; постепенно оно становилось все более узнаваемым. Поздно: прорицательница тоже увидела это.
Женщина закричала страшно, нечеловечески. Шадрак мгновенно очнулся и принялся загонять обратно вглубь недавнее видение, стремившееся завладеть его сознанием. Он чувствовал, что стоит этому пробудиться к жизни, — и он, Шадрак, навсегда потеряет контроль над своей силой. Ясновидящая бессильно упала грудью на стол — умерла? Или лишилась чувств? Из уголка ее рта сочилась тонкая струйка темной крови.
Шадрак растерялся. Он не знал, что взволновало его больше: чудовище внутри него или беспомощное состояние прорицательницы. В голове все помутилось.
Он понял, что нужно немедленно уходить и, сильно оттолкнув стул, поднялся из-за стола. Когда Шадрак подхватил свою куртку, собираясь броситься вон из домика, ясновидящая очнулась и повернулась к нему.
— Ты одно целое с Госпожой Тьмы! — гневно прохрипела она. — Ты — само зло! Ты навлечешь на всех нас неотвратимый рок!
Глухо вскрикнув, охваченный безумным страхом Шадрак выскочил из дома колдуньи. Он был слишком ошеломлен пережитым, чтобы думать. Деваться от правды был некуда, но Шадрак решил, что никому не откроет свою страшную тайну.

Деревня Киото
12-й год правления
32-го Сёгуна
(1 год спустя)
Шадрак принял стойку зенкутсу-дачи. Он был совершенно неподвижен. Танака медленно обошел вокруг ученика, придирчиво проверяя каждый элемент стойки. Выставленная вперед нога была слегка согнута в колене так, что колено находилось на одной линии с пальцами стопы — это положение позволяло избежать перелома ноги при ударе противника. Другая нога была отставлена почти на три фута назад и более чем на фут в сторону. Она была жестко выпрямлена, чтобы придать стойке силу. То, что ноги были раздвинуты на ширину плеч, придавало равновесие и позволяло выполнять необходимые движения бедрами во время выполнения ударов и блоков.
Легкий, словно сахарная пудра, снежок сыпал на занимающихся, выбеливая всю поляну. Шадрак был бос, но холод заснеженной земли не пугал его. Самураи не обращают внимания на подобные мелочи, а он больше всего на свете хотел стать настоящим самураем.
Танака продолжал ходить вокруг Шадрака. Учителя больше интересовала не сама стойка, а состояние разума юноши, его дзансин. Он знал, что последнее у Шадрака доведено почти до совершенства. Если и были маленькие огрехи, Шадрак давно и самостоятельно справился с ними.
Наконец сэнсэй остановился прямо перед учеником и тяжелым, пронизывающим взглядом посмотрел прямо в глаза Шадраку. Он заметил, что Шадрак прибавил в росте: теперь юный воин был ниже Танаки менее чем на фут — и это всего в двенадцать лет! Его способность к сосредоточению была практически абсолютной: глаза, сфокусированные на далекой точке где-то за головой сэнсэя, при этом четко следили за всем происходящим вокруг.
Внезапно глаза Танаки сузились, и учитель без всякого предупреждения нанес ученику уракен-уси — боковой удар в висок. Удар был мастерским — рука самурая остановилась в миллиметре он цели. Но Шадрак даже не моргнул, сохраняя выдержку. Танака удовлетворенно пробурчал что-то. Оба знали, что реальный такой удар смертелен.
Отступив назад, учитель выкрикнул последовательность приемов, которые предстояло отработать Шадраку:
—Шаг вперед, атака с маэ-гири и санрэн-цуки. Шаг назад и защита: гедан-бараи, гьяку-цуки. Потом атака с маваси-гири, усиро-гири, уракен-уси и гьяку-цуки.
Почти не дав времени на то, чтобы осознать полученное задание, он скомандовал:
—Начинай!
Шадрак немедленно перешел к выполнению первого приема из комбинации — удара ногой вперед. Едва коснувшись земли, он нанес воображаемому противнику три удара кулаками: первый в подбородок, два остальных — в солнечное сплетение. Без малейшей задержки он скользнул назад, изготовившись к блокированию контратаки махом руки у нижней части туловища. За блоком последовал удар тыльной стороной кулака.
В следующую секунду Шадрак снова рванулся вперед, проведя удар прямой ногой с разворота в голову предполагаемого врага и отражая руками воображаемые контрудары; следом за этим мальчик молниеносно развернулся, чтобы нанести удар ногой назад. Наконец гипотетический враг оказался побежден ударом тыльной части кулака в висок и ударом тыльной стороной руки в середину груди.
Последнее движение Шадрак сопровождал «кьяи» — криком духа воина, с помощью которого он вложил в заключительный удар всю силу разума и души. Закончив комплекс, он вернул кулаки в исходное положение и немедленно принял исходную стойку в ожидании дальнейших распоряжений сэнсэя. Попутно юный воин мысленно оценил собственную стойку и автоматически отметил мелкие погрешности — в следующий раз он их не допустит.
Танака даже кивнул головой в знак удовлетворения; впрочем, он позволил себе такую вольность в оценке лишь потому, что ученик не мог видеть реакции учителя. Самурай всегда был осторожен в вопросах похвалы: слишком высокая, как и чрезмерно заниженная оценки плохо сказываются на развитии навыков ученика. Так или иначе, он не мог не отметить, что теперь движения Шадрака обрели умопомрачительную скорость и набрали достаточную силу, чтобы победить взрослого и крепкого воина. Для своего возраста Шадрак просто поразительно преуспевал в своих занятиях.
—Обернись! — приказал Танака.
Шадрак с разворота мощно выполнил гедан-бараи, и его сжатые в кулаки руки снова вернулись в исходное положение.
—Так, теперь йаме. Отдыхай.
Шадрак вернул ноги в естественную стойку и одновременно обхватил туловище руками. Потом он поклонился, оправил свой холщовый ги и замер в ожидании дальнейших приказов. Ноги сводило от холода, но мальчик не собирался показывать, что ему больно. Наоборот, он сосредоточился, мысленно заставляя тело накачивать побольше крови в онемевшие конечности. Постепенно руки и ноги стали согреваться. Шадрак давно уже понял, что тело всегда послушно приказаниям разума.
Танака увидел, как ученик смахнул бисеринки пота на лбу, прежде чем они успели замерзнуть. Как правило, самураи никогда не заставляли своих учеников заниматься в такую погоду; Шадрак же был исключением. За те семь лет, что Танака был его приемным отцом, мальчик ни разу даже не простудился. Он обладал подсознательной силой, которую ничто не могло преодолеть. Даже самурай не имел такой выносливости. Вот и сейчас Танака был одет в куртку из медвежьей шкуры, теплые брюки и сапоги.
—Хорошо, — сказал учитель, — а теперь самое время потренироваться с макиварой.
С губ Шадрака сорвался едва уловимый вздох огорчения. Танака услышал его и украдкой улыбнулся: вздох подтверждал, что в его сыне все же есть что-то от человека. Занятия с макиварой были едва ли не самыми трудными и болезненными во всем процессе подготовки. Поначалу Танака традиционно сделал мальчику обмотанный соломой столб, на котором следовало отрабатывать удары. Макивара служила для укрепления костяшек пальцев и кистей. Как только Шадрак освоился с новым снарядом, Танака заменил столб на толстый дубовый брус. Удары по брусу были более болезненны для суставов, кроме того, оставить следы на этом снаряде было практически невозможно.
Танаку сдерживал только юный возраст Шадрака. Теоретически занятия могли привести к деформации кистей и запястьев, но самурай был уверен, что его приемному сыну такое не грозит.
Танака взял доску за ручки, которые самолично смастерил. Макивара представляла собой квадратный в сечении брус из очень прочной древесины со стороной приблизительно в фут.
—Итак, по пятьдесят гьяку-цуки с каждой стороны. И смотри, чтобы удары были хорошими, — распорядился самурай.
—Осс, сэнсэй.
Шадрак принял стойку дзенкутсу-даси и сосредоточился на цели; потом начал наносить удары тыльной стороной кулака, отводя руку к бедру после каждого удара. Всякий раз брус издавал низкое вибрирующее гудение.
—Старайся так же хорошо действовать и другой рукой! Помни: противоположное должно быть равным!
—Осс, сэнсэй!
Выбрасывая правую руку вперед, Шадрак одновременно отводил левую назад. В сочетании с движениями бедер это моментально удваивало силу каждого удара. Уже после трех циклов костяшки пальцев лишились кожи и закровоточили. Будущий самурай не обращал на это внимания — боль давно стала для него привычным состоянием.
Танака завороженно наблюдал за сыном. Ритм движений все усиливался, и учитель вдруг почувствовал, что Шадрак постепенно теряет осознание окружающего мира. Больше того — казалось, что он перестал осознавать и наличие макивары перед собой, механически потрясая брус мощными ударами. Старому самураю показалось, что в глазах ученика мерцают картины иного мира, лицо другого человека. Даже радужки глаз у Шадрака понемногу изменили свой цвет, отчего взгляд мальчика стал глубже и сильнее.
Он все лупил по брусу, давно перейдя установленный учителем рубеж в пятьдесят ударов. Танака заволновался. Теперь перед ним стоял кто угодно, но не его сын, пусть даже приемный.
—Шадрак!
Во взгляде мальчика заполыхала ярость, Шадрак все глубже погружался в состояние транса. Глаза его потемнели, словно вороненая сталь, в них появилось холодное, зловещее выражение. Внезапно он перестал терзать брус и замер, всматриваясь куда-то глубоко внутрь себя.
—Шадра-ак! — что было сил крикнул Танака.
На это Шадрак отреагировал. Зрачки его, переполнившись ненавистью, сузились до размеров булавочной головки и стали бездонными, словно океанская бездна. Где-то в их глубине сверкали фиолетовые молнии — и Танака впервые увидел силу бессознательного в Шадраке.
Какое-то время глаза мальчика сверкали таким темным, всемогущим и недобрым разумом, что самураю показалось, будто от такого взгляда может остановиться сердце. И тут Шадрак заговорил, все также неотвязно вглядываясь внутрь себя.
—ДЕ-Е-ТЕ-Н-Н!
Яростный вопль эхом пронесся по чаще, сбивая снежинки с веток, убивая на своем пути всякий шорох лесной жизни, Шадрак буквально взорвался завершающим ударом, сконцентрировав в нем всю нечеловеческую, ненасытную ярость, которая бурлила в его теле. Звук удара слился воедино с громоподобным «кьяи» — и маки-вара с оглушительным треском разлетелась на множество кусков.
Танака упал на спину. Он глядел на валявшиеся вокруг щепки и не верил своим глазам. Когда же самурай поднял глаза на ученика, то спрятал лицо в ладони.
—Я уничтожу его... Я уничтожу его... — бесконечно повторял Шадрак.
Танака поднялся с земли и подошел к сыну. Взял его руки в свои.
—Уничтожишь кого, Шадрак?
Мальчик поднял глаза, смущенные и испуганные, и начал всхлипывать. Танака понял, что сын уже забыл обо всем.
—Все в порядке, сынок, — произнес отец, пытаясь успокоить не только Шадрака, но и себя самого.
Потом он крепко обнял мальчика, изо всех сил сдерживая просившиеся слезы.

 

[Unagdomed]

Эния
Иесод Иецира
Заколдованный лес
Жестокая компания детворы рассеялась, перебрасываясь на бегу шуточками и насмешками. По дороге в лагерь дети побросали палки и камни — оружие выполнило свое предназначение и было уже не нужно. Джаад убедился, что остался один, и принялся залечивать ноющие от боли ребра.
Прежде чем подняться и пойти, Джаад немного выждал. Иногда его недруги прятались вокруг, а потом нападали на него, когда он совершенно не ожидал этого. Джааду это не нравилось. Он не хотел еще раз так попасться: когда нападали на него неподготовленного, побои оказывались гораздо более мучительными. Наконец он решил, что можно идти. Разум Джаада был нацелен только на одно — на его дом, на дереве. Только там он сможет обезопасить себя от боли. Домик был единственной ценностью, которую Джаад получил от отца, и никто не осмеливался атаковать его там.
Он заставил себя подняться, зажимая больной бок. Быстро оглянувшись, резко вдохнул — и почувствовал, что за ним наблюдают. В пятидесяти футах от него стояла фигура в черном. Незнакомец молча разглядывал Джаада. Мальчик испугался. Мужчина был впечатляющего сложения, да и аура у него была совершенно необычной. Ястребиные черты лица, черные страшные глаза. Потом человек в черном помахал Джааду.
Джаад заколебался, не зная, следует ли ему подчиниться приглашению. Фигура снова махнула ему — и Джаад почувствовал, что между ними есть какая-то связь. Казалось, будто они братья, а может, и более близкие родственники. Это явно не был враг, что значило, что незнакомец — друг. Джаад жутко разволновался — до этого у него никогда не было друзей.
Он взволнованно двинулся навстречу. Незнакомец тоже не остался на месте. Он направился прочь, все так же маня к себе рукой.
Черная фигура двигалась прямо к ручью, в сторону от водопада; Джаад же пробирался там, где подлесок был пореже, чувствуя, как растет в нем предвкушение встречи.
Человек в черном достиг ручья. Теперь Джаад бежал, сколько было сил. Желание заговорить с незнакомцем оказалось гораздо более сильным, чем он предполагал. Он миновал последние деревья на берегу и увидел, как человек ступил в воду. Джаад в смущении остановился: незнакомец, не останавливаясь, шел вперед... и погружался в воду, хотя глубина ручья была не более двух футов. Джаад протестующе вскрикнул и нырнул в поток, стремясь дотянуться рукой до черной фигуры. Он не успел: прощально взмахнув рукой, незнакомец исчез под водой.
В отчаянии Джаад зарыдал, шаря в ручье руками. Вода была хрустально чистой, нигде никакой ряби. Джаад без труда видел дно ручья — но человека в черном нигде не было видно. Вынув руку из воды, мальчик закрыл лицо руками и заплакал. Слезы горохом катились по щекам. Он толком не понимал, что именно потерял, но все равно оплакивал эту утрату.
Потом Джаад печально взглянул на ручей, спокойно и размеренно кативший свои воды прочь от водопада. В мягком зеркале воды мальчик видел свое четкое отражение. Что-то в отражении заставило Джаада остановиться и внимательно изучить его. Ястребиные черты лица, странные отметины на лице — они сильно смахивали на облик таинственного незнакомца. Джаад поглядел еще внимательнее: до этого он никогда не замечал собственного отражения и теперь словно впервые рассматривал себя. Черные глаза — не устрашающие, таящие угрозу угольки, как у человека в черном, — а смущенные, затуманенные. В их взгляде не было искры глубокого разума, но, несмотря на множество различий, они были все-таки похожи.
Что-то щелкнуло у него в голове и Джаад понял: незнакомец в черном — это каким-то образом он сам. Он осознал это чисто интуитивно, без всяких слов. Значит, он был кем-то большим, чем просто Джаадом, каким его знали все. Он был больше чем лагерным идиотом. Это осознание наполнило мальчика внутренним ликованием — он сиял, зная, что, безусловно, прав в этом.
Джаад снова взглянул на свое отражение и поразился тем изменениям, которые постепенно происходили с ним. Вода потемнела и стала словно чернила. В ней появилось другое видение. На этот раз он увидел лесную долину с тремя концентрическими кругами мегалитов посередине. Картина была такой же четкой, как и его собственное отражение, которое он рассматривал несколько секунд тому назад. Внезапно разум его стал чистым и острым. Он знал, где находится эта долина: она была не очень далеко от лагеря. Он добежит до нее минут за десять, хотя... Если он отправится туда, отец сильно его поколотит. Нет, долина того не стоит.
Джаад обернулся и глянул в сторону лагеря. Оттуда доносились приближающиеся голоса детей. Мальчик понял, что мучители собираются вернуться к своему занятию. Он нерешительно опустил нижнюю губу. Тогда он взглянул в воду — отражение исчезло, но в памяти осталось таким же ясным. Он все еще точно помнил, как отыскать ту долину. Его разум был точно сфокусирован и ощущать это было как-то странно. Обычно Джаад никогда и ничего не помнил.
Долина звала его к себе, манила, как до этого ничто другое. Она почти первобытным ритмом пульсировала в его костях. Какой мелкой казалась теперь его жизнь в сравнении с новым желанием прийти в долину с кругами из больших камней. Зачем? Он не знал этого; да и не хотел знать. Он чувствовал лишь страстное желание найти эту долину.
Дети заметили его. Джаад понял: или он помчится в долину сейчас, или никогда. Сделать это было просто необходимо. Мальчик развернулся и что было сил побежал. Судя по шуму за спиной, дети не собирались отставать. Он припустил еще быстрее. Он знал, что сил у него предостаточно и что он более вынослив, чем любой из его преследователей. Однако путь предстоял неблизкий, и Джаад не знал, сможет ли он бежать всю дорогу.
Погоня тянулась несколько бесконечных минут. Джаад уже начал слабеть и уставать; легкие пылали, моля о воздухе. Но даже, несмотря на катившиеся по его лицу слезы, он не собирался сдаваться. Уже был виден круг, до цели оставалось каких-то несколько сотен ярдов. Надежда сильнее загорелась в нем, и мальчик припустил вперед. Он знал, что дети уже близко, но сейчас им было уже не поймать его. Что-то звало его из самой середины кругов, и это что-то принадлежало ему, только он потерял его когда-то давным-давно.
Он быстро оглянулся через плечо и... оступился. В следующее мгновение он уже шлепнулся на влажную землю, еще и плечо повредил.
Дети снова насели на Джаада. Они смеялись, поддевали ногами, остервенело молотили кулаками. Устав, мучители потянули избитую жертву обратно в лагерь. Джаад тихо хныкал: всего несколько футов отделяли его от предмета желания, и оставлять задуманное неисполненным было невыносимо больно.
Вскоре долина скрылась из глаз, вместе с ней изгладилась память о том, где расположено заветное место.

 

[Unagdomed]

Владение любым опасным оружием предполагает ощущение самоуважения и ответственности. Однако для самурая катана является воплощением самой его души. Так пусть меч никогда не будет извлечен, разве что в самых тяжких обстоятельствах, и пусть никогда не будет помещен в ножны, не обагрившись кровью врага — или самого самурая.
—«Бусидо, Путь Воина»
Планета Теллюс
Ниппонская империя
Деревня Киото
14-й год правления
32-го Сёгуна (1 год спустя)
Шадрак опустил вакидзаси в чан с холодной водой. Он был очень доволен результатами своей оконченной работы. После нескольких часов напряженного труда в невыносимой кузнечной жаре обнаженный торс юноши блестел от пота. Каждое движение заставляло мышцы ходить мощными буграми. Хотя Шадраку было всего четырнадцать, он был великолепно развит физически и его тело уже представляло собой грозное оружие. Сейчас он вполне мог помериться силами с самыми серьезными взрослыми противниками.
Йориэ Сайто с неприкрытой гордостью наблюдал за тем, как его подмастерье закаляет в воде короткий меч. Это был первый идеально выкованный клинок, который Шадрак сделал самостоятельно. Этому вакидзаси предшествовал добрый десяток не таких совершенных мечей, которые Сайто безжалостно забраковал за последние несколько месяцев. Тогда Шадрак сердился и огорчался — он не видел никаких огрехов в результате собственного труда, но Сайто был неумолим, заставляя подмастерье совершенствоваться сверх всяких пределов. Кузнец хорошо помнил, как в свое время ребенком он точно так же учился у своего отца, знаменитого мастера-оружейника, и теперь требовал, чтобы его ученик делал мечи не хуже наставника. Это был вопрос родовой гордости, и Сайто не мог позволить, чтобы Шадрак ковал клинки, которые нельзя назвать шедеврами.
Юноша с благоговейным трепетом осмотрел лезвие. На зеркальной поверхности стали заплясали красные угольки отсветов.
—Ну как, теперь чувствуешь, что совершенное оружие, которое ты сделал, стоит науки? Ты еще будешь мне благодарен за то, что я так сурово учил тебя, — обратился к подмастерью Сайто.
Шадрак согласно кивнул, завороженно осматривая первый настоящий меч, сделанный собственными руками.
—Возможно, что в последние пару столетий нам действительно не хватает самых лучших инструментов и условий для работы; однако род кузнецов Сайто всегда ковал оружие, вкладывая в него свой дух.
Шадрак на самом деле понимал, о чем говорил кузнец. Казалось, он целую вечность бил молотом по стальной полосе, более трехсот раз он сгибал полосу пополам, наполняя ее невероятной силой, над каждым сгибом он произносил заклинание, вызывая силу Дао, которая была для Сайто воплощением Бога. Шадрак не совсем разобрался в самом понятии Дао, но в любом случае ему удалось вплавить в этот вакидзаси частицу собственной души.
Юноша поднял глаза на Мако и Удзиясу — близнецы сладко посапывали в целом ворохе простыней, уложенном в другом конце кузницы. Теперь крошкам было уже три года. Шадрак относился к ним как к собственным сестрам, всегда заботился о малышках. Вообще-то он не считал кузницу безопасным местом для малых детей, но на все его возражения Сайто лишь пожимал плечами, замечая, что все Сайто, независимо от пола, всегда в душе были кузнецами. Конечно, Шадрак понимал, что большой опасности для девочек нет — Сайто так долго мечтал о детях, что теперь буквально молился на очаровательных девчушек. Кузнец был отличным отцом.
Дверь кузницы распахнулась, и внутрь ввалился запорошенный снегом Танака. За ним следом вошел Горун Цзан с несколькими баулами, забитыми всякой всячиной. Танака помог втащить сумки и ногой захлопнул дверь.
Несмотря на то что Цзан всячески стремился не общаться с Танакой, как-то вышло, что оба самурая постепенно сдружились. Огромное взаимное уважение делало эту дружбу еще крепче.
—Отец! Смотри, что я сделал! — воскликнул Шадрак. — Готово!
Ответом самурая на непривычно возбужденный голос сына был лишь спокойный взгляд, но где-то в глубине зрачков Танаки светились радость и гордость.
—Да, он на славу потрудился, — подтвердил Сайто. — Его ученичество в качестве кузнеца практически закончилось. Мне уже почти нечему его учить.
—Судя по всему, сын, ты приближаешься к зрелости, — невозмутимо бросил Танака.
От волнения Шадрак затаил дыхание.
—Отец, я могу оставить себе этот меч? — с мольбой в голосе обратился он к Танаке.
Ты знаешь, что такое оружие могут носить только самураи, — отчеканил Танака. — Думаю, у Горуна и так хватает забот с тем отступником-самураем, который поселился у него в деревне.
Шадрак смущенно опустил глаза. Больше всего на свете он хотел бы стать самураем, как отец, — настоящим мужчиной, обладающим смирением, честью и храбростью. Заметив реакцию юноши, Танака и Цзан незаметно обменялись понимающими улыбками.
—Но, — продолжил Танака, — пришло время приступить к твоему образованию, ибо желанный день обязательно наступит, Горун тут принес комплект йорои — они с Йориэ сделали его специально для тебя. Сейчас он будет немного великоват, но ничего, он ведь рассчитан на тебя взрослого. Они расскажут тебе о назначении каждой части доспехов и о том, как пристегивать основной до.
Шадрак быстро поднял голову, и его ясно-синие глаза засветились от возбуждения — еще бы! Отец впервые признал, что сын, возможно, когда-нибудь станет самураем. Раньше Танака вообще избегал разговоров об этом, и Шадрак знал, что больной темы ему лучше не касаться.
Танака с улыбкой смотрел на счастливого сына,
—А теперь помоги Сайто убраться в кузнице, а я отнесу сестричек обратно к Сашке. Потом Горун начнет обучать тебя.

В течение последующих шести месяцев Шадрака научили всем наукам и премудростям, которые он должен был знать, чтобы стать самураем. Он познакомился со всеми частями доспехов йорои — до, цурубасири, коте, сунэате, хайдатэ и соде. Кожаные ремни доспехов были изящного плетения: богатое украшение было не менее важно, чем защитные качества. Шадрак был вне себя от радости, когда обнаружил, что кожаная нагрудная пластина цурубасири украшена изображениями тигровых лилий, как и в доспехах Танаки.
Помимо остальных знаний, в обучение входила наука изготовления доспехов из подручных средств, а также знакомство с другими, более редкими вариантами защиты воина — до-мару и харамаки. Последние обычно использовались самураями победнее, не столь благородного происхождения (в обществе воинов внешний вид и родовитость имели весьма важное значение).
Кроме того, юноша научился ездить верхом на лошади. Цзан позволил ему учиться на его собственной кобыле — единственной лошади в деревне. Через пару месяцев Шадрак уже скакал как заправский воин и умел даже в галопе поражать мишени из большого лука. Любому самураю было нелегко научиться этому, поскольку здесь было необходимо умение великолепно контролировать посадку в седле в то время, как лошадь стрелой мчится по лесу.
Но Шадрак совершенствовал не только свою физическую подготовку. Эканар продолжал обучать его географии Империи, а также объяснял юноше особенности общественного строя страны. Ученик получал даже некоторые сведения о новейшей истории Империи — особенно о недавних и здравствующих Сёгунах и самых влиятельных дайме. Так, он узнал, что, несмотря на официальное название Ниппонской империи, род настоящего Императора был уничтожен много поколений назад одним жестоким Сёгуном и что слово нынешнего Сёгуна было непреложным законом во всех проявлениях государственной жизни.
Танака же объяснял сыну Кодекс Бусидо, которому он, в свою очередь, много лет назад научился у крестьянина. Шадрак жадно хватал каждую крупицу этой доктрины, чувствуя, что наконец открыл для себя ту философию, которая поможет ему совершенствоваться духовно. Помимо этого, Танака рассказывал Шадраку и о том кодексе, которым обычно пользовались самураи, попутно объясняя разницу в подходах. Самым значительным отличием было отношение воина к вопросу о смирении, а также священное уважение ко всему живому вокруг. Принципиально соглашаясь с доктриной отца, Шадрак все же чувствовал, что не сможет следовать ей до конца, как это делал Танака. Причина была в примате чувства самосохранения, хотя юноша не осознавал это.
Танака вполне соглашался с точкой зрения ученика, но все же настоял, чтобы Шадрак использовал свои навыки самозащиты лишь тогда, когда под вопросом оказывалась его собственная жизнь. Сын торжественно поклялся отцу в этом.
—Хотя ты никогда не будешь следовать за каким-нибудь дайме, настоящим самураем ты сможешь стать, только если будешь придерживаться принципов Бусидо, о которых я тебе рассказал, — произнес Танака.
—Но когда это случится, отец? Ведь мне уже целых четырнадцать лет!
Танака едва заметно улыбнулся:
—Ты будешь готов, когда будешь готов.
—Но разве мои умения не приблизились к совершенству?
В знак легкого недоверия Танака приподнял бровь.
—Йориэ, Эканар и Горун говорят, что твои занятия продвигаются весьма успешно.
—Что мне еще нужно изучить?
—Наверное, последнее условие — научиться терпению.
Шадрак открыл, было, рот, чтобы возразить, но тут же спохватился, осознав всю бесполезность этого.
—Да, отец, — только и смог тихо произнести он.

Эния
Иесод Иецира
Заколдованный лес
Мендас сидел и наблюдал за празднествами в честь середины Зимы. На сердце лежали черные думы. Его люди поднимали себе настроение обильными возлияниями эля и плясали вокруг ревущего костра, отмечая зимний солнцеворот. Несколько долгих недель лагерь запасался продуктами, готовясь к празднику — Зимой путники в лесу попадались нечасто, так что отряд разбойников переживал трудные времена. Веселье было просто необходимо, чтобы поднять дух в ожидании прихода Весны.
Мендас вспомнил двух путников, которые много лет назад повстречались им Зимой, лишив его жены. Такое не забывалось. Каждый день к нему являлось лицо Тары, и каждый день его терзало чувство одиночества.
Он неспешно оглядел шумевший лагерь. Все танцевали, кричали, раздували огромный костер и устраивали поединки на деревянных мечах. Глядя на праздничный тарарам, Мендас испытывал к веселящимся разбойникам глубокое презрение, к которому примешивалась зависть. В свое время он уважал солдат, а теперь вот не мог уважать даже себя. Единственно любимой оставалась лишь полупустая бутылка спиртного, которую он сейчас прижимал к своей груди. Мендас понимал, что медленно убивает себя, ежедневно прикладываясь к этой отраве, но что с того? Сейчас он не имел ничего другого.
«Ну, нет, не совсем», — цинично подумал главарь разбойников, заметив Джаада. Тот сидел поодаль от всеобщего гама, как всегда прислонившись спиной к дереву и уткнувшись носом в колени. На мгновение Мендас почувствовал, насколько они похожи — отщепенцы, которым нет места в этом мире. Оба были безумно одиноки, и у каждого не было ни одной родной души, к которой можно было бы прилепиться. Мендас ощутил желание сблизиться с сыном, понять Джаада, сродниться с ним. Он чувствовал отчаянную потребность в том, чтобы сын простил его за все зло, которое видел от него. Правда состояла в том, что одна лишь злость помогала Мендасу сохранять рассудок и оставаться живым. Если бы он не находил отдушины для своей неизбывной горечи, то наверняка сошел бы с ума. Как бы то ни было, ему хотелось сделать хотя бы символический шаг к примирению с Джаадом.
Он заставил себя подняться с заснеженной земли, неверно пошатываясь от выпитого, вломился в гущу танцующих и подошел к громадному костру. Круг веселящихся сразу рассыпался, когда он расчищал себе дорогу. Куда бы ни ступал Мендас, смех и радость тут же исчезали: каждый житель лагеря боялся непредсказуемой ярости своего главаря.
—Джаад! — заорал Мендас. — Джаад! А ну иди сюда! Джаад поднял глаза; в отблесках костра шрамы и царапины на его лице казались совсем черными. Увидев отца, он поспешно опустил лицо в ладони, словно страус, прячущий голову в песок.
—Тащите его сюда, — приказал Мендас.
Двое бандитов подошли к подростку и, подхватив его под руки, поволокли в центр лагеря. Джаад не сопротивлялся, но его крепкое тело напряглось, словно стальная болванка. Каждый раз, когда с губ отца слетало его имя, мальчика охватывал безумный страх.
Джаада швырнули наземь перед Мендасом. Взглянуть наверх сын не решился — такой взгляд всегда вызывал у отца желание пнуть своего отпрыска ногой в лицо.
—Поднимайся, — нетвердо произнес Мендас.
Но Джаад лишь свернулся в клубок. Мендас не верил своим глазам — как это так, он позвал сына, чтобы помириться с ним, а этот маленький негодник даже не соизволит показать свое лицо!
—Вставай, Джаад!
Сын не пошевелился. Тогда Мендас повернулся к Фенрину — тот, вооруженный деревянным мечом, стоял рядом с главарем.
—Дерись с ним.
И Мендас махнул рукой в сторону сына. Весь лагерь тут же сомкнулся живым кольцом вокруг Джаада и его противника. В толпе раздался возбужденный шепот: все предвкушали грядущее зрелище избиения сынка главного.
—Бросьте ему меч, — распорядился Мендас; теперь он был снова гневен и хотел, чтобы сына примерно наказали.
Наземь рядом с подростком шлепнулся боккен. Джаад приподнял голову, чтобы взглянуть на деревянный меч, но не сделал ни одного движения подняться. Фенрин оглянулся на предводителя за разрешением; Мендас молча кивнул.
Солдат тут же ринулся вперед, изо всей силы ударив Джаада мечом по спине. Подросток скривился и откатился в сторону. Фенрин не отставал, и Джаад поневоле поднялся на ноги в поисках, куда бы скрыться. Толпа сдвинулась плотнее, и беспомощного мальчика, пытавшегося протиснуться между орущими зрителями, втолкнули обратно в круг. Деревянный меч вновь опустился, на этот раз на голову Джааду; удар был такой сильный, что боккен переломился. Джаад упал, как подкошенный. Теперь он пристально смотрел на Мендаса — немыслимое дело для запуганного сына, всегда старательно избегавшего встречаться со взглядом отца. Однако Мендаса поразило не это, а выражение глаз мальчика: вместо обычного животного ужаса в них читались ненависть и ярость.
—Остановись, — приказал Фенрину Мендас; не отдавая себе в этом отчета, он был напуган взглядом сына. — На, возьми, — он бросил нападавшему свой собственный меч из великолепной стали.
—Пусть защищается по-настоящему.
И снова на землю рядом с Джаадом упал меч, только теперь всамделишный. Подросток не шевельнулся, продолжая внимательно смотреть на отца.
Фенрин бросился в новую атаку. Отвесный удар мечом был достаточно сильным, чтобы надвое раскроить голову Джаада, но мальчик сумел увернуться. Пострадало только левое ухо, от которого остался кровоточащий обрубок. Джаад оттолкнул Фенрина, буквально зашвырнув противника в толпу — все-таки природа не обидела его ни ростом, ни физической силой.
Фенрин поднялся. По его лицу было видно, что солдат взбешен таким позором. В толпе заулюлюкали, в Фенрина полетели обглоданные кости и объедки печеной картошки.
—Ты совершил крупную ошибку, сынок, — прохрипел Фенрин Джааду.
Подросток смотрел на врага. В позе Джаада теперь появилось нечто беспокоящее: он развернул плечи, смело поднял голову. Казалось, что боль и поединок впервые пробудили его к жизни. Он легко нагнулся и подхватил с земли меч. Фенрин нервно облизнул губы. Черные глаза Джаада в отсветах костра теперь демонически сверкали. Зрители притихли, почувствовав какую-то новую ауру, исходившую от Джаада.
Фенрин бросился вперед, выставив меч перед собой, чтобы пронзить Джаада насквозь. Подросток отреагировал с молниеносной быстротой, скользнув в сторону от разящего клинка. В следующий миг он железной рукой схватил запястье Фенрина и заглянул тому в глаза. Солдат ответил ему испуганным взглядом. Он не мог понять, что же произошло так внезапно с этим забитым мальцом. Глаза Джаада смотрели как никогда остро, на время, лишившись привычной затуманенной смущенности. Теперь он разглядывал Фенрина, как паук рассматривает случайно попавшуюся муху. Через секунду Джаад воткнул свой меч в живот солдата, проткнув его насквозь. Фенрин вскрикнул и повалился на снег, зажимая продырявленное брюхо.
Толпа ошеломленно заревела. Потом трое бандитов набросились на Джаада, собираясь отомстить за убийство, однако место боя внезапно озарилось слепящей вспышкой, и на грязном снегу осталось три обгоревших, дымящихся трупа. Джаад бросился на землю, свернулся клубочком и собрался зареветь — к нему вернулось обычное состояние испуга. Недавняя перемена полностью изгладилась из его разума — теперь это был всегдашний забитый подросток.
Орава бандитов угрожающе двинулась на Джаада, но голос Мендаса разом перекрыл нараставший шум.
—Остановитесь! Хватит на сегодня кровопролитий!
—Но Мендас, он убил четырех наших товарищей! — произнес один из бандитов, стоявший ближе всех.
Резким ударом Мендас свалил его на землю.
—Они заслужили это, — произнес он. — Мы все это заслужили. Отнесите его в домик на дереве. Когда он соберется с силами, может вернуться.

 

[Unagdomed]

Никто не знает, не окажется ли смерть величайшим благословением для человеческого существа, — и все же люди боятся ее, поскольку определенно знают, что смерть — величайшее зло.
— Сократ
Планета Теллюс
Ниппонская империя
Деревня Киото
15-й год правления
32-го Сёгуна (1 год спустя)
Шадрак лежал в душной и темной комнате. Его мысли бесцельно слонялись в голове. Сознание то возвращалось к нынешнему бытию, то покидало его, осторожно балансируя на грани между дремотой и бодрствованием. В мозгу проносились странные образы и мысли. Шадрак чувствовал, что бессилен остановить эту круговерть. Мысли крутились самые вольные; они дразнили его, прежде чем смениться новыми образами, совершенно не связанными с предыдущими, и еще более странными.
Шадрак отчаянно пытался очистить разум, чтобы, наконец, спокойно уснуть — но каждый раз оказывалось, что он погружается в очередные грезы наяву. В ночном воздухе ощущалось что-то непривычное; Шадрак решил, что в этом виновата Темная Луна.
Он уже давно подметил, что его жизнь имеет циклическую природу. Особенно тесно она была связана с луной. Темной Луны Шадрак боялся, а стареющую просто не любил — в обоих фазах он находил что-то зловещее.
Правда, днем все это казалось не имеющим значения. Шадрак жил двойной жизнью — одна была в светлое время суток, совсем другая начиналась ночью. Днем он чувствовал себя уравновешенным и мог управлять собой, как и подобает настоящему воину; зато ночью он, словно малое дитя, прятался от всевозможных ужасов. Две эти жизни были совершенно отдельными крайностями, между ними не было никакой середины, хотя глубоко в душе юноша подозревал, что его дневное ощущение полного самоконтроля — всего лишь иллюзия.
Тело отяжелело, руки и ноги налились свинцом. Шадрак почувствовал, как внутри него покалывают крохотные электрические разряды. Веки были закрыты сильно, словно створки моллюска — Шадрак вдруг понял, что просто не может открыть глаза! Он занервничал, стараясь побороть внезапно охвативший его паралич. Поздно: вес тела становился все больше, и попытки бороться с этим были тщетными. Он взмок до нитки и чувствовал, что липкий пот пахнет страхом. Во рту пересохло.
По лицу, голове и горлу прокатилась пощипывающая волна. Она напоминала нежное прикосновение. Теперь Шадрак был совсем не властен над собственным телом, даже дыхание и грохочущие пульсы существовали отдельно. Оставалось только ждать заключительного события. Как всегда на закате, он оказался в ситуации, которая совершенно не попадала в сферу привычного влияния.
Ожидание оказалось недолгим. В голове что-то громко щелкнуло, и осознание Шадрака немедленно угасло, но вскоре понемногу вернулось. Ногам было невыносимо тяжело. Ощущение было таким, словно кто-то или что-то уселось на ноги Шадраку. Тяжесть заскользила вверх по его телу, и юноша понял, что она имеет человеческие очертания — во всяком случае, он ощущал, что тяжесть ползет на четвереньках.
Само существо он не разглядел, но определенно чувствовал его невероятно сильную сущность. Шадрак был уверен, что это не человек — сущность неизвестного гостя в мельчайших деталях соответствовала понятию Зла и несла мощный заряд женственности, гораздо более сильный и привлекательный, чем у любой земной женщины. Шадрак ощутил призывную теплоту странного тела, и глубоко в груди тут же заклокотала еле сдерживаемая страсть.
Шадрак ощутил, что инстинктивные порывы совершенно вышли из-под контроля. Мощные волны гормонов захлестывали тело, напрягшиеся чресла умоляли о долгожданном облегчении. Он понимал, что должен сдержаться любой ценой, что не должен поддаваться дразнящим ласкам чудовища, но куда проще было отдаться на волю желаний...
Суккуб дразнил его, лаская промежность, находя жарким языком поразительно чувствительные места на теле Шадрака, о существовании которых юноша даже не подозревал. Прикосновения теплых, влажных губ обещали негу. По жилам Шадрака заструился огонь страсти; кровь гулко стучала по всей наковальне его тела. Каким-то образом Шадрак знал, что дьяволица не возьмет желаемого без его, Шадрака, согласия. Сознавал он и то, что не должен уступить.
Теперь самка оседлала его верхом. Возбужденная плоть Шадрака уже почти касалась источника сладкого удовлетворения. Женщина ждала лишь его согласия, и юноша чувствовал — он слишком слаб, чтобы отказать ей в этом. Сейчас он жаждал только ее и никого, ничего больше. Желание превратилось в невыносимую муку. Животные инстинкты настойчиво требовали своего.
Обреченно вылавливая остатки собственной воли, он попытался отсрочить неизбежное хотя бы на несколько секунд — и тут внутренний взор выхватил образ темноволосой женщины из снов, незнакомой и одновременно более близкой, чем отец. Шадрак даже вспомнил ее имя: Лина.
Грусть и печаль в ее глазах были настолько сильны, что юноша не мог вынести этого, но они чудесным образом стократно укрепили его волю. Теперь он мог совершить все что угодно, лишь бы не причинить боли этой женщине.
Он напряг все свои силы. Каждая клеточка его тела теперь активно сражалась с парализующим оцепенением. Шадрак попытался перекатиться на бок. От напряжения он весь покрылся, потом и загнанно дышал, но, вопреки всем попыткам, вырваться из порочных объятий ему не удавалось. Впрочем, Шадрак не собирался сдаваться.
Совсем внезапно к Шадраку вернулся голос, и в воздухе раздался его пронзительный вопль. Что-то оглушительно щелкнуло, и Шадрак скатился с постели. Он тяжело ударился о пол, расцарапав себе бок и сбив дыхание.
В следующий миг он остался в темноте наедине со своей болью, страхом и гибнущим сладострастием.

Танака что-то задумчиво говорил, неспешно отыскивая тонкий смысл притч Бусидо. Монотонность процесса лишь иногда нарушало едва слышное бормотание Эканара — старый мудрец объяснял Шадраку принципы элементарной геометрии.
Прямо на полу посередине комнаты крепко спали дочурки Сайто — Мако и Удзиясу. Вволю наигравшись в течение целого часа, близнецы, наконец, утомились и теперь мирно посапывали, обняв друг друга ручками и ножками.
Ветер на улице прекратил завывать и лишь мягко посвистывал.
—Почему земля постоянно укрыта снегом, Эканар? — поинтересовался Шадрак.
Мудрец не ожидал вопроса: он как раз разливался соловьем, описывая практическое значение теоремы Пифагора.
—Что ты имеешь в виду, говоря, что земля вечно укрыта снегом?
—Ну-у, в других местах его нет.
—Откуда ты знаешь? Ты ведь нигде не бывал!
—Просто знаю! Во сне я видел всякие места.
Эканар закатил глаза кверху — другого заявления от своего юного ученика он и не ожидал.
—Э-э, очень мало людей знают действительную причину этого, но, к счастью, я могу тебе ответить. Так вот, говорят, что много веков тому назад мир потрясло падение огромной скалы. Она почти разорвала планету на куски. В воздух поднялись огромные клубы пыли и водяного пара, они-то и закрыли от нас лучи солнца. Так возник период, который обычно называют Ледяным веком. Впрочем, для нас этот климат нормальный.
—И солнце до сих пор не может пробиться сквозь атмосферу?
—Нет, Шадрак. Люди на этой планете привыкли использовать огромные количества энергии. Они умели строить летающие аппараты и мгновенно обмениваться информацией по всему миру. Однако для этого требовались различные виды топлива.
—Вроде дерева, которым мы сейчас пользуемся?
—Полагаю, что да, — пробормотал мудрец. — В любом случае, еще до падения скалы топливо было израсходовано практически полностью. Люди вновь начали жить в гармонии с природой. Когда случился Катаклизм, погибло много, очень много людей; еще больше погибло от вулканов, от ядовитых газов, которые выбрасывали эти вул...
—Что такое катаклизм? — перебил его Шадрак.
—А, — воскликнул Эканар, довольный тем, что употребил слово, смысл которого ученик не знал, — это что-то вроде катастрофы, только, думаю, гораздо хуже ее. Катаклизм случился, когда огромная скала врезалась в планету.
—А что такое вулкан?
—Это... это... ну, я точно не скажу, — замялся Эканар, но тут же более уверенно прибавил: — В любом случае, большинство населения планеты погибло, а те, что выжили, возвратились к древним способам существования, которые отличаются в зависимости от места проживания. Мы живем на острове Хоккайдо, который некогда был частью страны, называвшейся Япония. История этой страны весьма впечатляющая и своеобразная, она способствовала воспитанию гордости у жителей.
—Значит, люди вернулись к древнему образу жизни?
—Не совсем. Частично традиции оказались забыты; кроме того, холодный ледниковый климат тоже внес свои изменения в жизненный уклад. Во времена далекой древности земля была зеленой и плодородной, над ней светило жаркое солнце — а сейчас Империя представляет собой одно из наименее гостеприимных мест на планете. Здешних природных ресурсов хватает лишь на малую толику жителей, вот почему здесь нет настоящих городов, какие существовали здесь когда-то, за исключением разве что Хонсю, который назван так в честь самой большой земли древней Японии.
—Но...
Внезапно атмосферу спокойствия нарушили доносившиеся снаружи вопли ярости и удивления. Жители деревни быстро двигались в сторону главной площади, очевидно, не по доброй воле. Эканар и Танака обменялись встревоженными взглядами — оба понимали, что у столь массовой сходки может быть только одна причина.
Танака уже был на полпути к лестнице, ведущей на чердак, как вдруг дверь рывком распахнулась. Самурай с облегчением вздохнул, увидев Сашку, жену Йориэ Сайто.
—Самураи! — загнанно прохрипела женщина.
Сашка тут же метнулась к сонным дочкам-близнецам и схватила их на руки. От неожиданности дочки разревелись. Танака тем временем забрался на чердак и дожидался там Шадрака. Приемный сын разрывался между возбуждением, страхом и смущением. Выражение лица отца подсказало ему, что оба находятся в серьезной опасности. Тогда Шадрак как можно быстрее взобрался вслед за отцом на чердак, и они вдвоем затащили наверх лестницу.
Танака выдернул из стены кусок утеплителя и посмотрел наружу. Он видел, что всех жителей собрали в круг на главной площади Киото. В кругу стояли три самурая. Один из них выстраивал людей, другой методично и тщательно осматривал дом за домом. Третий самурай направлялся прямиком к дому Эканара.
Танака с удивлением заметил, что знает последнего. Главным над остальными самураями был Хидейори Йоситака; этот самурай в свое время служил под началом Танаки. Теперь Йоситака был кебииси Сёгуна; он отвечал за отыскание и казнь беглецов. То был очень умелый и опытный воин с невероятной силой воли. Черная повязка все так же закрывала левый глаз Йоситаки — много лет назад Танака, убегая из дворца Сёгуна, оставил ему такой вот след.
Через секунду в дверь громко застучали. Эканар быстро пошел к дверям, собираясь впустить визитеров, но те, не желая терять времени, уже грубо сорвали деревянное полотнище с петель. Йоситака ворвался в дом и принялся подозрительно осматриваться по сторонам. Он махнул рукой своему подручному, чтобы тот получше осмотрел весь дом.
Сам Йоситака подошел к Эканару и, положив руку на рукоятку меча, принялся буравить старика острыми глазами.
—Это ты прячешь ронина, старик?
Из-за старой раны на горле голос Йоситаки звучал сипло, надсадно. В слово «ронин» он вложил всю ненависть и презрение.
—Я мудрец, — с нотками раздражения заявил Эканар. — Я не якшаюсь с воинами.
На лице самурая отразилось удивление, глаза гневно сузились. Он всегда ожидал раздражения от своих подданных, но этот случай показался ему вовсе возмутительным. Правда, доселе Йоситака ни разу не встречал мудрецов, и сейчас он не был уверен, какое же именно положение занимает этот старец. Как обычно, протокол общения был, прежде всего.
Мужчины обменялись испытующими взглядами. Самурай несколько ослабил хватку на рукоятке меча, а Эканар стоял все так же неподвижно. Подручный Йоситаки вернулся и знаком показал, что ничего не обнаружил. Йоситака кивнул и поклонился Эканару как равному по положению — самурай все еще не определился в своем отношении к мудрецу, понимая, что Сегун не потерпит ни от кого оплошностей в поведении.
—Будьте добры, ученый господин, проследовать за мной.
Эканар ответил столь же учтивым поклоном, поплотнее закутался в теплую накидку и вышел из дому. Йоситака отдал подчиненным приказ продолжать поиски, а сам отправился вслед за Эканаром к главной деревенской площади. Остальные жители уже собрались.
Пока все ожидали возвращения остальных самураев, Эканар и Сайто украдкой переглянулись. Йоситака шел вдоль выстроенных в шеренгу крестьян, громко их пересчитывая. Всего получилось сто двадцать человек. Сайто тут же понял: кого-то из сельчан не хватает. Эканар с трудом подавил в себе желание обернуться и посмотреть на свой дом. Впрочем, он знал, что сидящий на чердаке Танака сможет увидеть все, что творится на площади.
Появились два самурая. Между ними шел последний житель Киото, которого недоставало, — Горун Цзан. Он был без доспехов, но катана и вакидзаси оставались при нем. Цзан выглядел каким-то ошеломленным — очевидно, его подняли с постели.
Йоситака подскочил к Цзану и что-то затараторил. Цзан устало качал головой, вероятно, отрицая услышанное. Йоситака повысил голос, но все равно разобрать, о чем они говорили, со стороны было невозможно. Было видно, что свидетельства местного самурая не убедили Йоситаку, и заезжий самурай постепенно выходит из себя. Йоситака был вполне уверен в том, что Танака прячется именно здесь. Резко взмахнув рукой, он сильно ударил Цзана по лицу тыльной стороной руки. Голова Цзана мотнулась в сторону, а сам он, даже не покачнувшись, спокойно вытер тонкую струйку крови в уголке губ и белыми от ярости глазами уставился на вышестоящего офицера.
Йоситака раздраженно буркнул. Со стороны казалось, будто оба самурая вот-вот выхватят свои мечи. Несколько секунд воздух был густым от напряжения.
—В другой раз сочтемся! — ядовито прошептал Йоситака и круто развернулся к шеренге крестьян. Он должен был убедиться, что отступника в деревне нет.
—Кто староста в деревне? — гаркнул он.
После небольшой заминки Сайто стряхнул с себя намертво вцепившуюся руку жены и сделал шаг вперед.
—Я.
На лице кузнеца не было страха.
Йоситака неторопливо подошел к нему, потом внезапно и грубо схватил Сайто за волосы, оттянув голову назад. Прокатившийся по шеренге испуганный гул подсказал Йоситаке, что старосту в деревне любили и уважали. Посланник Сёгуна потянулся к рукоятке меча.
—Выдайте мне ронина, или этот человек умрет!
Сашка метнулась вперед, схватила Йоситаку за руку, что держала меч, но тут же повалилась наземь, когда самурай, не вынимая клинок из ножен, с яростным воплем опустил его плашмя на спину женщины. Эканар успел подхватить обмякшее, бесчувственное тело Сашки. Удзиясу и Мако заплакали.
Танака, наблюдавший за всем из своего безопасного убежища на чердаке дома Эканара, в ужасе зажмурился: он знал, что самурай не блефует. Однако ронин не мог сдаться из-за Шадрака — мальчишка должен выжить любой ценой.
В это время на площади Йоситака наполовину вынул лезвие из ножен.
—Еще раз спрашиваю: где ронин?
Послышалось несколько всхлипываний испуганных крестьянок из толпы, но никто не произнес ни слова, никто не пошевелился.
Танака со слезами на глазах посмотрел на своего сына-подростка: вот опять из-за него отбирают чужую жизнь.
—После сегодняшнего жертвоприношения вам лучше быть со мной откровенными. Если вы обманете меня, то понапрасну прервется жизнь этого человека!
Шадрак смотрел на отца, ничего не понимая. Он не видел, как кровь из шеи обезглавленного кузнеца обагрила снег, но тот вопль двух крошечных дочурок Сайто он забыть не смог.

 

[Unagdomed]

Степень твоего невежества есть глубина твоей веры в несправедливость и трагедию. То, что для гусеницы конец мира, мастер называет бабочкой.
— Доктрина Белой Школы
Выход за пределы разумного ведет в башню мудрости.
— Уильям Блейк
Планета Теллюс
Ниппонская империя
Деревня Киото
17-й год правления
32-го Сёгуна (2 года спустя)
Танака с нежностью наблюдал за Шадраком, внимательно изучавшим бурлящие струи ручья. Ронин тяжело оперся о перила мостика, и те протестующе заскрипели. В толще воды то и дело мерцали оранжевые и серебристые вспышки. Через несколько недель холода вернутся, и ручей опять станет твердым.
—Ну, как сегодня работа? — спросил Танака.
Он не был в деревне вот уже шесть месяцев. Зима застала Танаку в деревне Сандзин, где он прятался от поджидавших его в Киото самураев.
—Работа в порядке, — откликнулся Шадрак. — Конечно, было бы лучше, если бы с нами был Йориэ.
Танака кивнул — он знал, что сын очень тяжело перенес гибель кузнеца. Будучи подмастерьем Сайто, Шадрак принял на свои плечи весь груз работы и при необходимости помогал Сашке. К дочерям Сайто он относился как старший брат.
Глядя на сына, Танака вдруг понял — перед ним уже совсем взрослый человек, мужчина. И голос стал более низким, басовитым, и сложение прекрасное. Интересно, задумался самурай, как дальше будет развивать сын свои способности воина? Ведь сам Танака уже вряд ли мог научить его чему-то новому.
Он подошел к Шадраку и похлопал его по плечу:
—Как насчет небольшой тренировки, а, сынок?
Губы Шадрака изогнулись в легкой улыбке:
—Я не уверен, что мне стоит побеждать старика.
Самурай шутливо и легко попытался шлепнуть юношу, тот легко отбил руку. Танака удивился: он никогда не слышал и не видел от сына даже намека на шутку.
—Ты становишься все более похожим на Эканара, — проворчал он.
Они добрались до давно уже облюбованной для занятий полянки, и Танака без особого удивления констатировал, что пятачок открытого пространства начисто лишен какой-либо растительности — постоянные занятия Шадрака явно не способствовали зарастанию прогалины.
—Спарринг? — спросил Танака.
Шадрак молча бросил ему шест-бо, а сам закрыл глаза черной повязкой. Танака посерьезнел.
—Послушай, сынок, к чему эта демонстративность? Я давно говорил тебе: познай собственные границы. Ведь у каждого есть предел возможностей.
Но Шадрак уже подхватил свой шест:
—А ты попробуй.
Танака вздохнул: стремление ученика похвалиться своим умением совсем ему не понравилось. Он считал, что физическая подготовка сына подошла к концу; теперь настал черед самого основного компонента воина — разумного подхода. Что ж, если Шадрак ведет себя, словно зарвавшийся юнец, придется разок-другой сбить его с ног. И начать обучение снова. Сейчас Танака был не склонен давать поблажки — парню следовало раз и навсегда усвоить урок.
Держа шест в здоровой руке, Танака со свистом описал им широкую дугу и начал кружить вокруг соперника. Он с удивлением наблюдал, как легко Шадрак улавливает каждое движение учителя. Стойка юноши была безупречной, шест он держал правильно. Танака плавно перетекал из одного положения в другое, но ученик одновременно с ним изменял свою позу и технику защиты, каждый раз сводя на нет любые задумки тактического превосходства сэнсэя.
Улучив мгновение, Танака бросился вперед, словно боевой скакун, опуская шест для сильнейшего удара в голову Шадрака. Но... в точке удара ученика уже не было. Воспользовавшись техникой тай-сабаки, он гибко ускользнул в сторону и теперь был готов контратаковать.
С громким «кьяи!» Танака прыгнул на ученика. В этот раз он вошел в контакт с Шадраком, но совсем не так, как собирался. Неуловимым махом шеста Шадрак разоружил сэнсэя, и в момент, когда Танака по инерции пронесся мимо соперника вперед, легко ударил кончиком шеста по затылку учителя. Танака изумленно замер: если бы сын не контролировал силу удара, то убил бы отца на месте.
Самурай подобрал свой шест. Теперь Шадрак предстал перед ним совсем в ином свете. Пожалуй, впервые Танака всерьез задумался над тем, что сын способен действительно достигать поставленных перед собой целей. Учитель мягко и неслышно закружил вокруг ничего не видящего ученика, но Шадрак всякий раз поворачивался в сторону сэнсэя. Юный воин сохранял полный контакт со всем окружающим, оставаясь расслабленным и собранным. Движения его были плавными и точными; казалось, ничто не может вывести Шадрака из равновесия.
Танака вновь неожиданно атаковал его. Нападение было совсем грубым и решительным — учитель отбросил всякую предосторожность, осыпая ученика градом мощных ударов. Шадрак отступил, парируя удары с такой легкостью, словно оба отрабатывали давно известный комплекс связных движений — и это при том, что самурай бесконечно изменял технику, стараясь быть непредсказуемым!
Танака сделал заключительный обманный выпад шестом и, резко сократив дистанцию, нанес удар в пах ученику. Шадрак с молниеносной быстротой отреагировал мощным ударом по щиколотке учителя. Танака не удержался на ногах и шлепнулся на землю, в следующее мгновение пятка Шадрака замерла менее чем в полудюйме от кадыка учителя.
Юноша убрал ноги и крутнул шест, возвращая его в исходную позицию. Затем он снял повязку и помог ошеломленному отцу подняться на ноги. Самурай не мог ни отдышаться, ни сказать хоть слово. Шадрак скупо улыбнулся, легко и скромно признав собственную победу.
Теперь-то Танака окончательно уверовал в то, что сын — настоящий мужчина, сильный и умный.
—Знаешь, сынок, — обратился он к Шадраку, — если ты настолько веришь в себя, тебе можно не бояться ни одного человека на земле.
Шадрак кивнул.
—Знаю. Я и так никого не боюсь. Только, думаю, тот, с кем мне предстоит сразиться, совсем даже не человек.
Мысль о притаившейся где-то в глубине его естества твари наполнила юношу самыми черными, неприятными чувствами. Он понимал, что это существо — единственное, которого действительно стоит опасаться.
Танака собирался спросить сына, что он имеет в виду, но заглянул ему в глаза и смолчал: в зрачках Шадрака мерцали отблески вековечной мудрости, той самой, которую он видел только раз, двенадцать лет назад, у каменных кругов. Танака снова обдумал слова сына, и кровь застыла в жилах самурая при воспоминании о том далеком дне несколько лет назад, когда сила зверя выглянула изнутри Шадрака.
Танака снял с пояса катану в ножнах и решительно вложил меч в руки сына.
—Теперь ты самурай. Хотя ты никогда не будешь служить дайме, тебе понадобится это.
Шадрак принял дар и вынул клинок, восхищаясь совершенством работы: ведь он сам был толковым оружейником, так что кому, как не ему, было оценить мастерство кузнеца! Затем он слегка рассек мечом кожу на большом пальце, подчиняясь неписаному правилу Кодекса самураев: извлеченное из ножен оружие должно напиться крови. Сколько лет он тренировался только с деревянными копиями катан! Теперь Шадрак не верил своему счастью — он держал в руках настоящий меч-катану, оружие чести. Глаза юноши засверкали от возбуждения.
—Я не могу принять такой дар, отец. Ведь в этом мече твоя душа самурая.
В глазах Танаки светилась неприкрытая печаль.
—Моя жизнь воина закончилась, а вот твоя только начинается. Когда ты будешь сражаться этим мечом, я всегда буду драться рядом с тобой — даже после того, как меня не станет. Я утратил свою душу много лет назад, темной, холодной ночью, незадолго до того, как нашел тебя. Теперь я выполнил свое предназначение.
Шадрак вздрогнул: где-то в душе возникло чувство грядущей разлуки с отцом. Страха он не ощущал, было лишь огромное чувство сожаления — он очень любил отца. Юноша обхватил Танаку за шею и крепко обнял, понимая, что никогда больше не решится на такое. Танака на миг замер, потом ответил такими же горячими объятиями.

Через четверть часа они подходили к дому Эканара. Танака распахнул дверь, и они шагнули в уютное тепло комнаты, но уже в следующую секунду отец и сын поняли, что опасность все-таки подстерегла их.
Посередине кабинета мудреца стоял Йоситака. Подле него был младший самурай. Хруст кожаных доспехов за спинами подсказал вошедшим, что в доме был еще кто-то третий. Прежде чем отец и сын успели отреагировать, их заставили пройти в кабинет.
Боковым зрением Танака заметил в углу Эканара. Старик был связан и без сознания. Рядом с мудрецом лежало безжизненное тело Горуна Цзана. Наискось через туловище безоружного деревенского самурая тянулась тонкая полоска от удара мечом.
Глаза Йоситаки торжествующе сияли: после двенадцатилетних розысков он наконец-то настиг беглеца. Кебииси и ронин скрестили взгляды. Шадрак в отчаянии разглядывал мертвого Цзана.
—У меня приказ убить тебя, Иэйасу Танака, — произнес Йоситака. — Может, на этот раз ты дашь свое благородное согласие?
В голосе Йоситаки слышалась неприкрытая издевка. Судя по всему, преследователь считал бывшего капитана не заслуживающим внимания убожеством.
Танака огляделся. Трое самураев окружили их, отрезав все пути к отступлению. В потолке зияла черная дыра выхода на чердак — укрытие было обнаружено.
Танака понимал безвыходность положения. Обезвредить троих вооруженных катанами воинов было невозможно, к тому же он дал обет не убивать. Более того: он был безоружен — его катана был у Шадрака, а вакидзаси он оставил на чердаке. Самурай спокойно и твердо взглянул на врага.
—Я сдамся, если вы подарите жизнь этому мальчику. Йоситака с недоверием посмотрел на ронина, потом рассмеялся гулко и зло.
—Этот сопляк вооружен катаной. Тебе известно, каково наказание за подобное бесчестье. Человек, выдающий себя за самурая, подлежит немедленной смерти.
Лицо Танаки потемнело. Заметив это, Йоситака снова рассмеялся.
—Но я буду милостив. Я позволю ему умолять Сёгуна сохранить ему жизнь.
Танака понимал, что иного выхода в любом случае нет.
—Я согласен, — покорно опустил голову ронин.
Йоситака сделал знак одному из подручных схватить и разоружить Шадрака. Юноша заметил предупреждающий взгляд Танаки и не пытался сопротивляться. Он чувствовал, как от страха адреналин загулял по всему телу. Кровь застучала в висках. Шадрак пытался совладать с дыханием.
Танака опустился на колени и посмотрел на сына.
—Не опозорь меня. Ты не должен вмешиваться. Затем он обернулся к Йоситаке.
—Позвольте мне воспользоваться моим вакидзаси. Я хочу умереть с честью.
—Тебе не вернуть честь, старик, — прорычал Йоситака. — Тебе следовало сделать харакири двенадцать лет назад, а сейчас уже слишком поздно. Ты сдохнешь смертью труса!
Танака закрыл глаза, признавая свое поражение. Он понимал, что сейчас он лишился последнего бастиона чести, но не собирался оказывать сопротивление. Сейчас самым важным для него был Шадрак.
Шадрак непонимающим взглядом следил за тем, как отец преклоняет колени и опускает голову в ожидании неизбежного. Над Танакой, спиной к юноше, стоял один из самураев; он вынул катану и поднял меч для последнего удара. Самурай взглянул на Йоситаку и получил разрешающий кивок начальника.
Шадрак отреагировал незамедлительно. Его разум просто не поспевал за охватившими юношу инстинктами. Он схватил руку того, кто держал его за плечо, вывернул запястье, применил захват, потом перешел к удержанию плеча. В долю секунды раскрытая ладонь Шадрака нанесла удар в затылок самураю, отделив череп от позвонков. Смерть наступила мгновенно. Пока тело сползло на пол, Шадрак выхватил катану поверженного врага.
Двое других самураев собрались было наброситься на Шадрака, но юный воин был гораздо быстрее противников. Он метнулся вперед, к буси, стоявшему над отцом, и нанес ему из-за спины мощный удар ногой в пах. Копчик и тазовые кости самурая с хрустом превратились в месиво. Пронзительно вскрикнув, самурай без сознания упал на пол.
Шадрак услышал за спиной шуршание стали о кожу и понял, что Йоситака вынимает из ножен свой меч. Юноша немедленно развернулся. Клинок в его руках описал сверкающую наклонную дугу, разрубив Йоситаку от головы до солнечного сплетения. Самурай упал на пол, меч так и остался у него в груди.
Время вернуло себе нормальный бег. Шадрак отступил назад, с ужасом и отвращением оглядывая то, что он сотворил собственными руками. Кровь толчками била из трупа Йоситаки, заливая все вокруг. Шадрак не выдержал и склонился в приступах тошноты. В глазах сына Танаки появились слезы; послышались тихие рыдания. Он ведь хотел только остановить самураев, даже не собираясь их убивать! Но воинские навыки превзошли его желания, и Шадрак не смог остановить себя.
Потом он заметил перед собой отца. Шадрак поднялся на ноги, утирая опухшее от слез лицо. Старый самурай держал перед собой катану, дожидаясь, когда сын возьмет меч. Нахмурившись, Шадрак принял клинок из рук отца. Он не понимал, что происходит.
—Однажды я потребовал, чтобы ты не позорил меня, но сегодня ты нарушил обет, убив трех человек. Я вновь передаю тебе этот меч. Он хорошо послужит тебе. Моя работа над тобой завершена — я проиграл. Я вернусь через час и хочу, чтобы к этому времени ты покинул деревню. Если хочешь, можешь взять свои доспехи и вакидзаси. Я больше не желаю видеть тебя.
Шадрак смотрел на отца, не веря своим ушам. Лишь на миг в глазах Танаки мелькнула слезинка, когда он резко отвернулся от сына и, опустив от стыда голову, вышел из дому. От переполнивших его чувств Шадрак опустился на колени и залился слезами.

Эния
Иесод Иецира
Заколдованный лес
Взяв шест наизготовку, Фиона кружила вокруг Филипа. Она следила за его глазами и движениями ног, чтобы уловить момент, когда Филип начнет атаку. Он придвинулся ближе, чтобы можно было действовать коротким и широким мечом, но Фиона знала, на каком расстоянии от соперника следует держаться. Она быстро нанесла удар шестом, заставив Филипа отскочить назад. Дистанция была восстановлена.
Неожиданно Филип метнулся вперед. Фиона отбила атаку, широким махом шеста разоружив соперника и сбив его с ног. Филип ударился оземь сильнее, чем она ожидала, и девушка быстро склонилась над поверженным партнером.
—С тобой все в порядке? — обеспокоенно спросила она.
—Кажется, с возрастом я лишаюсь своих лучших качеств, — сообщил Филип. — Ты же знаешь, я заслужил свою седину.
Фиона улыбнулась и протянула руку, чтобы помочь ему подняться.
—Нет, давай посидим немного, — предложил Филип. — Ты слишком ловко управляешься с шестом.
Фиона была готова рассмеяться, если бы не знала, что все, что говорит Филип, совершенно серьезно. Он нередко позволял себе на первый взгляд смешные замечания, но в действительности это была лишь констатация реальных фактов.
—Ты становишься серьезным противником, — сказал Филип, потирая ушибленное плечо, — причем как в боевых искусствах, так и в магии. Мне кажется, что ты особо одарена именно в последней.
—Надеюсь, что это так. Ведь я очень старалась, — улыбнулась Фиона.
—Частично, — согласился Филип, — дело в том, что у тебя есть магические способности, которыми обладает далеко не каждый. Ты вполне созрела, и сейчас с тобой уже приходится считаться.
Он внимательно изучил ее лицо и пышную гриву длинных черных волос.
—Кроме всего прочего, ты превратилась в очень красивую девушку.
—Филип... — Фиона смутилась от услышанного.
—Я не собирался льстить тебе. Так, просто наблюдение, — и он провел пальцем по лезвию широкого меча, сделанного специально для имитации поединка.
—Филип, скажи лучше, почему в Желтой Школе учат только защищаться от мечей, вместо того чтобы научиться использовать их в бою? — спросила она. — По-моему, это однобокая стратегия.
Филип изумленно приподнял бровь, но тут же протянул девушке меч.
—Хочешь научиться?
Она с неудовольствием отдернулась.
—Нет, я их не люблю.
—А, вот, значит, почему ты так сильно двинула меня, — серьезно произнес он. — Надо запомнить на будущее, чтобы атаковать тебя другим оружием. Мы не используем мечи при атаке, потому что с ними невозможно контролировать себя. Это оружие предназначено только для уничтожения. При помощи шеста или цепи можно оглушить противника, лишить его сознания, а меч может только рассекать, рубить. Он создан для убийства. Конечно, им можно порезать ногу или руку врага, но это не гарантирует, что противник остановится и не будет больше атаковать; вот почему меч нельзя использовать в качестве средства защиты. Он сотворен для того, чтобы лишать жизни.
—И какое отношение это все имеет к философии Желтой Школы?
—Наш путь заключается в невмешательстве, в как можно меньшем воздействии на все живое. Это не вопрос морали — просто убийство нарушает тонкую ткань Вселенной. Для разумной Вселенной каждая смерть отдается болью.
Глаза Фионы сузились:
—Если бы моя воля, я отняла бы две жизни.
Филип пристально посмотрел на нее; его взгляд, как всегда, казался изучающим.
—Фиона, тебя жутко напугало прошлое, которое ты точно не помнишь. Если ты не будешь проявлять осторожность, то ненависть, которую ты носишь в себе, уничтожит тебя. Та личность, которой ты когда-то была, не позволит тебе забрать чужую жизнь иначе, как только при необходимости защитить собственную жизнь. Если же ты задумаешь убийство, то оно станет самоубийством для твоей души.
—Похоже, ты слишком много знаешь о моем прошлом, — ледяным тоном заметила Фиона.
—Существует много способов и путей добывать информацию. Я достаточно знал о тебе еще до твоего рождения, но не могу открыть тебе больше, чем это необходимо, — ты должна учиться самостоятельно, иначе это вовсе не будет учебой. Я знаю о твоей ненависти к Джааду, и должен сказать, что чувство это не беспричинно. И все же твоя судьба состоит в чем-то другом. Твой путь должен заключаться в прощении, а не мщении, ибо есть другой человек, которому необходима твоя помощь. Именно он должен быть первоочередной целью твоих помыслов. Этот человек сможет преуспеть лишь благодаря тебе.
—Еще один человек из моих снов, — тихо произнесла Фиона. — Да. Я чувствую глубокую привязанность к нему, но ненависть к тому, другому, гораздо сильнее. А что моя мать? Действительно ли я вправе ненавидеть самый воздух, которым она дышит?
—Точно так же, как она находит для себя резоны ненавидеть тебя. Жизнь у твоей матери была очень тяжелой. Детские годы в борделях Горома оставили в ее душе шрамы не легче тех, что есть у тебя. Не стоит слишком поспешно судить ее.
—Но она лишает меня всего! И в ее драгоценном камне до сих пор томится мой элементал!
—Твой элементал?
—Мы принадлежим друг другу, — твердо произнесла Фиона. — По крайней мере насколько я знаю.
Филип пожал плечами.
—Ты всегда можешь забрать его обратно. Теперь тебе восемнадцать, и ты имеешь все права. Ты больше ни от кого не зависишь.
—И ты поддерживаешь меня, чтобы я выкрала тот драгоценный камень с элементалом внутри? Разве это не идет вразрез с твоим принципом недеяния? Ведь ты влияешь на меня даже сейчас, просто сидя рядом!
Тут Фиона впервые увидела, как Филип неуютно заерзал.
—Это все очень сложно, — произнес он. — Между обязанностями и принципами всегда возникают противоречия, и взаимоприемлемое решение никогда не бывает идеальным. Мы все должны делать то, что должны. Помни: мы не можем поднять палец, не вызвав потрясения самих звезд!
Он решительно поднялся.
—Ты должна поступать так, как считаешь правильным.
С этими словами он почтительно поклонился Фионе и вышел из комнаты.
Фиона смотрела вслед Филипу, размышляя над только что услышанным. Она очень хотела освободить элементала из драгоценного камня Йиханы — ведь такое заточение иначе как варварством не назовешь. Гном был одним из ключей к таинственной дверце в прошлое, и Фиона не могла позволить, чтобы он страдал. Она чувствовала определенные обязательства перед элементалом и даже испытывала стыд: ведь из-за того, что она не может поднять руку на мать, он уже два года томится в заточении.
«Ничего, — решила про себя девушка, — сегодня ночью все будет по-другому. Сегодня ночью он обретет свободу».

Фиона стояла в темноте у двери в комнату матери. Она внимательно прислушивалась, стараясь определить, заснула ли Йихана. Направить в комнату свое астральное тело она не решилась — мать определенно имела астральную защиту. Все знали о параноических переживаниях Йиханы, видевшей врагов даже в отрекшихся от всего мирского братьях по Желтой Школе.
За дверью все было тихо. Фиона чувствовала, как кровь бухает в висках, и слышала свое взволнованное дыхание. Отчетливый звук произнесенных имен Бога поплыл по коридору — это последний из Адептов окончил ночной защищающий ритуал. Прежде чем двинуться вперед, девушка выждала еще несколько минут.
Затем она, как учил Филип, своей аурой приглушила все издаваемые ею звуки и медленно распахнула дверь. Магия делала неслышным каждый ее шажок. Сейчас было полнолуние, так что магические способности Фионы были очень сильными.
Яркий лунный свет заливал всю комнату, и Фиона сразу же рассмотрела спящую мать. Рядом с изголовьем кровати стоял небольшой комод с маленькой шкатулкой для драгоценностей. Фиона знала, что в шкатулке находится ожерелье матери, в одной из жемчужин которого томился ее гномик.
Мягко ступая, девушка неслышно пересекла комнату. Она все время осторожно следила за матерью, чтобы вовремя услышать, если дыхание Йиханы изменит свой ритм. Фиона на мгновение замерла, потом, удовлетворенная результатом, пошла дальше.
К комоду она подошла, почти не дыша. Фиона немного уменьшила магическое воздействие — она находилась совсем рядом с матерью, и та могла почувствовать присутствие дочери. Вместо того чтобы распахнуть шкатулку со всеми соответствующими шорохами и скрипами, она просто взяла ее. Потом, не сводя с матери глаз, попятилась к двери и очутилась в коридоре.
Вне себя от радостного и тревожного возбуждения, она домчалась до своей комнаты, закрыла занавеси и зажгла лампу. Потом она раскрыла шкатулку и вынула из нее ожерелье. Одна из жемчужин завибрировала в руке, и Фиона поняла, что гном узнал ее. От радости сердце девушки забилось сильнее.
Усевшись на пол, Фиона сосредоточилась и обратила всю свою энергию против колдовского заклятия Йиханы. Несколько минут она пыталась снять печать с жемчужины, но ничего не получалось. Это было все равно что голыми руками пытаться разбить толстую кирпичную стену. Магия Йиханы все еще была Фионе не по зубам, а до тех пор, пока Фиона не станет сильнее, мать ни за что не освободит гнома. Фиона заметила, что жемчужина вновь завибрировала — это гном умолял выпустить его, — и заплакала от бессилия.
Внезапно дверь распахнулась от сильного пинка, и в комнату ворвалась Йихана. Лицо матери было искажено яростью.
—с*а! — заорала она дочери. — Ты поплатишься за это! Мощный удар астральной энергии оглушил Фиону и швырнул
ее в сторону. Жемчужина выпала из ее руки и покатилась по полу. Фиона попыталась дотянуться до драгоценности, но мышцы, словно парализованные, не слушались приказов разума. Йихана склонилась на дочерью, сжимая в руке кинжал.
—Надо было мне сделать это еще год назад, — рявкнула она. — Ничего, сейчас этот кинжал во второй раз перережет глотку молодой девицы.
Холодная сталь прижалась к горлу Фионы.
Внезапно окно разлетелось на тысячу кусков. Изумленная Йихана обернулась и увидела прямо над собой мускулистое тело огромной черной кошки. Теперь зверь был больше тигра. Холодные зеленые глаза уставились на Йихану, а через секунду кошка прыгнула.
Йихана взвизгнула, когда кошка вцепилась когтями ей в лицо. Скрипнув зубами, Фиона заставила себя подняться на ноги. Не теряя времени, девушка схватила свою сумку и ожерелье матери. Несколько мгновений понаблюдав за схваткой, она взяла кинжал Йиханы и выбралась через окно в лес.

Больше часа Фиона сидела на снегу, заново переживая события этой ночи. Все это время она пыталась выпустить гнома на волю, но ничего не выходило. Слезы разочарования брызнули из ее глаз: лишившись даже той малости Силы, что была у нее, девушка осталась буквально ни с чем.
Следом за бессилием вернулась ярость. Темное чувство принесло с собой единственную мысль — убить Джаада.

 

[Unagdomed]

Бесчестье подобно шраму на коре дерева: вместо того чтобы исчезнуть, оно лишь увеличивается.
—«Бусидо, Путь Воина»
Истинная смелость заключается в том, чтобы жить, когда необходимо жить, и умереть лишь тогда, когда необходимо умереть.
—«Бусидо, Путь Воина»
Планета Теллюс
Ниппонская империя
Город Хонсю
19-й год правления
32-го Сегуна (2 года спустя)
Подойдя к двери спальни, Шадрак заколебался. Свет в комнате был неярким, но оттуда доносились приглушенные голоса. Юноша разочарованно вздохнул — при таком гаме заснуть вряд ли удастся.
Эх, он ведь так надеялся, что спальня окажется пустой! Более тридцати воинов из их отряда в пятьдесят человек несли сейчас службу, большинство остальных торчали в городе, напиваясь или веселясь в каком-нибудь роскошном борделе.
Шадрак приоткрыл дверь спальни. Яркий свет из коридора тут же забрался вовнутрь. Юноша осторожно вошел в спальню, но, осмотревшись, понял, что его все же заметили.
Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел нескольких стражников Сёгуна — усевшись вокруг крохотного стола, они играли в кости. Игра происходила при свете единственной свечи. Судя по шепоту, самураи были явно недовольны его приходом. В этом не было ничего необычного — здесь Шадраку никогда не бывали рады.
Юноша придвинулся к своей лежанке, от всей души желая, чтобы игроки сочли его недостойным их внимания. На беду, среди самураев оказался Наса Мунетака. Все надежды Шадрака рухнули. Мунетака никогда не упускал возможности поддеть Шадрака.
—Эй, Асаи, что это за книжку ты несешь?
Шадрак решил не обращать на него внимания, хотя и понимал, что избежать ссоры будет не так просто. У него до сих пор ныли ребра после тех побоев, что недавно нанес ему Мунетака.
—Это «Бусидо», — ответил юноша как можно спокойнее. Мунетака резко поднялся, всеми жестами и тоном изображая крайний гнев. Он всегда находил повод счесть себя оскорбленным.
—Интересно, зачем такому червяку, как ты, может понадобиться священная книга! — воскликнул он, направляясь к Шадраку. — Что ты вообще знаешь о чести!
Шадрак опустил голову. Он понимал, что вопрос вполне достойный размышления, вот только Мунетака сам недостаточно компетентен, чтобы ответить на него. Мунетака даже не знал, что бусидо, которому он следовал, не описано в книге — томик в руках Шадрака был тщательно скопирован юношей с книги Танаки.
—Просто я стремлюсь стать более совершенным, — произнес Шадрак.
—В таком случае, деревенщина, иди в нищие!
От игрального стола донеслись смешки. Мунетака был известен тем, что улучшал свое положение в обществе за счет унижения других.
Однако Шадрак умел справляться с унижением; именно его скромность провоцировала Мунетаку. К самураю, не имеющему гордости, благородного происхождения и характерной агрессивности, относились как к прокаженному. Особенно ярко это выражалось в Страже Сёгуна.
—Отдай мне книгу, Асаи.
Глаза Шадрака сузились. Помимо мечей книга была единственным его достоянием, лишаться которого он не собирался.
—Не могу.
Сзади послышался скрип, и Шадрак понял, что в спальне объявился еще один наблюдатель. Впрочем, самурай оставался в тени и, судя по всему, не собирался вмешиваться. Мунетака не обратил на вошедшего никакого внимания, ведь никто из стражников Сёгуна не осмеливался мешать ему.
С гаденькой ухмылкой Мунетака потянулся к книге. Самураи за столиком снова захихикали: они знали, что Мунетака никогда не остается без того, что хочет.
Однако Шадрак оттолкнул его руку и сам ступил назад. Глаза Мунетаки недобро вспыхнули — теперь спор превратился для него в вопрос чести и достоинства. Впервые за много месяцев Шадрак почувствовал, как сильнее заколотилось сердце, и силой заставил себя расслабиться.
«Я смогу контролировать себя», — яростно думал он.
—Отдай книгу, Асаи, не то я накрошу тебя дольками прямо там, где ты стоишь.
Каждое слово Мунетака произносил с ударением, и в голосе его слышалась угроза. Шадрак попятился, борясь с желанием положить руку на рукоятку меча. Он знал, что, увидев это, Мунетака немедленно выхватит свой клинок.
—Убив меня, ты обесчестишь себя, — сказал юноша.
Оба спорщика замерли: между ними повис призрак неизменной участи обесчещенного самурая. Мунетака расслабил правую руку и попытался овладеть собой, потом обреченно кивнул головой.
Шадрак было расслабился, однако разговор еще не был закончен. Внезапный апперкот в челюсть застал его врасплох и сбил на пол. Голова бессильно мотнулась в сторону. Шадраку показалось, что череп вот-вот расколется от боли. А Мунетака уже набросился на него, пытаясь вырвать из рук книгу.
Из-за игрального столика доносились крики возбужденных зрителей; неведомый наблюдатель у двери тоже взволнованно сопел. Шадрак крепко прижал книгу к туловищу, не желая лишаться одного из своих сокровищ. Мунетака принялся бороться с юношей, но Шадрак оттолкнул его с такой силой, что самурай едва не упал.
Мунетака поднялся на ноги и отошел. Было видно, что он не ожидал от Шадрака такой силы — обычно все его нападки не встречали никакого сопротивления. И все-таки уязвленная гордость не позволила Мунетаке уйти.
Он бросился на Шадрака и что было силы ударил его ногой в бок. Почувствовав, как сапог самурая вонзился ему в ребра, Шадрак застонал. Бока еще не отошли после предыдущего избиения. Он попытался подняться, но следующий удар повалил его на спину. Третий тычок сопровождался тошнотворным хрустом. От невыносимой боли Шадрак закричал.
В хаосе чувств все способности Шадрака контролировать себя куда-то подевались, в мозгу вспыхнул четкий приказ выхватить катану. Вероятно, Мунетака почувствовал это желание, поскольку он тут же потянулся к своему мечу.
—Господа, довольно!
Оба самурая замерли на месте, услышав голос своего капитана. Шадрак тут же заставил себя расслабиться. Мунетака немного поколебался, но потом отвесил легкий поклон и, тяжело дыша, отступил назад.
Капитан продолжил свою речь, будто ничего и не произошло.
—Господа, нам дали срочное задание. Я хочу, чтобы через тридцать минут вы в полных йорои выстроились верхом перед входом во дворец. Нас поведет сам Сёгун.
От игрального стола донеслись тихие изумленные возгласы: такое случалось крайне редко, если вообще происходило.
Шадрак встал, держась правой рукой за поломанные ребра.
—Чтобы все были на месте. Восемнадцать человек получили увольнительную, поэтому вам же будет лучше, если вы построитесь вовремя.
Капитан осмотрел Шадрака, не скрывая своего недовольства.
—Это относится и к тебе, Нагамаса Асаи!
Имя самурая он выплюнул в лицо Шадраку, словно это было название какой-то невероятной болячки.
—Осс, капитан, — Шадрак почтительно склонил голову.
Он понимал, что капитан Ямота прекратил распрю только потому, что боялся потерять Мунетаку, самого сильного и быстрого из стражников. В свое время он вполне ясно выразил свое мнение о Шадраке и не собирался изменять его. Капитан считал новичка помехой на пути к беспроблемному управлению корпусом Стражников Сёгуна и с радостью ухватился бы за любую возможность избавиться от Шадрака. Оба знали, что это лишь вопрос времени.

Шадрак сидел в седле, ежась от порывов ледяного ветра со снегом. Он ласково потрепал кобылу по загривку, успокаивая ее. Лошадь когда-то принадлежала Мунетаке и не шла ни в какое сравнение с бывшей лошадью Шадрака, на которой сейчас в другом конце шеренги гордо восседал Мунетака.
Внезапно в рядах буси воцарилась тишина: к ним направился Сёгун. Рядом с правителем скакал верный Ямота. Чувствуя напряжение, лошади шумно выбрасывали из ноздрей упругие клубы пара. Сёгун был полностью облачен в йорои. Это не были парадные доспехи для торжественных церемоний — кожана йорои была потрескавшейся и местами рассеченной клинками. Было ясно, что доспехи не раз защищали хозяина в бою. Шадрак гадал, какое же задание уготовано отряду. Это должно было быть что-то из ряда вон выходящее, если сам Сёгун был заинтересован в результате.
Исхудавшее, бледное лицо Сёгуна хранило стоически невозмутимое выражение. Сверкающие зеленые глаза правителя смотрели остро и мудро. Хотя Сёгуну было уже под сорок, доспехи не могли скрыть его все еще атлетического сложения. Судя по крепкому мускулистому телу правителя, у его сына-подростка еще было в запасе несколько лет, прежде чем он сможет претендовать на почетное место отца.
За спиной у Сёгуна был главный вход во дворец. Великолепные башенки и покатые крыши дворца были покрыты тонкими, изящными золотыми и серебряными пластинами.
—Сегодня ночью мы совершим форсированный переход к самым границам Империи, — в морозном арктическом воздухе голос Сёгуна разносился четко и ясно. — Мы должны отыскать беглеца, поимка которого имеет особое значение для меня.
По шеренге самураев прокатилась волна напряжения и незаданных вопросов.
—Этот человек несет ответственность за убийство нескольких высокородных самураев; он неоднократно ускользал от нас. Но сейчас мы должны раз и навсегда покончить с ним. Мы обязаны настигнуть его до того, как он снова попытается избежать кары. Есть вопросы?
Тишина. Ни один самурай не осмеливался задавать вопросы Сёгуну. Обязанности самурая состояли в том, чтобы беспрекословно подчиняться; вопросы же можно было понять как попытку оспорить приказ, поэтому проявление излишнего любопытства было неписаным табу среди стражников.
Лошадь Сёгуна первой промчалась через главные ворота дворца. Ямота отдал самураям приказ следовать за правителем. Шадрак с похолодевшим от недоброго предчувствия сердцем тронул свою кобылу в рысь. Интуиция никогда не подводила его, и теперь Шадрак точно знал, в какую часть Ниппона направляется отряд.
Когда лесная чаща расступилась и перед глазами возник до боли знакомый мосток через реку, Шадрака охватили ледяные щупальца страха. Под ложечкой неприятно засосало, поводья выскальзывали из рук. Юноша чувствовал, что его вот-вот стошнит. Теперь у него не осталось ни малейших сомнений в истинной цели Стражи Сёгуна, и он знал, что не в состоянии предотвратить беду — Сёгун уже объявил всем имя разыскиваемого беглеца.
Только-только рассвело, и земля еще была укрыта изморозью. Хищные ледяные щупальца густого тумана затягивали все вокруг. Оставалось несколько минут до того, как мутный и бледный шар солнца поднимется над зубчатой стеной леса. Шадрак знал, что жители Киото еще только просыпаются.
Махнув рукой, Сёгун приказал воинам перебраться по хлипкому деревянному мостику на другой берег. Отряд вытянулся в цепочку. На том берегу самураи рассеялись, обходя деревню со всех сторон. Юноша понял, что из уготованной ловушки не выберется никто. Сознавая свое бессилие, он печально повесил голову.
Ямота нагнал Шадрака и поскакал рядом. Остальные буси уже почти исчезли из виду.
—Выше голову! — ядовито прошипел он юноше. — Ты ведь мнишь себя самураем!
Сёгун обернулся к капитану стражи. Ему явно не понравилось поведение офицера: вместо того чтобы распекать самурая, капитан должен был неотлучно находиться рядом с правителем.
—Ямота-сан, мы поскачем прямо в центр деревни.
Потом Сёгун обернулся к Шадраку.
—А ты присоединишься к нам.
Ямота заскрипел зубами — он старался, чтобы Асаи был как можно дальше от Сёгуна. Но Правитель стремился соблюдать осторожность, зная, какую опасность может представлять беглец.
Мучительные воспоминания овладели Шадраком, когда он достиг деревенской окраины. Два последних года он уничтожал собственное «Я», и теперь оно мстило ему за долгие месяцы подавленных чувств.
Самураи жестоко и неумолимо сгоняли жителей на главную площадь. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали на месте. Ощущение того, что однажды он уже видел это, охватили юношу, и ему пришлось изо всех сил сдерживать рвавшиеся наружу слезы. В толпе, подгоняемой воинами, кое-кто узнавал Шадрака, но он делал вид, что никого не знает, понимая, что от этого зависит его жизнь.
Многие самураи уже спешились и выискивали беглеца среди согнанных крестьян. Шадрак увидел, как в строй грубо втолкнули Сашку, Мако и Удзиясу, и проглотил комок гнева. При таком количестве самураев он не имел ни малейших шансов победить; кроме того, юноша ни за что не собирался нарушать свой обет отказа от насилия. Вот уже два года он держал клятву и не хотел нарушать ее сейчас.
Оглядев крестьян, он не увидел в этом хаосе ни Танаку, ни Эканара. Тогда он тихо присел и начал молиться, чтобы сегодня их не оказалось в деревне — это могло бы спасти много жизней. В противном случае Сёгун не преминет наказать жителей Киото за укрывательство беглеца.
Внезапно по толпе прокатилась тишина. Все замерли. Шадрак обернулся и увидел, как крестьяне расступились, пропуская трех конных самураев. Между лошадьми брел тот, кого искали стражники.
Буси оттеснили крестьян, и процессия вышла на открытое пространство. Узнав Танаку, юноша почувствовал комок в горле. Облаченный в простое кимоно отец стоял в окружении воинов. Самураи быстро узнали его по характерным чертам уроженца западной части Империи.
Предводитель троицы конных самураев спешился, не спуская глаз с пленника. Двое других сделали то же самое и отдали поводья в руки прислуге. Главный поклонился, подошел к Ямоте и поднес ему меч-катану. Узнав в предводителе Мунетаку, Шадрак воспылал ненавистью.
—Мы нашли его на поясе у беглеца, капитан, — Мунетака с почтением передал меч Ямоте, — но он не пытался сопротивляться.
—Это был меч Йоситаки, — с горечью в голосе откликнулся Ямота.
Бросив короткий взгляд на катану, Сёгун развернулся к Танаке. Глаза правителя засверкали, словно огненные изумруды. Сёгун долго ждал этого триумфального момента.
—Итак, наконец ты в моей власти, Иэйасу Танака, — едко бросил он ронину.
Танака невозмутимо выдержал взгляд правителя. На лице не было даже следов волнения — отец Шадрака никогда не надеялся убежать от прошлого, понимая, что его поимка — вопрос времени.
Внезапно Танака широко раскрыл глаза, будто его поразило громом: среди самураев он увидел сына. Старый самурай быстро взял себя в руки и отвел взгляд. Через секунду его лицо вернуло себе неизменно стоическое выражение.
Эта мгновенная вспышка чувств не ускользнула от пристального внимания Сёгуна. Правитель резко развернулся к Шадраку и смерил молодого воина подозрительным взглядом. Остановившись на рукоятке меча юноши, глаза Сёгуна сузились. Шадрак похолодел, вспомнив, что катана раньше принадлежал отцу и на рукоятке остались инициалы отца Йориэ Сайто, который выковал меч. Подозрение Сёгуна росло, но правитель не был уверен в правильности своих выводов.
—Этот человек предал меня. Убей его, — кратко приказал он Шадраку, указывая на Танаку.
Танака тут же опустил голову и пал на колени; он давно уже приготовился к смерти. Шадрак оцепенел, поняв, что Сёгун обращается именно к нему, задумав таким образом проверить его верность.
В голове Шадрака помутилось, и какое-то время молодой самурай не двигался. Глаза Сёгуна засверкали пронзительным зеленым огнем.
Наконец Шадрак поклонился и спешился. Он двигался словно автомат, а разум тем временем пытался оценить ситуацию. Шадрак понимал, что не сможет убить, тем более Танаку. Он никогда больше не предаст учителя. Вместе с тем он чувствовал, что при всей его нелюбви к жизни, чувство самосохранения как никогда сильно.
Когда он подошел к коленопреклоненному ронину, Наса Мунетака отступил назад. Танака поднял на сына опечаленные глаза:
—Никогда не думал, Шадрак, что ты так низко падешь!
В голосе отца не было и тени обвинения — только горечь. Шадрак едва сдерживал слезы. Как ему хотелось броситься на землю и попросить у отца прощения! Но он понимал: прощения не будет. Он совершенно погиб в глазах Танаки и, что бы он ни сотворил сейчас, ему ни за что не подняться в глазах отца.
Разум отказывался ему служить, не находя выхода из ситуации. Медленно, словно во сне, Шадрак начал вытягивать катану из ножен, Сёгун и младшие самураи неотрывно следили за ним. Целая буря эмоций охватила Шадрака — и страх, и испуг, и стыд, и чувство вины. Вслед за ними появились первые язычки пламенной ярости. Подняв глаза, Шадрак обнаружил, что деревенские дома пылают, выбрасывая в пепельное небо густые дымные столбы.
Искра гнева быстро разгоралась, затмевая все остальные чувства. Он видел, что Мунетака и Ямота наблюдают за ним; он чувствовал их уверенность в том, что он — трус, который может разве что умереть без славы и чести. Шадрак перевел взгляд на Сёгуна и прочел в его глазах только презрение. В ту же секунду юноша ясно и без прикрас рассмотрел всю истинную натуру правителя, его неуверенность, устремления, жадность и низменность побуждений; Шадрак понял, насколько низкому и недостойному созданию он служил все это время.
Резанув лезвием катаны по пальцу, он решительно загнал клинок обратно в ножны и пригасил гнев — нет, он не станет унижаться перед этими животными.
—Прошу прощения, дайме, но я вынужден отказаться от выполнения приказа.
И Шадрак опустился на колени рядом с отцом. Заметив тень улыбки на его лице, сын с удовлетворением подумал, что хотя бы последний выбор в своей жизни он сделал правильно.
Царившее в воздухе напряжение многократно усилилось. Лошади нервно всхрапывали, чувствуя запах дыма. Крестьяне беспомощно оглядывались по сторонам. Несколько безумно длинных секунд ничего не происходило.
Потом раздался яростный голос Сегуна:
—Я хочу, чтобы эти два предателя были убиты. Потом все жители деревни будут казнены за укрывательство беглеца!
В следующий миг жители Киото осознали, что их ждет неминуемая смерть. В толпе поднялся ропот. Кое-кто пытался сбежать, но острые мечи и стрелы не дали им далеко уйти. Мунетака и трое других самураев, вынимая мечи, окружили стоящих на коленях ронинов. Противоречивые чувства душили Шадрака: он просто не мог поверить, что погибнет, прожив такую короткую и странную жизнь. Отец Шадрака всегда говорил, насколько важно ему оставаться в живых, будучи уверенным, что мальчику предстоит сыграть важную роль в этой жизни.
Вопль дочерей Сашки, которых самураи толкнули на землю, ножом полоснул по сердцу Шадрака. Он смежил веки, стараясь удержать слезы; нет, это были не слезы жалости к себе или раскаяния — это были слезы ярости. Безумное чувство росло в нем с пугающей быстротой, вытесняя все другое, оно поднималось из самых темных глубин души Шадрака, и тело юноши лихорадочно дрожало в напрасной попытке совладать с ним.
Дыхание Шадрака участилось, а время, наоборот, замедлило свой бег. Адреналин захлестнул его вены, заставляя сжимать побелевшие кулаки. Шадрак полностью утратил контроль над собой. Чувство темной ярости оказалось слишком сильным. Теперь оно неудержимым потоком рвалось наружу. Охваченный умопомрачительным страхом, Шадрак вспомнил ту спящую силу зла, которую много лет назад увидела в нем прорицательница. Теперь эта сила пробудилась к жизни.
С каждым мгновением Шадрак терял свою душу, свой человеческий облик. Психотическая ярость кипела в нем, легко разрушая последние рычаги контроля над собой. Юноша превратился в бездумный, неумолимый комок ненависти ко всему...
Самураи окружили двух осужденных, привычно готовясь отсечь головы. Шадрак поднял голову и заглянул прямо в зрачки Мунетаке. Буси замер на месте; затаив дыхание, он смотрел в багровую бездну бездушных глаз перед собой. В ту же секунду самурай понял, что это коленопреклоненное существо есть воплощение чистого зла. В ужасном безжалостном взгляде не было ничего человеческого.
Жуткое создание, которое еще недавно было Шадраком, с невиданной прытью рванулось вперед. Вскочив на ноги, оно уже выхватило катану и одним широким ударом разрубило туловище Мунетаки поперек. Самурай умер еще до того, как два обрубка, только что бывшие одним целым, упали наземь.
Трое других самураев сначала застыли от изумления, не понимая, что произошло. Зато чудовище не теряло времени. Оно набросилось на следующего противника и снесло ему голову прежде, чем самурай успел отреагировать.
Двое оставшихся уже собрались с духом и, подняв мечи для удара, набросились на существо, однако так и не смогли опустить мечи: одному из них зверь выпустил кишки, другого схватил когтистой лапой за горло и вырвал гортань.
Потом страшное создание с удивлением обнаружило, что оставшиеся самураи что было мочи протискиваются через толпу. Лошади храпели, становились на дыбы и сбрасывали на землю своих седоков, а потом в ужасе бежали с места кровопролития. Даже Сёгун оказался выбитым из седла. Правитель хотел, чтобы его стража разобралась с этим исчадием ада. Однако в живых оставалось все меньше самураев. Правитель сжимал побелевшими пальцами рукоятку своего меча, слыша, как один за другим раздаются предсмертные стоны его воинов. С бешеной силой и скоростью орудуя клинком и когтями, зверь прокладывал себе дорогу к дайме. В глазах чудовищного создания светились ярость и ненависть. Боевые искусства зверь применял как бы инстинктивно, но каждое его движение было агрессивным нападением — демон совершенно не использовал ни блоки, ни искусство тай-сабаки. Каждый его удар достигал цели, вырывая внутренности прямо сквозь йорои, ломая, а то и почти отрывая ноги и руки атакующих самураев.
Некоторым самураям, набрасывавшимся на зверя по двое и по трое, удавалось слегка поранить его мечом. Но зверь не обращал внимания на эти царапины — раны только усиливали его ярость. Окровавленное с ног до головы чудовище буквально разрывало одного самурая за другим. Его катана без устали свистела, прорубая кольчужные сунэате и хайдатэ и отрезая ноги; стальные шлемы и каски трещали и раскалывались от ударов; мощные удары кулаком пробивали защитные пластины доспехов на груди, проникая сквозь слои до, разбивая ребра и круша грудины. Горящая деревня огласилась воплями самураев, которые гибли, словно мухи зимой.
Наконец существо разделалось с двумя последними стражниками. Его тело было покрыто ранами от мечей, в спине торчали две стрелы, но чудовище не замечало этого. Ямота рванулся вперед, чтобы защитить своего дайме. Зверь разрубил его от правого плеча и до пояса. Когда капитан самураев упал на землю, в его теле все еще торчал окровавленный меч.
Поняв, что остался один, Сёгун издал отчаянный боевой клич и, выхватывая меч, прыгнул на чудовище. Зверь схватил его за горло прямо в прыжке и поднял в воздух. Заметив, что Сёгун пытается вынуть клинок, он схватил запястье врага и в мгновение раскрошил его кости. Одновременно скрюченные пальцы зверя сомкнулись на нодова — стальной пластине, прикрывавшей горло Сёгуна. Пластина начала гнуться и правитель издал сдавленный, полный ужаса вопль.
В следующее мгновение нодова не выдержала и согнулась пополам. Шея Сёгуна хрустнула, словно карандаш, глаза закатились. Изо рта Сёгуна брызнула черная кровь.
Издавая победный вой, зверь поднял над собой тело господина самураев, будто оно было невесомым. На миг показалось, что чудовище насытило свою страсть убивать, однако в следующую секунду оно развернулось к толпе оцепеневших крестьян.
Рой стрел сердито вонзился в зверя, и он, остановившись, издал агонизирующий рев. Теперь он обильно истекал кровью и быстро слабел. Еще две стрелы нашли свою цель, и чудовище, закачавшись, рухнуло на землю. Четыре оставшихся в живых самурая побросали луки и, забыв о павших товарищах, бросились врассыпную.
Зверь катался по земле, издавая вопли ярости, боли и муки. Большинство крестьян разбежалось спасать свои горящие жилища, лишь горстка тех, что посмелее, продолжала наблюдать за предсмертными страданиями демонического существа. Глядя на людей, оно тянуло к ним когтистые лапы, желая разорвать зрителей в клочки.
Постепенно рев начал изменяться; в нем появились странные человеческие нотки. Глаза зверя потухли и стали пепельно-серыми. Глазам крестьян снова предстал Шадрак, только на этот раз юноша выглядел совсем лишившимся рассудка. Изуродованное тело Шадрака кровоточило; разум был уничтожен вырвавшимися из подсознания дьявольскими силами. По багровому лицу юноши ручьями текли слезы. Шадрак не мог понять, что же с ним произошло. Мозг отказывался давать объяснения, но инстинктивно Шадрак чувствовал, что зверь внутри был такой же частью его естества, как и тело.
Изнемогая от боли и отчаяния, он закрыл глаза, приготовившись умереть.
Крестьяне сгрудились вокруг него с раскрытыми от изумления ртами. Вдруг в толпе появился старик; он расталкивал зрителей, осыпая их проклятиями. Старик печально склонил голову, заметив тело Иэйасу Танаки — в животе ронина торчал вакидзаси. Только сейчас, через четырнадцать лет после преступления, ронин поступил по чести, совершив обряд харакири.
Эканар опустился на колени перед телом Шадрака.
—Не переживай, парень, — бормотал он. — У меня есть друзья на Западе, они позаботятся о тебе. Желтые Адепты приведут тебя в порядок.
И, напрягаясь всем телом, старик поволок бесчувственное тело ронина к своему дымящемуся дому.

 

[Unagdomed]

Нет борьбы большей, чем у того, кто трудится над изменением самого себя.
— Томас А. Кемпис
Теллюс
Малкут Асийский
Индийский океан
Окутанный густым туманом маленький корабль качался и рыскал в штормовых водах Восточного океана. Каждая новая волна окатывала суденышко тоннами воды, прокатывалась по палубам, едва не смывая за борт матросов, отчаянно пытавшихся управлять судном. Корабль был уже староват и не слишком подходил для столь серьезных испытаний стихией.
В трюме суденышка, в густом и спертом воздухе, прислонившись спиной к переборке, сидел старик. Эканар дрожал под кучей одеял, устало поглядывая на люк над головой. Новая порция воды шумно устремилась в неплотно прикрытый люк, и старик поплотнее прижал колени к груди. Он уже чувствовал, что, если в результате отделается только пневмонией, ему крупно повезет: настил пола уже был покрыт слоем воды толщиной в полдюйма, и при каждом наклоне корабля по трюму гуляли крохотные волны.
Заслышав звон цепей, Эканар проворно поднял голову. В густом мраке перед ним зашевелилось что-то большое, бесформенное. Трюм огласился низким ревом. Эканар подавил в себе напряжение, в который раз напомнив себе, кто плывет вместе с ним. Вместе с пониманием пришла растерянность: он сам не мог точно сказать, кто же это.
Старый мудрец даже не попытался шевельнуться: измученные артритом ноги слишком одеревенели, чтобы совершать такие подвиги. Да и потом, идти было некуда. Он привел Шадрака на этот корабль и теперь был обязан следовать вместе с ним. Это плавание дорого обошлось Эканару — матросы оказались поразительно суеверными, и только невероятное количество золота помогло им изменить свое мнение. Но даже при этом перевозка демона была нелегким занятием.
Эканар пытался пронзить взглядом тьму трюма, чтобы разглядеть колыхавшуюся в другом углу тушу. В помещении раздавались глухие рыдания, но грохот океана и свист ветра делали их почти неразличимыми. Эканар завозился, стараясь устроиться поудобнее, чувствуя, что, если погода не изменится в сторону штиля, он вряд ли переживет это путешествие.
Порывшись в своей куче одеял, он нашарил масляный светильник. Через несколько секунд бледно-желтый свет робко отодвинул мрак трюма.
Шадрак сидел на корточках у столба, поддерживающего переборки. Он был закован в тяжелые цепи. Ноги у него были свободны, но другими частями тела он двигать не мог. Закрыв лицо ладонями, он все еще рыдал и всхлипывал. Его одежда, пусть даже рваная и грязная, выдавала в нем самурая. Доспехи-йорои, иссеченные и кое-где порванные, мешком висели на его большом отощавшем теле.
Внезапно он заметил свет лампы и поднял голову. Эканар увидел, как с худого заросшего лица блеснули невидящие, безумные глаза. Шадрак издал ужасный вопль агонии — душераздирающий вопль зверя о помощи. Этот крик напомнил Эканару о том юноше, которого он знал когда-то. Старик пригасил лампу, и на его изможденном лице отразились печаль и сожаление.
—Не переживай, дружище, скоро мы будем на месте.
Шадрак по-звериному склонил голову и зарычал. На какое-то мгновение его глаза засветились мутным багровым сиянием. Узнав в этом пламени недобрый, чужой разум, который овладел его другом, Эканар замер. Он еще не забыл, как невероятна была сила чудовища внутри Шадрака, когда оно разорвало в куски дюжину самураев.
Однако вскоре зловещий свет и чужой разум погасли в глазах несчастного. Шадрак вновь принялся отчаянно рыдать. Было ясно, что он практически лишился разума.
Больше Эканар не мог выдержать. Мудрец резко натянул одеяла на голову и погрузился в беспокойную, тяжелую дремоту.

Через некоторое время старик проснулся. Он не знал, сколько проспал, но чувствовал себя усталым и долго не мог понять, где находится. Разбудило его собственное подсознание — Эканар внезапно ощутил, как забурлил в венах адреналин.
Пытаясь угомонить расшалившиеся железы, он часто заморгал, оглядывая весь трюм. В темноте почти ничего не было видно, но все же старый мудрец определенно чувствовал чье-то присутствие рядом. Это не был ни Шадрак, ни то ужасное существо. Эканар выждал немного, не желая зажигать лампу.
Наконец он сдался любопытству и подавил в себе животные инстинкты, заставившие его замереть. Мягкий и тусклый свет лампы залил трюм. Возле основного поддерживающего столба он все также увидел неподвижное тело Шадрака. Лицо его было бессмысленным и диким.
Потом выражение исчезло. Шадрак обернулся и с удивлением засмотрелся на лампу. Эканар увидел глаза прежнего Шадрака и подмигнул юноше. Он был уверен, что глаза стали другими — в них появились глубина и сила, которых мудрец никогда не замечал у Шадрака, разве что когда тот был совсем малышом.
Казалось, что к Шадраку на мгновение вернулся разум. Он спокойно посмотрел на мудреца, потом грустно свесил голову, с мукой отчаяния уставившись в мокрый пол. В следующий миг он поднял лицо кверху. Трюм содрогнулся от пронзительно звенящего крика:
—ЛИ-И-НА-А!
В голосе Шадрака слышалось столько боли и ярости, что Эканар остолбенел. Потом Шадрак вновь уставился в пол и яростно выплюнул:
—Клянусь адом, я уничтожу тебя за это, Детен!
Угроза прозвучала внушительно, и Эканар зябко поежился. Но Шадрак уже снова рыдал, возвратившись в прежнее состояние.
«Сможет ли кто-нибудь помочь несчастному ронину?» — печально раздумывал Эканар; скорее всего, эту погибшую душу уже было не спасти. Если же возможно, то, наверное, это окажется под силу ордену Желтых Адептов, к которым и собирался обратиться мудрец; однако для этого им придется полностью переделать его душу.
Чувствуя, что не в силах сносить страдания ронина, Эканар притушил лампу и снова завернулся в одеяла.

Эния
Иесод Иецира
Заколдованный лес
Лина, поморщившись, очнулась оттого, что Баст лизнула ее шершавым языком в щеку.
—Прекрати! — сердито проворчала девушка, отталкивая морду друга семьи подальше от лица. Потом она зевнула и открыла глаза. Первым делом Лина почувствовала, что спина вся мокрая: как оказалось, она бог знает сколько времени пролежала на снегу. Живот и грудь, наоборот, были сухими и теплыми. Лина подозревала, что Баст улеглась на нее сверху, согревая своим телом. В изумрудных глазах друга семьи на миг сверкнули отражения яркой луны — кошка проверяла, хорошо ли себя чувствует хозяйка.
—Все в порядке, Баст, — произнесла Лина. — Это я — по крайней мере, мне так кажется.
Баст удовлетворенно замурлыкала.
Схватившись обеими руками за голову, которая раскалывалась от тупой боли, Лина села. Оглядевшись, она узнала Заколдованный лес. Только себя она никак не могла узнать — в ней каким-то образом уживались одновременно Лина и Фиона.
«Две стороны одной личности», — решила она.
События прошлой жизни, поначалу смутные и далекие, начали возвращаться к девушке. Несмотря на некоторую растерянность, Лина с радостью чувствовала себя одним целым.
Она поежилась от морозного воздуха. Едва девушка согрелась, как вокруг ее тела развернулась сияющая аура. Лина не могла надивиться, насколько легко вернулись ее магические способности. Наверное, возвращение памяти вызвало одновременное повышение магической силы.
Ожерелье Йиханы завибрировало. Лина улыбнулась. Может, сейчас ей удастся освободить Сквинта? Она сняла ожерелье и подняла его перед собой. Сосредоточив разум на магических печатях Йиханы, девушка начертила над жемчужиной те же знаки, только в зеркальном отражении. Камень прерывисто засиял, потом рассыпался в куски, и Сквинт упал головой в снег. Элементал беспомощно задергался, пытаясь полностью выбраться из заточения. Баст зарычала и сильно толкнула элементал а, чтобы помочь. Увидев Лину, Сквинт был вне себя от радости. Гном тут же подпрыгнул и крепко обхватил ее своими лапками.
—Ну ладно, Сквинт. Теперь ты свободен, — через некоторое время произнесла Лина. Однако элементал все так же прижимался к девушке, явно отказываясь уходить. Потрепав гнома по лохматой голове, Лина внимательно исследовала лес. Ее интересовало, что произошло с Джаадом. Сейчас она уже поняла, что в действительности представляет собой Джаад, но, даже не чувствуя уже той неодолимой ярости, она все-таки ненавидела его. Впрочем, сейчас он уже не был так важен для Лины: ее первоочередные цели однозначно изменились.
—Пойдем, — обратилась она к Баст, — мы должны найти Малака. Итак уже много времени потеряли. — Баст согласно зарычала.
Джаад мчался по лесу, не разбирая дороги, желая укрыться от погони. Лицо его было все в царапинах и шрамах, сквозь оставшиеся от одежды лохмотья просвечивало покрытое синяками тело. Он не обращал на это внимания, чувствуя за спиной жаркое дыхание Зверя. Напоминающее волка чудовище гигантскими скачками неслось вслед за ним; между деревьями то и дело мелькали его кровожадные, светящиеся недобрым торжеством глаза.
Джаад ощущал, что Зверь стремится заполучить его жизненную сущность, и холодел от одной мысли об этом. Это создание было самим воплощением ненависти. Юноша чувствовал его отвратительную природу. Сердце гулко колотилось, вместо дыхания у Джаада получался загнанный хрип. И все же он не мог остановиться. Чудовище уже почти касалось его, и Джаад понимал: чтобы выжить, он должен добраться до света. Юноша страстно надеялся, что бежит в правильном направлении.
Далекая вспышка малинового сияния подтвердила его надежды, и он припустил быстрее. Джааду было все равно, для чего ему нужно достигнуть света и каким должен быть этот самый свет; все, что он знал, — это то, что свет находился в долине со стоящими камнями. Какая-то нечеловеческая сила влекла его вперед, к цели. Джааду казалось, будто кто-то помогает ему, прибавляя силы. Эта мысль удивила и напугала Джаада.
Лес понемногу редел. Джаад споткнулся, а когда поднял голову, очутился на склоне, ведущем в долину. Теперь ослепительный свет был четко различим. Он лился изнутри трех концентрических кругов мегалитов. Зверь был уже совсем близко, но юноша понимал: если он поспешит, то достигнет кругов раньше, чем чудовище его догонит.
Он бежал, спотыкаясь, но ни разу не упал. Он вновь ощущал, как нечто ведет его вниз, в долину. Быстро оглянувшись назад, Джаад увидел, что Зверь уже почты навис над ним.
Жадно хватая ртом воздух, Джаад прорвался сквозь первый крут стоячих камней. Ему казалось, будто легкие сейчас лопнут от напряжения. Пересекая второй круг, он зацепился за что-то ногой и упал. Теперь Джааду было все равно, что с ним произойдет. Однако Зверь также замедлил свой бег — сейчас он семенил в уверенности, что его жертва слишком выдохлась, чтобы пошевельнуться.
Готовясь к смерти, Джаад вдруг почувствовал любопытство относительно того, обо что же он споткнулся. Он пытался подавить в себе этот интерес, но безрезультатно. Потребность узнать причину падения крылась внутри самого Джаада, но снаружи его личности. Юноша изогнулся, чтобы посмотреть на предмет, — и задохнулся от волнения. Меч лежал в траве, распространяя вокруг мутно-красное сияние. Теперь Джаад знал, откуда исходили малиновые вспышки.
Меч был черным и безжизненным. Светилась только головка на рукоятке. Вдоль клинка шли странные руны силы. Очевидно, какое-то дикое животное выкопало меч: вокруг на земле сохранились следы когтей.
Джаад почувствовал, что меч взывает к нему. Сила призыва была такой впечатляюще страстной, что Джаад даже не подумал сопротивляться. Он просто протянул руку и взялся за рукоятку клинка. Гарда тут же засверкала, и на поверхности лезвия появились странные отблески, будто оружие внезапно вернулось к жизни. Меч как бы прирос к ладони Джаада, наполнив тело юноши холодным восторгом. Потом Джаад провалился в темноту, и все исчезло.
Зверь преодолел несколько последних ярдов, отделявших его от жертвы, и с удивлением обнаружил, что мальчишка стоит на коленях, отвернувшись от своего преследователя. Чудовище недобро заворчало, ожидая, когда же в его недруге заговорит страх — это чувство было совершенно необходимо Зверю, оно подпитывало его. Никакой реакции. Зверь задумался, уж не погибла ли его добыча, и, зарычав еще яростнее, придвинулся поближе. Фигура мальчишки напряглась, поднялась с колен и неторопливо развернулась лицом к Зверю. Зверь сразу почувствовал: что-то не так. От стоявшей перед ним фигуры веяло силой и уверенностью. Это обеспокоило Зверя, и он решил наброситься на жертву, как вдруг их глаза встретились и...
Зверь замер на месте, так и позабыв про завершающий прыжок. Черный, нечеловеческий взгляд пронзил его разум насквозь, уничтожив слабую волю астрального создания. Почувствовав хищное гудение Лишающего жизни, Зверь задрожал, потом жалобно завыл.
Глядя на дрожащее животное перед собой, Детен захохотал, но тут же оборвал смех.
—Я вернулся, — с удовлетворением заключил он.
Зябкая дрожь прокатилась по долине от этих слов, быстро растаявших в ночи.

Эпилог
Не всякий конец является целью. Конец мелодии не является целью; однако если мелодия не прозвучала до конца, значит, она также не достигла своей цели.
Загадка
— Ницше
Эния
Иесод Иецира
Эпоха Гармонии
Когда бриз развеял последние слова Мага, толпа медленно очнулась. Мир вокруг людей постепенно надвигался на них, доказывая свою реальность. Небо багровело в лучах солнца, опускавшегося за Вирмспайнскими горами. Кровавый диск светила отразился на стенах Небесной Башни. Дети и взрослые смотрели на Башню, чувствуя, что никогда больше не смогут относиться к ней так, как раньше.
На несколько мгновений все замолчали, чувствуя, как подбирается к ним ночная прохлада. Никто не решался нарушить тонкое плетение магической ткани Истории, нити которой поблескивали между слушателями.
—Как? И это вся История? — спросил кто-то из детей. — Но ведь она так не заканчивается?! Раненый Шадрак остался погибать. Мы даже не знаем, выживет ли он!
Маг поднял голову и пристальным взглядом успокоил ребенка.
—Нет, малыш, это еще не конец. Это новое начало. Этот закат отмечает не только конец дня, он еще отделяет нас от начала нового дня. То же можно сказать и о моей Истории. Подобно тому как солнце обязательно взойдет утром, также и душа Шадрака восстанет из пепла. Ведь ему предстоят еще самые трудные испытания: выйти на бой с Детеном, победить Лилит и объединиться с Линой. Нет, малыш. История на этом не заканчивается.
—И когда же ты продолжишь? — требовательно обратился к Магу другой сорванец с горящими от предвкушения глазенками.
—Уже поздно, но у нас всегда есть завтра, — улыбнулся Маг.
В толпе послышались стоны.
—Лина! Попроси его! — крикнул кто-то из взрослых. — Тебе он не откажет!
Темноволосая женщина рядом с Магом потянулась и коснулась его руки.
—Может, ты бы продолжил, — ее темно-карие глаза светились нежностью, — ведь они до сих пор не знают, Малак ты или Детен.
Маг улыбнулся. Несмотря на то что у него никогда не было любимчиков, сейчас выражение его лица казалось еще более доверительным.
—Ну, как сопротивляться? — спросил он и обернулся к толпе: — Слушайте внимательно. Я расскажу вам о возрождении Шадрака и о том, чем закончился путь Детена к выполнению своего Предназначения. Ведь, в сущности, История только начинается.
И Маг снова заговорил. Его музыкальный голос заставлял сердца биться сильнее от восторга. Ночные создания собрались вокруг него, чтобы послушать рассказ; а для людей мир вдруг пошел рябью и понемногу исчез. Все вновь переселились в Историю...

 

[Unagdomed]

Краткое введение в Каббалу

Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия.
— Откровение Св. Иоанна Богослова, 2:7

Цель этого краткого очерка состоит в том, чтобы осветить те аспекты I Каббалы, которые имеют непосредственное отношение к настоящей книге. Каждого, кто интересуется изучением Каббалы, можно адресовать к уже имеющимся подробным введениям, созданным такими авторитетами, как Диен Форчун, Алистер Кроули, Мак-Грегор Матерс и Израэль Регарди. Их труды гораздо более всеобъемлющи, чем то, что я мог надеяться создать; кроме того, большинство изложенного в них материала выходит за рамки данной трилогии.
Собственно Каббала была создана иудеями. Многое из ее учения можно обнаружить в книгах Ветхого Завета, а также частично в Новом Завете. Одним из наиболее ценных свойств Каббалы является ее универсальность — а именно, она не ограничивается догматическими рамками какой-либо отдельной религии. Более того, она не является догматической религией, так что вы не найдете одного-единственного, бесспорно канонического текста, по которому можно постигать Каббалу. Это скорее живая философия, цель которой состоит в поиске истины, а не жестко установленных правил. Говоря словами Е. Блаватской, «нет религии выше Истины». Каббалистическая мысль всегда зиждилась на этом тезисе.
Зримым отражением Каббалы является Древо Жизни (см. рис.); оно состоит из десяти сфер, известных под названием Сефир (в совокупности—Сефирот). Соединяющие Сефирот линии называют путями. Всего в Каббале двадцать два пути. Каждая Сефира представляет собой сугубо индивидуальную сущность, или качество, проявляющее себя во всех известных природных процессах.
Древо Жизни соответствует спектру света — в данном случае каждой Сефире условно соответствует определенный цвет. Цвет — это качество, присущее каждому объекту, но не являющееся собственно объектом. То же можно сказать и о Сефирот: их сущности можно обнаружить в самых различных объектах и процессах, но независимо от этого Сефирот объективно существуют в высших планах.
Сефира может проявлять себя множеством самых различных способов. К примеру, сущностью Сефиры Гебура являются сила и власть. Ее можно отождествить с архетипом воина в человеческой психологии, но эту же сущность мы обнаружим в железе, древесине дуба, огне, мече, боге Марсе и т. д. Это разрушительная, сокращающая сила. Цвет Сефиры Гебура — красный.
Гебура уравновешивается Сефирой Хесед, сущность, которой состоит в Милосердии и Величии. Хесед можно уподобить царю-жрецу, мудрому, милостивому и благородному. Ее сущность можно обнаружить в ветке оливы, воде, единороге, боге Юпитере и прочих соответствиях. Хесед — это созидающая, расширяющая сила; цвет ее синий.
Сама мысль о многогранном проявлении Сефирот может показаться странной, в действительности же в этом нет ничего необычного. Так, например, один человек скажет, что красный цвет теплый, а синий — холодный. Красный также ассоциируется с гневом. Точно также музыка, в зависимости от ее стиля и темпа, может ассоциироваться с мягкими или воинственными чувствами. Совершенно аналогично устанавливаются и соответствия Сефирот. Красный цвет, бог Марс, воинственная музыка, гнев, меч, огонь и железо — все это имеет общие черты, и сущностью всего описанного является Гебура.
Каждая Сефира имеет свой собственный перечень соответствий, которые гармонируют с ее природой; следовательно, каждый элемент жизни, любой объект может быть отождествлен с той или иной Сефирой. Сама идея может показаться упрощенной и подчеркнуто субъективной, но дело в том, что Каббала замечательно подходит для упорядочения не только человеческого опыта, но и объективно существующей Вселенной. Одна из аксиом Каббалы гласит, что субъективный мир человека есть лишь зеркальное отражение объективной Вселенной.
Древо Жизни состоит из четырех основных планов, или миров. Вот они, в порядке возрастания плотности: Ацилут, Бриа, Иецира и Асиа. В сущности, Асиа представляет собой материальную вселенную, тогда как миры Иецира и Бриа — соответственно астральный и ментальный планы. Планом Божественности считают Ацилут.
Подобное описание планов приведено исключительно для наглядности; в действительности же эти планы, безусловно, не напоминают слоеный пирог. Точнее говоря, они сосуществуют вместе, взаимно проникая друг в друга в одном и том же пространстве. Это возможно благодаря различиям в плотности и частоте колебаний каждого плана — так же как звук, электроны, свет и всякие электромагнитные волны состоят из волновых колебаний.
Например, считается, что наивысшей частотой колебаний обладает мир Ацилут, который поэтому является наиболее разреженным планом. Мир Асиа, который мы воспринимаем в виде физической Вселенной, имеет самую низкую частоту колебаний; поэтому данный план имеет высшую плотность и состоит из твердой материи. Неразвитый человек неспособен воспринимать высшие планы, потому что они слишком тонки для его зрения. Однако при надлежащей тренировке большинство людей обретает способность воспринимать астральные формы и существа.
Каждая Сефира существует во всех четырех планах. Из этого следует, что проявления Сефиры Гебура существуют в мирах Ацилут, Бриа, Иецира и Асиа. Будучи планом Божественности, Ацилут обладает непревзойденной духовностью, поэтому в нем Сефира Гебура исходит от самого Божества. В мире же Бриа Сефира Гебура может считаться ее отражением в мире Ацилут; точно таким же образом она отражается и в мире Иецира. Так Гебура передается по всем четырем планам; то же происходит и с остальными Сефирот. По мере приближения к низшему миру Сефирот становятся все менее абстрактными и более материальными.
Подведем итоги: существуют четыре мира с десятком подпланов в каждом. Всего получается сорок подпланов, которые определяются как, например, Сефира Гебура в Мире Иецира, в Мире Асиа и т. д. Каждый из этих подпланов по-своему уникален, хотя несомненно, что, к примеру, четыре проявления Сефиры Хесед будут иметь много общего.
Эти миры структурируют и строение человека — ведь в каждом плане человек имеет свою движущую оболочку (для удобства объяснения мы разделим эти части человека, но при этом следует помнить, что они не могут существовать независимо друг от друга). Физическое тело принадлежит Миру Асиа; астральное — Миру Иецира (соответствует его эмоциональной и механической природе и называется низшим «Я»); ментальное тело принадлежит плану Бриа, оно соответствует интеллекту. Наконец, среда обитания духовного тела человека — Мир Ацилут.
Графически десять Сефирот изображаются в виде Древа Жизни. На Древе они распределены по трем колонкам, или Столпам. Столп Строгости содержит Сефиры Бина, Гебура и Ход Столп Милосердия включает в себя Сефиры Хокма, Хесед и Нетцах. Столп Равновесия содержит Сефиры Кетер, Тиферет, Иесод и Малкут.
Смысл Древа в том, чтобы показать взаимоотношения между Сефирот. Так, Сефиры Столпа Строгости уравновешиваются Сефирами-антагонистами Столпа Милосердия — например, Гебура—Хесед. Когда Древо используют применительно к душе человека, очень важно, чтобы эти силы в личности конкретного индивидуума находились в равновесии. Скажем, кто-нибудь может превозносить Силу Гебура, но ее необходимо укротить Милосердием Хесед. Неспособность достигнуть такого равновесия, с одной стороны, приводит к жестокости, с другой — к слабости.
В каббалистической модели Вселенной зло можно определить как нарушение равновесия. Зло — это любая крайность, как в случае с описанными жестокостью и мягкостью. Каждой Сефире соответствует определенный порок, в отраженном виде представляющий собой сущность данной Сефиры, доведенную до крайности. Эти пороки называются Клиппот, их можно рассматривать в качестве демонов. Правда, здесь зло не рассматривается в качестве объективно существующего, как в христианском понятии Сатаны; скорее, его причина — невежество и отсутствие мудрости. Вселенная зиждется на основе причинно-следственной связи: никто сознательно не решится стать проводником зла, пока на него не начинают действовать внешние обстоятельства — например, несчастливое, трудное детство. Хотя оно и не послужит оправданием злых деяний, но по крайней мере способно вызвать сочувствие. Не испытав чужих тягот, мы не можем судить другого человека.
Делать обобщающие выводы проще простого. Например, морализатор заявит, что убивать вообще — это зло. Но как быть тому, кто (гипотетически) знает, что, убив Адольфа Гитлера, он тем самым предотвратит Вторую мировую войну? Будет ли это убийство злом? Ответить на подобный вопрос нелегко, ибо этика — нечто весьма личное. Тем не менее приведенный пример показывает, что зло не является чем-то объективным, поддающимся однозначному определению. Все зависит от нашего восприятия. Недалекие люди часто видят зло в природных явлениях. Так, огонь оказывается удивительно полезным всем членам общества, ибо он дает тепло и возможность готовить пищу; однако вы вряд ли улучшите свое здоровье, сунув в пламя, скажем, голову. Значит ли последнее, что огонь — зло?
Сефирот среднего Столпа Древа соотносятся с центрами силы, или чакрами, находящимися внутри человеческого тела. Чакры достаточно подробно описаны в восточной философии. Сефирот также являются источником аспектов человеческой психологии — так, архетипы по Карлу Юнгу можно поместить под Сефирой Хокма.
Тесно связана с Каббалой и реинкарнация. Считается, что человеческий дух исходит от Бога в Мире Ацилут и существует в каждом из нижележащих миров. Естественно, низшим телом является физическое. Однако существование физического тела зависит от астрального, ментального и духовного тел. Если их удалить, физический организм немедленно погибнет.
Согласно каббалистической доктрине, люди переживают воплощение в физической Вселенной ради обучения посредством приобретения опыта. Чтобы пояснить идею, представим себе избалованного ребенка и мудрого, лишенного эгоизма старика, много настрадавшегося за свою жизнь. Последний будет в гораздо большей степени в мире с самим собой, он будет жить скорее для других, чем для исполнения собственных прихотей.
Прежде чем получить необходимые уроки, человеческая душа переживает множество воплощений, проживает много жизней. Воспоминания о прошлых жизнях не сохраняются из-за своей губительности для процесса обучения. Если бы мы рождались с памятью о прошлых инкарнациях, то с детства вели бы себя словно дряхлые старики. При этом наш разум был бы закрыт для новых идей и понятий, так что научились бы мы немногому. Между тем каждое воплощение имеет большое значение, а воспоминания прошлых жизней могут быть сознательно восстановлены. Каждая инкарнация накладывает совершенно определенный отпечаток на «душу» индивидуума.
Одно из наиболее ценных применений Каббалы связано с ее способностью классифицировать религии и мифологии. Практически в каждой культуре древнего мира число семь имело мистическое значение. Это справедливо даже для первобытных племен, совершенно оторванных от остального мира. Так, во всех культурах неделя состоит из семи дней, и это традиционное счисление гораздо старше первых межконтинентальных путешествий. Объясняется это тем, что в древности люди были гораздо более чувствительны к тонким энергиям. Мегалитические памятники вроде Стоунхенджа доказывают, что тогдашний человек был великолепно настроен в унисон с временами года и мог воспринимать куда более тонкие энергии.
Во всякой независимо созданной астрологической системе всегда присутствовали семь «планет» (тогда в понятие планеты вкладывали совершенно иной смысл, чем в наши дни), причем эти планеты соответствовали одним и тем же понятиям и идеалам. Понятия такого рода можно обнаружить в мифологиях самых различных культур, где в качестве персонификаций этих энергий фигурируют боги и демоны. С давних пор ученые сопоставляют богов греческой и римской мифологии; однако лишь немногие догадываются, что таким же образом можно провести сравнительное изучение всех мировых мифологий. Именно в этом отношении прекрасным подспорьем является Каббала.
Долгое время мифологии высмеивались, как примитивная карикатура на религию. Именно здесь скептики и являют свое полное невежество. Нельзя воспринимать буквально даже те мифологии, которые включают в себя миф о Сотворении (сюда же относится и библейская Книга Бытия — как можно было создать Землю за семь дней, если не существовало самого понятия «день»?). Как буквальное понимание этих мифов, так и полное их отвержение — элементарная вульгаризация. Мифы — это реликты мудрости древних народов, и хотя бы уже поэтому они не заслуживают насмешек. Повествования о битвах между богами и демонами отражают различные аспекты человеческой души, поскольку все божества соответствуют различным аспектам нашей психики.
Божества любой мифологии могут быть отождествлены с различными Сефирот Древа Жизни. Подобно тому как Древо отражает отношения между Сефирот, точно так же оно отражает и взаимоотношения между божествами. При этом оно создает карту нашего бессознательного разума и в основном соответствует открытиям психолога Карла Юнга — единственного ученого, который провел серьезные исследования в данной области.
Юнг назвал богов «архетипами» и показал, что боги во все времена повсеместно были вполне привычными понятиями для человеческой души. Кроме того, Юнг продемонстрировал наличие «коллективного бессознательного» разума.
Даже в традиционной психологии существует общепринятое мнение, что человек может оказаться во власти ущербной личности. Наиболее драматическим образом это проявляется в случаях раздвоения личности (множественных личностей), когда каждая из них оказывается наделенной своим собственным сознанием, иначе говоря, представляет собой отдельное свободно мыслящее существо. Независимо от того, считаются ли эти личности субъективными фрагментами души или объективно существующими демонами (каковыми они считались в древности), это в определенном смысле не имеет значения. Зато их воздействие оказывается вполне реальным — и психологии известно об этом весьма немногое. В каббалистической философии они различаются некоторым образом поверхностно, поскольку и субъективные, и объективные намерения считаются одинаково значимыми. Личные верования человека определяют его собственную Вселенную настолько же, насколько и его объективную реальность. Нередко можно услышать, что человек видит то, что хочет увидеть; это не совсем верно. Мир — это зеркало, и мы, глядя на него, смотрим на самих себя. Проклиная отрицательные события в нашей жизни, мы должны помнить, что именно мы несем за них ответственность — ведь каждый аспект нашей Вселенной создается на основе проекции нашей психики. Вот почему все плохое и обидное, что происходит с нами, есть плод наших сознательных или бессознательных действий. Это, пожалуй, самый трудный урок, который необходимо усвоить каждому человеку.
Данный очерк о Каббале в значительной степени упрощен; более того, в определенном смысле он является сугубо личной интерпретацией, поскольку Каббала есть личное путешествие к открытию самого себя, а не жесткая религиозная догма. Каждый изучающий Каббалу несет личную ответственность за свои верования и за результаты воплощения этих верований в его личной реальности. Внутренняя и внешняя жизнь человека взаимно дополняют друг друга; во имя прогресса в каждом из миров обе они должны находиться в гармонии.

 

[Unagdomed]

Глоссарий

Адепт — мужчина или женщина, достигшие самоосознания. Личность Адепта совершенно уравновешена; сам Адепт обладает властью над стихиями. Сознание Адепта в значительной степени расширено в сравнении с неразвитым человеческим разумом, зациклившимся па бесконечном сновидении. Существуют три ступени института Адептов: Младший Адепт, Старший Адепт и Совершенный Адепт (они соответствуют уровням Тиферет, Гебура и Хесед).
Асана — санскритский термин; букв, означает «поза». Кроме того, асаной называют упражнение в виде длительного пребывания в определенной позе. Цель подобного упражнения — в тренировке тела и обуздании физических чувств. Эта техника является первоначальным этапом некоторых вариантов йоги, направленных на достижение мистических состояний.
Асиа — один из Четырех Миров Каббалы. Асиа — это материальная вселенная, наиболее плотный из всех Четырех Миров. Несмотря на то что из-за своей удаленности от Божественного Асиа является наименее духовным из миров, он, тем не менее, представляет собой воплощение Бога.
Астрал — план, расположенный непосредственно над физической вселенной; в Каббале соответствует миру Иецира. Материя, из которой состоит астральный плац, весьма тонкая, так что ее можно воссоздавать при помощи мыслей и чувств. Размерами этот план, как минимум, соответствует физической вселенной, поэтому в нем обитает множество существ. Этот план очень приятен для пребывания, поскольку в нем живут различные фантастические существа; однако в нем не меньше и злонамеренных созданий. По своей природе астральный план крайне эмоционален. Именно в нем человек встречается со своими сновидениями. В астрале существуют все мифические и вымышленные создания; фактически, этот план является их домом, из которого все они произошли.
Астральная проекция — для человека — процесс сознательного высвобождения астрального тела из физического с последующим его перемещением в физическом либо астральном плане. Овладеть этой техникой невероятно сложно, однако все Адепты умеют совершать это таинство.
Астральный вампир — существо, которое живет, питаясь астральной энергией других.
Аура — яйцеобразное тело, состоящее из эфирного света и окружающее физическое тело. Является видимым для существ, которые обладают эфирным зрением. Размеры ауры колеблются от нескольких дюймов до нескольких футов, в зависимости от состояния здоровья и других факторов. Благодаря цветовым колебаниям, а также изменениям в вибрации ауры опытный Адепт способен считывать с нее чувства и даже мысли человека. Любой объект, включая неодушевленные, имеет свою ауру. Фактически, это астральный субстрат, из которого формируется физическое.
Ацилут — первый мир Каббалы. Ацилут — наиболее утонченный мир, мир Божественности. Существует над Бездной абсолютно вне границ человеческого восприятия. Несмотря на это, самая сердцевина каждого из нас обитает именно в мире Ацилут.
Бездна — великий барьер, который необходимо преодолеть, чтобы соединиться с Богом. Чтобы пересечь Бездну, личность должна преодолеть границы так, чтобы осталось лишь чистое сознание. Когда человек становится всеведущим и всемогущим Богом, все его несовершенство и все ограничения остаются позади. При преодолении Бездны сохранить собственное эго невозможно: все должно быть утрачено во имя высшего приобретения. Земным людям понятие Бездны недоступно — оно для них слишком абстрактно и возвышенно.
Бо (японск.) — японский боевой шест.
Бодзюцу — буквально «искусство владения шестом». Боевое искусство, основанное на владении шестом «бо». Шест удерживают двумя руками; при помощи разнообразных вариантов удержания шеста его можно использовать как в ближнем, так и в дальнем бою. Техника бодзюцу включает в себя удары, тычки, колющие и парирующие движения, блоки, махи и удержания.
Боккен — буквально «деревянный меч». Представляет собой деревянную копию меча катана; используется преимущественно в тренировочных целях.
Будокай (японск.) — букв, «военный путь». Понятие включает в себя все боевые искусства, особенно те из них, которые направлены в основном на духовное совершенствование.
Буси (японск.) — японский термин, тождественный понятию самурай.
Бусидо (японск.) — букв. «Путь Воина». В сущности, понятие является не доктриной в письменном виде, а означает дух учения.
Вакидзаси (японск.) — японский короткий меч со скошенным острием. Вакидзаси всегда носили в паре с мечом катана. Применялся для ритуала лишения себя жизни (харакири).
Гавриил — имя, которое носят два совершенно различных существа: Архангел Вод и Архангел Сефиры Иесод,
Гебура — пятая Сефира Древа Жизни. Буквально означает «строгость», но иногда переводится также как «сила». Находится внутри Столпа Строгости и уравновешивает силу Хесед. Цвет — карминно-красный, персонифицируется в облике царя-воина.
Ги — буквально «униформа», «костюм». Традиционное название одеяния мастера боевых искусств; обычно изготавливается из хлопчатобумажной ткани либо из льняного холста (более прочного).
Даат — псевдо-Сефира Древа Жизни; располагается между Кетер и Тиферет. Само понятие означает «знание».
Дайме (японск.) — в феодальной Японии — господин самураев, которому самураи были обязаны подчиняться по законам чести. Самурай, не имеющий дайме, считался никчемным и презренным человеком — ронином.
Дао (кит.) — сложное и парадоксальное понятие. Само слово в переводе с китайского обозначает «путь». Принцип Дао соотносится с жизненным путем и вечными истинами.
Двеомер — буквально «магия».
Дзюдзюцу — буквально «искусство мягкости»; боевое искусство, применявшееся самураями в XIII в. Приемы дзюдзюцу включали в себя удары руками и ногами, броски, удушающие техники и особенно захваты суставов. Кроме того, в дзюдзюцу применялось оружие.
Дзянсин (японск.) — буквально «совершенная поза». Состояние абсолютного равновесия разума, высшего осознания всего окружающего. Достигалось за счет предельного обострения всех чувств.
Древо Жизни — графическое изображение свода каббалистических знаний в виде диаграммы из десяти сфер, соединенных между собой двадцатью двумя путями.
Енохиаиский язык — древнейший язык. В различных странах мира обнаружены его отрывочные письменные фрагменты. Был заново открыт Джоном Ди и Эдвардом Келли. Утверждают, что язык имеет божественное происхождение и обладает огромной силой.
Знак — отличительное изображение конкретного человека (любого другого живого или неживого объекта) либо средство, несущее определенную смысловую нагрузку.
Иай — букв, «игра мечами»; также вид поединка, в котором противники перед атакой опускаются на колени лицом к лицу. Как правило, поединок заканчивался с первым ударом меча, который либо возвращал честь дуэлянту, либо лишал его жизни.
Иайдзюцу — буквально «искусство рисования мечом». Занимавшиеся этим боевым искусством совершенствовались в первом движении меча, за которым следовала немедленная атака противника. Особое значение иайдзюцу имело для самураев. Современная форма данного боевого искусства — иай-до, т.е. «путь меча».
Иесод — девятая Сефира Древа Жизни; соединяется с астральным планом. Название переводится как «основание», так как Иесод представляет собой матрицу, поддерживающую физическую вселенную. Ассоциируется со сновидениями. Цвет — пурпурный.
Иецира — один из четырех каббалистических Миров. Соответствует астральному плану. Особо ассоциируется с Иесод
Инфернальные поселения — непредсказуемые и полные зла Клиппот. Обычно называются Кругами Ада, каждый из которых соответствует определенной Сефире Древа Жизни.
Инь-Ян (кит.) — Инь — женское, воспринимающее начало; соответствует Луне, отрицательному полюсу, тени, воде, сокращению. Ян — мужское, активное начало, связанное с Солнцем, положительным полюсом, светом, огнем, расширением. Философия «Инь-Ян» гласит, что каждому объекту присущ его собственный баланс этих полярных начал. Например, Солнце является Ян относительно Луны, однако Инь — по отношению к Галактике. Следовательно, это относительный принцип.
Ипсиссимус (глава, хозяин, господин, «сам по себе» — Степень Кетер, присуждаемая после, прохождения Пути Верховного Жреца. Ипсиссимус преодолевает Бездну, сливаясь в единое целое с Богом. Таким образом, он (или она) торжествует над собственными ограничениями, становясь бессмертным и непостижимым. Одного импульса силы Ипсиссимуса достаточно, чтобы вмиг уничтожить или, напротив, создать Вселенную.
Йои (японск.) — в Будокай — сочетание естественной позы тела (обычная стойка, ноги расставлены на ширину плеч) и состояния дзянсин, в котором находится разум.
Йорои (японск.) — вид доспехов, защищавших японских воинов от холодного оружия. Йорои представляли собой весьма сложную конструкцию из множества кожаных и металлических деталей, каждая из которых должна была крепиться на теле.
Каббала — система духовного совершенствования у магов и мистиков.
Каратэ — буквально переводится как «пустая рука». Боевое искусство, в котором не использовалось оружие. Каратэ включает в себя удары руками и ногами в различные части тела противника, а также блоки. Каратэ — более агрессивный вид боевых искусств в сравнении, например, с дзюдзюцу и айкидо, которые являются скорее оборонительными (но отнюдь не менее эффективными).
Карма (санскр.) — термин дословно переводится как «действие» (в еврейском языке — «тикун»). Кармическая доктрина гласит, что любое предпринимаемое человеком деяние впоследствии возвращается к нему, если не сразу, то во всяком случае через несколько жизненных циклов. Даже смерть не приводит к избавлению от кармы, преследующей человека в последующих воплощениях (инкарнациях). Нейтрализовать (преодолеть) закон кармы можно лишь перейдя через Бездну.
Ката (японск.) — важнейший ритуал Будокай. Применяется для совершенствования технических навыков и концентрации. Отрабатывая ката, ученик должен достигнуть наиболее полного состояния дзянсин. Имеется множество ката, каждое из которых представляет собой определенную последовательность атакующих и оборонительных движений.
Катана (японск.) — японский меч с клинком длиной от двадцати четырех до тридцати шести дюймов и скошенным острием. Меч изготавливали так: сгибали полоску железа пополам, затем проковывали согнутую полоску, снова сгибали, проковывали, и так далее. Получавшаяся полоска могла содержать до четырехсот слоев. Такая техника изготовления придавала оружию невероятную прочность и остроту. Над каждым сгибом мастер-оружейник читал особую молитву, чтобы сообщить клинку не только физическую, но и духовную силу. В феодальной Японии мечом-катаной мог владеть только самурай. Набор рубящего холодного оружия у самураев состоял из катаны (длинного меча) и вакидзаси (короткого меча); считалось, что эти клинки взаимно дополняют друг друга. Меч катана был оружием чести, содержащим в себе душу самурая.
Кетер — первая Сефира Древа Жизни. Содержит в себе все возможности и вероятности, посему является источником всех остальных Сефирот. Сущность Кетер слишком чиста и возвышенна, чтобы человек мог по достоинству оценить ее. Кетер — та сила, к которой бессознательно стремится каждое живое существо.
Киме — букв, «фокус». Для достижения наибольшей эффективности удара мастер боевых искусств в момент контакта переносит всю свою физическую и духовную силу в точку, расположенную в части тела, участвующей в контакте (напр., в костяшках пальцев). Киме используется во всех боевых техниках, требующих значительной силы. Особенно разрушительный эффект получается при использовании киме вместе с кьяи.
Клиппот — этим словом обозначают либо сами инфернальные поселения, либо их обитателей.
Кронзон — существо, в обязанности которого входит управление физической вселенной и планами, располагающимися непосредственно над нею. Кронзон является испытателем человечества и охраняет Бездну, не давая преодолеть ее тем, кто этого недостоин. Во многих современных религиях выступает в качестве бога: например, по учению гностиков Кронзон — незначительное божество Ветхого Завета.
Кьяи (японск.) — в Будокай — крик, исходящий от духа воина, чтобы сконцентрировать силу последнего и вселить страх в противника. Часто используется в сочетании с киме, при котором боец в момент контакта с противником на долю секунды напрягает все мышцы тела, чтобы сделать удар максимально эффективным.
Маг — здесь: человек, в совершенстве владеющий искусством магии, который преодолел Бездну и обрел Степень Хокма. Вооружившись Словом Божьим, Маг способен положить начало новой Эпохе.
Малкут — физическая вселенная; иногда также употребляется как синоним планеты Земля.
Михаил — Архангел Огня.
Мотсу — вид медитации, использующейся в боевых искусствах. Также применяется в магии. Иногда называется «позой дракона».
Неофит — прошедший первую ступень инициации в любой из Школ Магии.
Пантакль — земное оружие борьбы с духами-элементалами; в частности, используется для управления элементалами стихии Земли.
Пентаграмма — пятиконечная звезда, каждый луч которой соответствует определенной стихии. Пентаграмма с одним из лучей, расположенным выше других, символизирует власть духа Божьего над остальными стихиями и считается благоприятной. Если же пентаграмма изображается с двумя лучами наверху, то такой знак символизирует зло.
Печать Соломона — гексаграмма, составленная из двух взаимопроникающих треугольников; известна также под названием Звезды Давида. Имеет много символических значений, но преимущественно воплощает единство и гармонию противоположностей.
Пранаяма — техника выработки и поддержания особого ритма дыхания. Овладение техникой пранаямы нередко сопутствует овладению асанами в йоге. Рафаил — Архангел Воздуха.
Ронин (японск.) — самурай, не имеющий хозяина и чести. Сефира (множ. Сефирот)— одна из десяти сфер проявления (см. Древо Жизни).
Стихии — всего существует пять стихий («элементов»). К обыкновенным стихиям относятся Земля, Воздух, Вода и Огонь. Пятая стихия — Дух, или Божественная сила, — управляет остальными четырьмя и соединяет их.
Суккуб — демон женского пола; по ночам посещает мужчин, чтобы совокупиться с ними и лишить их астральной энергии. Суккубы находятся под властью Лилит. Аналогичный демон мужского пола называется инкубом.
Сэнсэй — буквально «учитель» или «наставник». Собственно, термин имеет более широкое значение, не сводящееся к двум указанным.
Тай-сабаки — буквально «телодвижение»; принцип уклонения от нападения противника за счет ухода с линии атаки. Используются круговые и маховые движения. Особенно характерен принцип тай-сабаки для таких боевых искусств, как айкидо.
Талмуд — свод религиозных правил в иудаизме. Записан в двух отдельных книгах.
Теллус — древнее название планеты Земля (по имени римской богини земли).
Тиферет — шестая Сефира Древа Жизни. Название переводится как «красота» или «гармония»; Тиферет отождествляется с благотворным равновесием. Данная Сефира дает Посвященному звание Адепта; связана с самоосознанием. Цвета: желтый и золотистый, персонифицируется трояко: в облике Бога, Царя и Ребенка.
Ундина — дух-элементал Воды,
Уриил — Архангел Стихии Земли.
Фратер — это слово в оккультных орденах применяется при обращении членов ордена друг к другу; синоним обращения «брат».
Харакири (японск.) — ритуал, при помощи которого обесчещенный либо поссорившийся со своим дайме самурай лишал себя жизни. Для выполнения ритуала использовался короткий меч вакидзаси. Официальное название ритуала — сеппука.
Хесед — четвертая Сефира Древа Жизни. Название переводится как «милосердие». Второе название четвертой Сефиры — Гедула — «благодать». Располагается внутри Столпа Милосердия и уравновешивает силу Гебура. Цвет — темно-синий, персонифицируется в облике мудрого царя-жреца.
Чакра — точка силы внутри астрального тела, в которой концентрируются определенные виды энергии. Обладающие эфирным зрением видят чакры в виде сфер, наполненных интенсивным свечением. У обычного человека чакры невелики, но увеличиваются в размерах по мере духовного совершенствования.
Элементал — существо, принадлежащее к одной из стихий — Земле, Воздуху, Воде или Огню; один из низших духов иерархии. Элементалы могут быть добрыми, лукавыми или злыми. Упоминаются во многих сказках. Соответственно принадлежности той или иной стихии делятся на гномов, сильфид (фей), ундин (русалок) и саламандр.
Эпоха («Эон») — период времени, в течение которого на планете (на одном из планов) доминируют определенные духовные факторы. Продолжительность Энианской Эпохи составляет две тысячи лет. Смена Эпох, или Эонов, всегда сопровождается сменой Мага, приносящего новый закон Бога.
Эфирный (план) — фактически, подплан астрала; иногда понятие эфирного плана употребляют как синоним астрала. В практическом смысле эфирный план представляет собой более грубую, плотную часть астрала и находится в непосредственной близости от физической вселенной.
Ясновидение — способность видеть (либо иным образом воспринимать информацию) на расстоянии. Понятие может относиться как к физическому плану, так и к неземным реальностям. Ясновидение может производиться различными способами.

 

[Agats]

Благодарю Вас за книгу, не смог ее скачать с сети. Мой поклон Вам

 

[Лотос]

Уважаемый Мастер Унагдомед.
Очень интересная книга. Читаю. Пока дошла до главы Эния.Тенийская область.Небесная Башня. Спасибо Вам.

 

[Amidon]

Лишь только вкратце глянул на не и понял как полезна эта книга, с огромным удовольствием прочту ! Благодарю Вас, Мастер Унагдомед !

 

[Перун]

Мастер благодарю за интересный материал!

 

[Atropos13]

Легко читается и чем дальше, тем больше затягивает сюжет. Благодарю за интересную книгу, Мастер.