Сказка про хитреца, который сам себя перехитрил
Жил на свете хитрец, да такой хитрый, что таких хитрецов, как этот хитрец, от сотворения мира свет Божий не видывал. Так он мог хитро кого угодно обмануть и что угодно выдумать, что ложь его принимали за правду, а правду - за ложь. Очень ему, этому хитрецу, нравилось его занятие - хитрить. Даже не потому оно ему нравилось, что, обхитрив какого-нибудь купца, можно было присвоить его денежки, или, обведя вокруг пальца мужичка-простофилю, завладеть его скотинкой, или, слука вив перед хозяином трактира, бесплатно да сладко перекусить и мягко отдохнуть, а нравилось оно ему, потому что... нравилось. Нравилось, вот и все.
Почему нравилось, об этом хитрец не задумывался.
Хитрил хитрец, хитрил, да все ему мало казалось. Чем больше хитрит, тем мень ше доволен он своей хитростью, тем больше хитрить ему хочется. Стал хитрец выдумывать еще более хитрые хитрости. Захотелось ему, чтобы все о нем говорили: "Смотрите, какой хитрец! Всем хитрецам хитрец! Вел-и-и-кий хитрец!"
И стал хитрец тогда придумывать да изобретать фокусы, иллюзии и обманы та кие, что люд честной диву давался. То зайца из кулака выпустит, то дым из ушей. А один раз у него из шляпы осел выскочил. А то чушь несусветную скажет: на черное, что оно белое, а на белое, что оно черное, а люди поверят и даже не засомневаются.
Народ стал поговаривать о том, что, мол, мысли, какие есть в голове человека, хитрец этот прочитывает, как в раскрытой книге. А он-то что сделал, какую хитрость придумал! Научился, как гипнотизер, помыслы разные людям внушать, подбросит какую-нибудь гадкую мыслишку в голову человеку, как сор, грязь какую в мусорное ведерко, а потом сам же на нее и укажет. Вот, мол, о чем думаете-то, вот о чем заботитесь. И скверно делается на душе у человека, ведь, и вправду, о такой гадости подумал, да не просто подумал, а пожелать ее успел.
У соседки, например, шапочка-красавица. Упадет на нее чей-то взгляд, а тут и помысел: "Красива шапочка, мне бы такую! Стоит-то, поди, дорого. Богата, видно, соседка, аж завидки берут!" Или споткнется человек о камушек, а помысел тут как тут: "Чтобы у тех, кто дорогу мостил, руки поотсыхали!"
Внушит все это хитрец человеку, а потом сам же его и обличит, и выставит пол ным негодяем и проходимцем. Покраснеет человек, побледнеет, позеленеет, а что поделаешь - помысел-то принял, обрадовался ему, подружился с ним. "Твой помысел, человек? - спросит хитрец. - Раз принял - твой!"
А однажды он дошел до такого хитрецкого мастерства, что даже видимым обра зом оторвался от земли и летал над ареной цирка, растопырив руки, как хищная птица, и посмеивался над пораженными зрителями, пришедшими праздно поглазеть на "чудеса" хитрецкие.
Какою силою сумел он это сделать, неизвестно. Можно только догадываться...
Разные фокусы выдумывал хитрец и не видел себе равных в делах хитрости.
Бывали, по правде сказать, и у него огорчения. Захотел как-то хитрец обхитрить одного человека, одетого в старомодное пальто, какие носили лет сто или двести назад, подбросил ему одну из мыслишек и ну давай обличать его прилюдно. А чело век спокойно посмотрел на него, сделал что-то правой рукой, как помахал с головы до живота, от плеча к плечу, да и говорит: "Врешь ты все, не мой это помысел, чу жой какой-то в голову вонзился, как заноза грязная, такой противный, что я его поскорее прогнал. "Иди, - сказал ему, - откуда пришел, ты не мой, я тебя не приму". Так и остался стоять хитрец с хитростью в обнимку, а человек тот своей дорогой дальше пошел.
Или еще было. Женщина, хоть и молодая, да в шальке поверх головы накинутой, шла. А хитрец-то другую женщину мысленно научил с этой поругаться: "Что в платок-то закуталась, как матрешка-дурешка, дурашка-неваляшка! Другого не нашла на голову надеть? Ишь топает, людей раздражает!" А сам хитрец уже к той, что в шальке, спешит, да мысль свою ей в голову вставляет: "Ах ты, дура набитая! На себя посмотри! Шляпу с перьями нацепила, как пень с мухоморами! Мухи-то все, смотрю, поздыхали кругом!" - да и остолбенел от неожиданности. Женщина-то в ответ дру гое говорит, не его, а свое: "Простите меня, я и впрямь как старая бабка одета". Да и пошла дорогой своей. А та, что в шляпе, вместе с хитрецом, открыв рот, стоять остались.
Но таких, как эти, в старомодных пальто и в шальках поверх головы, уж мало оставалось. Мода-то скачет, как кобыла бешеная, не угонишься за нею. Все норовит отпрыгнуть подальше, остановиться, оглянуться, поманить, а как народ, кажись, поймал уж ее, так она - сквозь пальцы и опять - прыг в свой перед... И так без конца.
Совсем перестали уж носить старомодные пальто и шальки поверх головы. Ну если и носили, то редко. А коли редко их носили, так и хитрецу меньше забот.
Так преуспел хитрец в своей хитрости, что стало ему казаться, будто хитрость его, как мода, сама впереди его скачет, да все новые и новые фокусы подсказывает.
Но не долго и этими фокусами наслаждался хитрец. Стало ему и их не хватать. "В чем же дело, - думает, - в чем же дело?" Ах вот в чем! Это же он все других обхитривал да объегоривал, а ведь самая хитрая хитрость в том есть, чтобы самого себя обхитрить. Вот, оказывается, где верх совершенства. Вот это задача, так задача!
Стал решать ее хитрец, да все напрасно. Как же самому себя обхитрить, когда сам же знаешь все хитрости и обманы? Как самого себя убедить в том, что черное - это белое, а белое - черное, когда знаешь, что это не так на самом деле, а наоборот? "Вот это задача, так задача, эта задача для меня", - решил хитрец и... так ничего и не сумел с нею поделать. Не решалась она. Одно притворство получалось... "Сам себя, видно, не обманешь", - решил хитрец.
Но долго ли коротко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, дожил хитрец до старости, к земле склонился, а как увидел землю-то, так и упал на нее, да и скончал дни свои на грешной земле.
На земле-то скончал, а на небе - нет. "Где это я?" - диву хитрец дается. "Где, где, пока еще неведомо где, пока еще нигде, - слышит откуда-то голос хитрец. - Вот скоро ясно станет, где тебе быть..."
Что-то недоброе почувствовал хитрец и стал все хитрости свои вспоминать, что бы от этого недоброго избавиться. И вдруг другой какой-то голос, в котором силы и величия было столько, что сила хитреца по сравнению с ней была меньше несчастной песчинки в пучине морской, - этот голос сказал: "Не перебирай хитрости, хитрец, Я твои хитрости все знаю, хоть и не хотел бы, противные они, да коли есть они в тебе, то и Мне известны. Рад ты будешь или нет, но ты хотел этого. Перехитрил ты себя, хитрец, хоть и не заметил даже, как хитрость над тобою верх взяла, так обвела вокруг пальца, что и не почувствовал ты, несчастный, этого. Принял ты хит рость свою за самого себя, а она-то вот, рядом с тобою стоит". Обернулся хитрец влево и обмер. Хитрости в нем не осталось, вся вышла, да рядом встала, а бесхитро сти в нем никогда и не было, оттого место справа от него пусто было. А хитрость-то такая противная на него глядела, скверная, вонючая, такая страшная, что и гово рить о том, какая она была, не хочется.
Как увидел ее хитрец, так и заорал ором: "Не моя ты! Не хочу тебя!" "Ты зато мой", - засмеялась хитрость да, схватив хитреца за ноги, поволокла его куда-то вниз, где темно.
А когда тащила хитрость его туда, то заметил хитрец, как где-то наверху сиял свет неземной, но яркий он был и ослепил бедного, потому и не увидел он, что в свете том человек в старом пальто да женщина с шалью на голове счастливо улыба лись, а рядом с ними бесхитрости их стояли и радовались за них.
